Москва мистическая - Елена Коровина

На самом деле Швивая горка – это Таганский холм, один из семи основополагающих московских холмов. Но никаких особых легенд и преданий о Таганском холме в мистической истории Москвы не осталось. Напротив, эта местность в Заяузье, на берегу реки Яузы всегда была населена людьми мастеровыми, работягами, которым не до легенд. Им бы на жизнь заработать.

Смешное название горки (Швивая) просто «деликатно» заменило название реальное – Вшивая. Обосновывается оно по-разному. Во-первых, там в Болванских (Болвановских) переулках издревле жили те, кто делал волосяные парики, которые примерялись на болванов (то есть деревянные головы). Ну а в волосах известно что – вши. Во-вторых, там же жили и швецы, то есть портные, которые тоже надевали свои одежды на болванов-манекенов. Только вот швецы эти обслуживали не аристократический свет, а простых людей. И чаще перешивали, перелицовывали старье, чем шили новое. Ну а в старье известно что – опять же вши. В-третьих, склоны горки были покрыта ушем – колючей травой. Вот вам и Ушивая горка.

Одним словом, как ни пытайся раскрыть название, до важности и роскоши центра города Швивой горке было далече. Правда, например, на Яузской улице жили купцы-промышленники Баташевы. Поселились их предки тут еще в давние времена, не имея больших денег. Но скоро разбогатели. Про них даже слухи поползли, что Баташевы в своих имениях где-то в глубине России-матушки фальшивые ассигнации печатали и монеты золотые чеканили. Может, правда это, может, пустой завистливый слух. Но верно одно – все приближенные Баташевых, даже слуги, жили вполне зажиточно.

Все – кроме Кузьмы Молотова, поскольку был сей Кузьма запойным пьянчужкой. От вечных возлияний стало лицо его сизым да обвисшим, вот и прозвали его Сизым Пьяницей. Правда, в отличие от других «возливателей». Кузька был тихим – никого не обижал, жену с детьми не бил и из дома не гнал. Больше того, жену боялся и звал пилой, жалостливо вздыхая:

– Запилила ты мою жизнь!

Жили Молотовы в одном из подвалов усадьбы Баташевых, теперь это дом № 11 по Яузской улице. Семья большая, да еще рядом с Кузьмой вечно дружки-приятели толклись – на выпивку дармовую надеялись. Ясно, что жена мужу выговаривала:

– Сопьешься ведь! О нас хоть подумай! Мальчишкам обучение требуется, а девчонкам – приданое. Откуда ж денег взять, коли ты все в трактире спускаешь?!

До того дошло, что супружница стала за Кузьмой следить и из трактиров его при всех дружках вытаскивать да домой уводить. Ну а ежели Кузьма заупрямится – детей посылала. Те у дверей станут и в три ручья заливаются:

– Тятька, пойдем домой! Хватит пить-то!

Кузьма, однако, придет, отоспится и опять из дома намыливается. Жене только и скажет, что уходит работать на баташевских наследников. Но что там работал и как – про то Кузьма не сказывал. Жена подробностей не выпытывала, поскольку и сама работала не покладая рук.

Но вдруг случилось несчастье – помер бедняга Кузьма. Как всплакнул его приятель:

– Сгорел от вина, сердешный!

Что делать? По закону надо пристава звать.

Позвали, а тот обыск учинил. Жена только руками всплеснула:

– Чего ж тут искать?! Кузьма был гол как сокол!

Пристав уперся:

– Полагается!

Жена вздохнула:

– Ну ищи! Может, брульянты сыщешь…

Сама в сторону отошла. А пристав за дело принялся – искать начал. И ведь нашел!

Завещание, по всей форме составленное. А в нем такое, от чего вдова чуть сознания не лишилась.

«Жене моей – 100 тысяч рублей.

Старшему сыну, Костьке, – 250 тысяч рублей, как главному наследнику.

Младшему – 150 тысяч.

Дочерям: Катерине, Прасковье и Сосипатре – по 75 тысяч рублей.

Другу моему заветному, Иванову Василию, – 100 тысяч рублей.

Другу второму, Стрижову, – то же.

Деньги все названные и перечисленные ищите в подвале.

Засим ваш остаюсь муж, отец и друг-приятель – Кузьма Молотов, сын Яковлев».

Какой же переполох начался! Нищий пьянчужка Кузька оказался миллионером. Недаром, видать, ездил куда-то по делам купцов-промышленников.

Были вытряхнуты все рваные одежки. Подняты загаженные матрасы. Пересчитаны все рогожки.

Ничего!

Разломана мебель с кроватями. Подняты полы. Вскрыты потолочные перекладины.

Ничего!!

Подвал уже напоминал поле боя после ожесточеннейшего сражения. Любопытные валили валом, дабы посмотреть на результаты поисков.

А наследнички вскрыли подоконники. Разрушили печку и трубы. Разломали стены.

Ничего!!!

