Пост-оптимальный социум. На пути к интеллектуальной революции - Аркадий Юрьевич Недель

ему еще нужны, оно обращается к федеральному резервному банку, а в обмен дает ему расписки, правительственные облигации. Так же поступают корпорации и кто угодно, заслуживающий доверия. А дальше банк действует как профессиональный иллюзионист: скажем, покупая десятидолларовую облигацию, он получает возможность выпустить стодолларовую купюру, создавая девяносто долларов ex nihilo, которые ничему не соответствуют (что позволяет ему еще получить погашения по всем выданным займам). Это как если бы, представьте, Институт русского языка каждую неделю выпускал брошюры с новыми словами, которые бы ничего не означали, но вас бы заставляли их выучивать и говорить ими. Через какое-то время вы бы, скорее всего, заболели от отсутствия смысла, от невозможности найти своим мыслям адекватное языковое выражение. И более того: вас бы убедили, что используя только эти слова, вы сможете стать наиболее успешным и значимым членом общества, вас будут лучше слушать и понимать.

Примерно это и происходит с обществом, когда количество бумажных денег лишает их всякого смысла. Финансовые аналитики это называют термином «кризис», который ничего не значит в данном случае. На самом же деле, несмотря на все объяснения Маркса о том, что это заложено в природе самого капитализма, складывается нетривиальная ситуация: реальность (назовем это пока так) получает дополнительную, утопическую размерность, в которой мы живем так же реально, как и в нашем каждодневном мире. Эта утопическая реальность вплетается в наше сознание и становится неразличима с ним, она становится неузнаваемой как утопия. И когда вам попадают в руки десять несуществующих долларов, из тех девяноста, они для вас так же реальны, как и чашка кофе, которую вы выпиваете на завтрак. Но в отличие от кофе, который вас делает присутствующим здесь и сейчас, десять долларов у вас в кошельке проецируют вас в будущее, вернее – они вас помещают в мир утопии. Они обещают вам не место, которого нет, а, как заметил датский футуролог Мортен Гронборг, говоря о социальном проекте американского инженера Жака Фреско, – «хорошее место» (eutopia). Интересно, что «проект Венера» Фреско, отсылающий к классическим европейским утопиям от Мора до Сен-Симона, нацелен на создание на земле такого рода хорошего места, без денег, войн, лесных пожаров и нищеты. Сам Фреско убежден, что такое будущее – единственно возможное для нашей планеты, и поэтому, вопреки обвинениям в утопизме, предпочитает называть свои идеи совершенно реальными.

И.В.-Г. Получается, что именно время является основным, как лучше сказать, двигателем, горючим утопии. Чем его больше «в будущем», тем больше сама утопия приобретает черты реальности, если я верно поняла?

А.Н. Верно, но время – это не только горючее утопии, но одновременно и его тормоз. Как я уже говорил, утопическое сознание нацелено на преодоление времени, но не преодоление физическое, как при приближении к скорости света, когда время замедляется и затем вовсе исчезает, а ментальное. Человек не может жить без «проекта будущего», это связано с нашей способностью осознавать свою конечность, со знанием о том, что мы смертны. По-видимому, мы единственные существа на этой планете, которые обладают такой способностью. Проект будущего можно, в принципе, проецировать на любом масштабе: глобальном, как это делалась, например, в советскую эпоху для всей страны, или локальном, когда вы планируете свой отпуск или поход в театр. В этом планировании вне зависимости от масштаба нам всегда нужен некий горизонт события, к которому мы движемся. Помните, в «Сталкере» Тарковского герои, идя по трубе по направлению к заветной двери, бросают веревку с шайбой, подбирают ее, затем бросают заново и так движутся дальше… Это хорошая метафора «проекта будущего».

Время на земле ускоряется очень быстро, историческое тем более. Пространство, в котором мы живем, суживается физически и психологически. То, что принято называть глобализацией – не что иное, как движение от периферии к центру, пусть даже воображаемому. Возьмите период катархея, когда Луна находилась от нас так близко, что до нее можно было бы долететь на Боинге за полсуток. Он длился примерно шестьсот миллионов лет. Его сменяет архей, когда появляются так называемые анаэробы – организмы, способные обходиться без кислорода и получать энергию с помощью фосфорилирования. Время архея – полтора миллиарда лет. Затем наступает протерозой, когда разнообразие органической и неорганической материи сильно увеличивается. Время протерозоя примерно два миллиарда лет. Или же возьмите эпоху плиоцена, длившуюся около трех миллионов лет, в начале которой появляются австралопитеки, являющиеся нашими таксономическими родственниками (их относят к гоминидам, как и нас), а возможно и прародителями. Австралопитеки были не однородны, специалисты насчитывают как минимум три основных их вида, просуществовавших на нашей планете чуть более трех миллионов лет. Их было несравнимо меньше, чем нас; они жили на обширных территориях восточной и южной Африки и, кто знает, могли чувствовать себя глобализованными, но не из-за экономической мощи или технических достижений, а потому что не видели границ своего мира. У них не было истории и политики, но у них было время. Их время – миллионы лет, наше – десятки, а то и меньше. Для нас горбачевская Перестройка уже история, о ней написаны десятки диссертаций, хотя прошло всего тридцать лет. Не то, что австралопитек, средневековый европейский историк, какой-нибудь Беда Достопочтенный счел бы несерьезным писать о том, что случилось каких-то три десятка лет назад.

Сегодня, благодаря накопленным знаниям и способам их обработки, мы можем увидеть историю времени как бы на экране. Признаться, я уже давно смотрю на падение аккадской империи или исчезновение мочика как на событие не менее актуальное, чем на развал СССР, который произошел на моих глазах. Происходящее сегодня тоже поражает воображение, но именно потому, что мы можем за ним наблюдать с точки зрения постоянно ускоряющегося времени. События, которые происходили пятьсот, две с половиной или три тысячи лет назад, были не менее глобальными, поразительными, но их никто тогда не мог видеть одновременно!

Крушение критской цивилизации, пожалуй, самой блестящей из всех в этом регионе, синхронизировано с разрушением Хараппы и Мохенджо-Даро – лучшее, что было в индском мире. Тогда же исчезают шумеры, давшие миру слоговое письмо, а в Китае, напротив, возникают зачатки государственности. Вообще, чем больше размышляешь над историей, тем больше становится очевидным, что эпохальные мировые события синхронизированы, и это вряд ли можно назвать случайностью. Скажем, послевоенные США и СССР развивались примерно с одинаковой скоростью. Кризис Римской Империи совпал с ослаблением мероитского царства; последний известный эпизод мирных отношений между Римом и Мероэ – посольство, отправленное царем Текеридеамани в третий год правления Требониана Галла, то есть в 253 году. А упадок III века,