Крайняя изба - Михаил Голубков

— Пускай читает, — успокаивающе сказала Евгения, — раз читается.

— Да оно можно бы, читай на здоровье… если б на пользу шло. А то она книжки читает, а все впустую… учиться не хочет, гулянки уж одне на уме. Что и делать, не надумаю. — Дарья завернула себе обед в газету, нашла сетку, сунула все Евгении в сумку, стоявшую на лавке. Сумка у них на двоих. Сетку же Дарья берет, чтобы принести что-нибудь вечером из магазина.

— Жанке-то найдется че поесть? — спросила Евгения.

— А ее вообще не стоит кормить, лахудру такую!

— Ты бы поменьше кричала на нее. Как-нибудь бы тишком обходились.

— Как на нее не кричать, как не кричать-то! Ничего ведь не понимает, не слушается нисколько. Для нее ведь уже что есть мать, что нет меня… В город ее отпустить просит. «Че я не видела здесь?» — фыркает. «Ага, — говорю, — как бы не так, отпусти тебя. Чтоб ты через годок обратно явилась, да в подоле принесла мамке!» — «Не принесу, — заявляет, — не на таковскую напали…» Ишь ведь, хорохорится еще, дурочка. Мужиков не знает, как оне на посулы, на сладкие речи горазды… Опомниться, оглянуться не успеет, как и не девка уже, как ни мужика рядом, ни златых гор обещанных… «Ну куда ты, — толмлю ей, — куда ты со своей пустой-то башкой сунешься? Восьми даже классов не кончила, а туда же… в город!» — «Обойдусь, — ревет, — как-нибудь и без восьми классов, не всем же ученым да образованным быть, не всем же работать в белых халатиках…» Вот ведь как разговаривает, вот ведь че несет, безголовая… Боюсь, не удержу ее подле себя до Арсена, ой, не удержу… Вот осенью вы уедете, она ж тут совсем взбесится, без людей-то, на стенки полезет… — Дарья махнула рукой, неожиданно всхлипнула, еще пуще заметалась по избе, хватаясь за то, за се, ничего, однако, не делая полезного. Причитала, горестно сетовала на судьбу: — А сама я без вас… как стану? Пропаду я без вас: некому слова сказать, не к кому в гости сбегать… Старуха Кислицина, так с ней много не наговоришь, только и знает ворчать да палкой натукивать… А с кем я в бригаду ходить буду? Тут все вдвоем ходим, да с девчонками когда, да когда Назар присоединится, а как я одна-то? Ну, летом и весной еще ничего, можно терпеть, а зимами, а осенями… холодно, темень. Волки еще, пожалуй, сожрут дорогой, что-то их больно много развелось в последнее время, как в войну… Нет, не останусь я тоже здесь, если вы переедете, если с Жанкой не слажу… Попрошусь к кому-нибудь на квартиру в Больших Ключиках. Все добро свое тут оставлю, корову и телка на мясо в совхоз сдам, как-нибудь перебьюсь до Арсена… Живы-здоровы будем, снова наживем. — Дарья остановилась, вытерла рукавом глаза, раздумалась: — Он хоть бы там работал получше, может, досрочно бы отпустили… Ой, — спохватилась она, — че ж это мы болтаем? Бежать ведь надо…

Женщины вышли на улицу, направились по дороге в Большие Ключики.

— А ты что-то, девка, молодеть начала? — поотстав немного, оценила Дарья Евгению. — И мясца на боках вроде убавилось, и поступь полегче стала… не то, что у меня. — Она вздохнула. — А ведь я, девка, помоложе тебя. Вот что значит за хорошим мужиком жить, который всегда при тебе, который…

— Ну уж, ты скажешь… молодеть начала, — застеснялась отчего-то Евгения и перевела разговор на другое: — Как тут Кислицина одна останется?

— Она останется, она ни за что не поедет… — горячо уверила Дарья. — Она, что сказала, то и сделает… супротивная старуха.

7

Коровы с телятами вышагивают медленно, одна за одной, хватая то с левой, то с правой стороны дороги рослый запыленный стрелолистник, мотают головами, долго изжевывая и втягивая в себя сорванные травинки. Беспокойные овцушки снуют меж ними, забегают далеко вперед, кричат, оглядываются, как бы просят коров и девчонок поспешить.

Но Ленка с Жанкой не подгоняют, не торопят стадо, вяло плетутся сзади, еще не взбодрились как следует, не отошли ото сна. Жанка часто и широко зевает, вздрагивает, передергивается в ранней луговой свежести, но одеваться не одевается, прижала к себе платье и книгу, уткнувшись подбородком в скрещенные руки, будто в дорогие меха куталась, будто ребенка баюкала. Ленка — в одной руке у нее вица, в другой узелок с едой — искоса наблюдает за Жанкой, удивляется ей, та в последнее время какой-то иной стала, тихо-мирно себя ведет, улыбается беспричинно, что-то происходит, творится в ней, что-то необычайное, интересное и заманчивое. Как бы узнать, выспросить все?