Тогда принялись писать слезные прошения в банки и другие возможные места денежных залогов и вкладов, умоляя проверить, не оставлял ли покойный Кузьма им что-то на хранение. В конце концов подключилась полиция. Составилось даже целое дело о пропавших миллионах Кузьмы Яковлевича Молотова. Это надо же – при жизни был просто Кузька Сизый Пьяница, а по смерти стал именоваться с отчеством, как порядочный!

Пять лет еще искали. Ничего так и не нашли. Куча денег ушла на «бумажную кумпанию» – сами-то наследники неграмотными были, приходилось для любой бумажки писарей нанимать.

Наконец решили плюнуть. И вот тут-то и сыскалась за иконкой записка, написанная дрожащей Кузиной рукой. Завалилась она в щель между иконой и киотом, вот ее и не видно было.

Наследники тут же вызвали пристава. Тот и прочел бумажку. А там сказано:

«Что, нашли?! Запилили вы меня до смерти! Теперь-то мне хорошо. А вы что нашли, то себе и берите!»

Выходит, надул всех Кузьма, посмеялся напоследок. И не на заработки уходил он из дома, а в дальние трактиры шастал, чтоб напиваться всласть, не боясь, что жена сыщет и опять пилить станет.

Забавная история. Только вот не прошло и месяца после того, как сыскалась последняя записка Кузьмы, стал он являться на улицах и переулках Таганки. Сам весь сизый, глазки-щелочки с перепоя, но усмехающиеся. Как увидит пьянчужку, подойдет и скажет:

– Хватит – домой ступай!

И такой холод от Кузьмы идет, и так страшно от его хриплого голоса становится, что пьяницы его слушаются. А кто не слушается, так Кузьма грозит:

– Бросай пить, или я тебе мозги-то вправлю!

И взгляд у Сизого Кузьмы такой страшный, что мужики частенько вообще бросали пить после встречи с таким призраком.

Получается, что после смерти горький пьяница, поиздевавшись над домашними, вдруг понял, что питие-то грех. Вот и пытается загладить свою вину, отваживая от пьянки живых.

Что ж, занятие доброе. Хотя, конечно, привидением в городе жить трудновато. Но Кузьма справляется. До сих пор по Таганке бродит, пьянчужкам мозги вправляет.

Так что если у вас кто в семье пьет, можно отвезти его на Таганку да и пустить в толпу. Говорят, Кузьма даже днем появляется, если надобность в нем есть.

Веселый покойник

Переулок Последний, ранее Мясной, № 22, район Сретенки, Сухаревки, Трубной площади и другие подходящие места

Все, Александр Герцович,

Заверчено давно,

Брось, Александр Скерцович,

Чего там! Все равно…

Осип Мандельштам.

Жил Александр Герцович…

Один из старых редакторов журнала «Крокодил» (было в советское время такое легендарнейшее сатирическое издание) в 80-х годах прошлого, ХХ века лично составил собственный некролог, над которым хохотала вся редакция. Текста конечно же по прошествии лет никто не упомнил, но запомнился странный наказ: «Главное, позовите тамадой на сие застолье весельчака Горьева. ОН все сделает по высшему разряду».

Слово «ОН» именно так и было напечатано большими буквами на пишущей машинке. Почему большими и кто такой Горьев, мало кто знал. Ну а поскольку «некролог» был зачитан на каком-то веселом застолье, где все присутствующие старались блеснуть собственными шутками (они же работали в юмористическом издании!), то выяснять, где искать «весельчака Горьева», никому и в голову не пришло.

А зря! Старый редактор знал, кого вспоминал.

Юморист-сатирик Горьев (имя-отчество, к сожалению, не сохранилось) жил в Москве во второй половине XIX века. В молодости, еще будучи петербуржцем, он стал сотрудничать с журналом «Весельчак», выходящим с 1 февраля 1858 года. На первой же странице этого издания было указано: «Журнал всяких разных странностей, светских, литературных, художественных и иных». Главным редактором стал знаменитый тогда юморист О.И. Сенковский, писавший под псевдонимом Иван Иванов, сын Хохотенко-Хлопотунов-Пустяковский. Цель издания тоже была опубликована на первой же странице журнала: «Приходите смеяться с нами, смеяться над нами, над ними, над собой, над всем и обо всем смеяться, лишь бы только не скучать».

Постоянно писать для журнала согласились граф Соллогуб, Н. Кукольник, Бенедиктов; другие «наши великие смехотворцы и знаменитые острословы тоже изъявили готовность содействовать великому делу проявления народного русского смеха».

Одним словом, Горьев оказался в блестящей компании. Вся пишущая братия частенько собиралась вместе и тут же придумывала себе праздник. Для этого годился любой повод – лишь бы покутить. Жаль только, что кутили недолго. Уже на следующий, 1859 год выяснилось, что юмор, а тем паче сатира – дело неблагодарное. Тираж падал, благотворителей не сыскалось, цензура свирепствовала, и журнал пришлось закрыть.