Так они идут, две одноклассницы, две девчонки, но по виду — молоденькая мама с дочерью или старшая сестра с младшей, Жанка уж выучилась мягкой, плавной походке, она ровно, золотисто загорела, кожа ее атласно блестит, лоснится, в ней все налилось, зреет, полнится соком; Ленка же хрупка, остроплеча, прыгает по дороге, что козленок, забегает иногда вперед, пытливо заглядывает в лицо подруге.

Быстрое июльское солнце уже высоко, уж расшуровало свою кочегарку. Дорожная пыль суха и легка, местами вздымается под крепкими копытцами овец, и только в траве еще сыро, роса будто ошпаривает босые ноги.

— Ты чего не оденешься? — спрашивает Ленка.

— Зачем?

— Ну как зачем. Вдруг да увидит кто?

— А пускай… жалко, что ли. — И Жанка пошла так, будто кто-то наблюдает за ней, глаз с нее не спускает, выпятив грудь, поводя манерно плечами и бедрами. — Знаешь ведь, как некоторые выбражают.

— Знаю.

— Похоже? — Жанка сильнее замотала бедрами.

— Не все же так ходят.

— Конечно, если фигурка не позволяет…

— А у тебя позволяет?

— А то нет? — возмущена до предела Жанка. — Не видать разве?

— Видать, видать, — поспешно соглашается Ленка.

— То-то, — прощает великодушно Жанка. — Тут знаешь, в чем дело?

— В чем?

— Ни в чем… тебе еще рано знать, — раздумала или не смогла пояснить Жанка.

— Подумаешь, — фыркнула Ленка и больше не заговаривала с Жанкой-задавакой.

Приходят на поляну возле речки, где всегда пасут, где всегда купаются и загорают. Овцы, коровы и телята тотчас разбредаются по поляне, лезут бесстрашно, ныряют в росную высокую траву (овцушек совсем не видно), а девчонки располагаются на любимом своем месте, примятом бугорке у самого берега, откуда и стадо хорошо видно, и вода рядом. Жанка встряхивает и расстилает платье, садится на него, берется за Ленкин узелок:

— Что у тебя сегодня?

— Ешь, какая тебе разница, — Ленка все еще сердится, не простила обиды Жанке.

— Смотри-ка на нее… надулась, — посмеивается Жанка. — Гордая какая.

Ленка капризно вскакивает и убегает от Жанки. Вбежала по колени в речку, взбаламучивает, роет пяткой песчаное, мягкое дно — вокруг сразу же собирается много рыбьей мелочи. Мальки щекотно тычутся в ноги, играют, гоняются друг за дружкой, высверкивая в желтоватой мути серебристыми боками. Ленка опускает руки в воду, напрягается, выжидает устремленно, когда мальки соберутся около ладоней, азартно сжимает пальцы, но никак не может ухватить юрких рыбешек.

— Не кобенься, говорю… поешь, — кричит немного погодя Жанка. — Я тебе тут оставила…

— Отвяжись, — дергает плечом Ленка.

— Ну и ходи голодная, — беспечно говорит Жанка, — поэтому ты и замухрышка такая.

— А ты толстая, — огрызается, не разгибаясь, Ленка, — баба уже!

Жанка торпедой слетает с берега, хватает Ленку в охапку и тащит на середину речки:

— Это я толстая, это я баба?

Ленка визжит, брыкает ногами, обе девчонки падают, окунувшись с головой в-воду, орут, барахтаются, топят друг дружку, шум стоит — далеко слышно. Коровы и телята подняли удивленные, жующие морды — не на них ли кричат? — но тут же успокоились, привыкли, видать, к баловству пастушек.

— Толстая, толстая! — дразнится Ленка.

— Утоплю, малявка! — бросается на нее с новой силой Жанка. — Будешь еще, будешь?.. — нашлепывает она Ленку по заду, перегнув через свое колено.

— Ай-я-яй! — верещит Ленка на всю речку. — Простите, сударыня! Простите, матушка! — вспоминаются ей чьи-то слова из какой-то книжки.

Навизжавшись, набарахтавшись вволю, девчонки выскакивают из воды, несутся наперегонки на свой теплый, солнечный бугорок (песок еще слабо накалился, слабо греет), бегают там, согреваясь, прыгают на одной ножке, вытряхивая из ушей воду, отжимают мокрые волосы. Потом Жанка вытирает лицо платьем, снова расстеливает его, ложится, держа перед собой книгу, находит загнутый листок. Ленка же выкрутила свое платье, бросила сушиться на куст черемухи и пристроилась рядом, бок о бок с Жанкой. Майка и трусишки пусть на ней сохнут, как лифчик и плавки на Жанке, — не так жарко будет, вон как солнце взялось опять жарить.

— В библиотеке была небось?

— Ага… позавчера вечером слетала.

— Че ж меня не позвала? — говорит, вновь готовая обидеться, Ленка.

— Да вы с матерью в огороде копошились… пошла бы ты разве.