Крайняя изба - Михаил Голубков

Назар заворачивает в газету остаток от завтрака, сует его вместе с пустой бутылкой обратно в сумку. Пора на следующую поляну ехать, расселся, раздумался тут. Думай не думай, жалей не жалей, а переиначивать поздно.

5

— Че ж это такое? — слышится во дворе ворчливый, дребезжащий голос. — Время скоро семь, а скотина до сих пор не на поле.

Скотину пасут от каждого дома. Пасут попеременно: два дня выгоняют Ленка с Жанкой, на третий — старуха Кислицина, за что хозяйки рассчитываются с ней молочком. Своей дойной скотины Кислицина давно уж не держит. Поэтому старуха очень ревностно следит, чтобы девчонки не лодырничали, не просыпали, а пораньше выгоняли и подольше пасли стадо. Сама она готова всю ночь пасти и, если бы не нужно было доить коров, так бы, наверно, и поступала.

Заслышав недовольный голос Кислициной, Евгения высунулась в окно, успокоила старуху:

— Счас, Харитоновна… счас, — и побежала расталкивать Ленку, которая с весны ночует в чулане — дома спать душно.

Там у девчонки кровать поставлена, тумбочка, там у нее хозяйство целое. Все свое девчоночье она перенесла в чулан, расставила и развесила по стенкам и углам — получилась жилая комната, вотчина Ленкина. Здесь она проводит большую часть времени: играет, спасается от жары, без конца наводит порядок.

— Лен, — садится Евгения па край кровати, гладит через лоскутное одеяло потягивающуюся спросонок девчушку: — Вставай, дочь… вставай, милая — коровушки вон ревут.

Ленка послушная, исполнительная девчонка. Она живехонько, без лишних разговоров сползает с кровати, идет, пошатываясь, все еще плохо проснувшись, во двор, где на лето вывешивают умывальник.

Холодная, только что из колодца, вода, налитая в рукомойник матерью, обжигает, дерет кожу — становится чуточку легче. Ленка возвращается в чулан, натягивает поверх трусишек и майки короткое, выгоревшее до белизны платьишко.

— Я пошла, мам.

— Ты бы поела хоть, — отзывается из избы Евгения.

— Не хочу.

— Как это не хочешь, как не хочешь? Вон я и узелок тебе собрала.

— Не хочу, мам… — хнычет, не смея, однако, ослушаться, Ленка.

Евгения тяжко вздыхает:

— Ладно уж, беги… Протрясешься, так, может, захочешь… Окрошку я вам с отцом готовлю. В погреб спущу: и молоко, и окрошку. Ешьте тут…

Ленка кричит: «Ага, мам!» — и бежит со двора, довольная, что не заставили есть через силу.

Выгнала, подоив, корову и Дарья, выгнала вместе с Борькой, медлительным, широколобым телком, с толстым резиновым обручем на морде, из которого густо торчат остриями вверх большие гвозди — до сих пор лезет корову сосать. Все стадо — две коровы, два телка и овцушки — разбрелись по деревне, щиплют траву в проулках.

Ленка подходит к сараю Шумиловых и зовет:

— Жа-ан, Жан… проспали мы сегодня.

В сарае молчок, ни звука.

— Жа-ан, Жан, — вновь начинает Ленка, поднимает с земли камень и бросает на крышу сарая. Камень, грохоча, скатывается, вниз, но в сарае по-прежнему молчок.

— Жанка, бессовестная! — выскакивает на крыльце Дарья. — Да до каких ты пор дрыхнуть-то будешь? Пропасти на тебя нет, окоянную!

Услыхав мать, Жанка заворочалась было, зашуршала на сеновале прошлогодним сеном, но вскоре снова затихла — не смогла, видать, справиться со сном.

— Нет, не понимает она! — Дарья сбегает с крыльца, хватает по пути палку и лезет на сеновал из стайки. — Вот я тебя сейчас, как Сидорову козу…

Тут же в торцевом оконном проеме сарая, куда мечут сено, появляется, вылезает на покатый карниз Жанка, в узеньких красных плавках, в таком же лифчике, в руках — скомканное, схваченное впопыхах платье и какая-то книжка.

— Держи, — бросает она платье и книжку Ленке. Сама же, перекрестившись, прыгает на кучу старого, высохшего навоза, набросанного здесь вместо завалинки.

— Удрать уж успела, кобыла ты эдакая! — высунулась в проем Дарья, грозя палкой. — Как-нибудь всю вицу об тебя обломаю!

Жанка выхватывает у Ленки книгу и платье, наказывает:

— Гони пока одна… Я тебя в логу подожду.

И, не одевшись, бежит от греха подальше.

Ленка собирает коров, телят и овцушек в кучу и гонит вслед за Жанкой, той самой дорогой, которой и Назар ездит на косьбу. Жанка поджидает подругу за деревней, на склоне глубокого ложка. Она все еще не оделась и не думает, видно, одеваться, завернула книгу в платье и сунула под мышку.

Жанка большая, полная, вполне уж созревшая для гулянок девка. Ей скоро шестнадцать, хоть она и учится в одном классе с Ленкой, один школьный год пропустила из-за болезни, да не по одному году в четвертом и шестом классах сидела. Теперь ее в школе можно принять за пионервожатую иль даже молоденькую учительницу.

— Ты поесть что-нибудь прихватила? — спрашивает Жанка.

— Нет, не взяла… не хочется. Мама навяливала, а я отказалась.

— Сбегай, возьми, — приказывает Жанка. — Я тут и одна погоню тихонько.

Ленка бегом возвращается назад, заскакивает с криком в дом:

— Мам, где узелок?

— Надумала-таки? — радуясь, подает ей узелок Евгения. Но сразу догадывается: — А, опять Жанке понесла… Сама хоть скоко-нибудь поешь.

6

Глядя вслед убегающей Ленке, Евгения расстроенно качала головой. Эким недомерком да заморышем Ленка растет. И Назар, и сама Евгения не из мелкой породы вроде, но вот дочь ни в кого уродилась. Скоро уж заневеститься должна, женихов присматривать, а у самой ничем таким и не пахнет еще, ни кожи, как говорится, ни рожи. Все детское, ломкое, никудышное. Глаза вечно пялит, рот раскроет. А пора бы уж и поджимать губки-то, и глазами поигрывать. Вон Жанка так вовсю, и чем можно, и чем нельзя, накручивает. Жанка, правда, постарше на три года, но Ленка и в двадцать не будет такой. Одно радует, что смышленая больно, учителя в школе на нее не нахвалятся, другим в пример ставят — первая ученица в классе, отличница круглая. Ну а в остальном ребенок и ребенок еще, куда ей до Жанки. Та, поди, вовсе уж о другом помышляет, ума-то ведь бог нисколечко не дал. Ох, научит она Ленку чему не следует, ох, научит.

С этими беспокойными думами и собиралась Евгения — легко, по-летнему, как молодушка, собралась, платье да косынка на голове от солнца, да на ногах стоптанные, бросовые тапчонки, не жалко донашивать. Зашла за Дарьей — всегда ходят вместе. И возвращаются вместе, работают-то в одной бригаде — то в поле, то в лугах, то на току. Обе спешат по утрам в Большие Ключики, к совхозной конторе, там разнарядка, оттуда сейчас, в сенокосные дни, людей на машинах развозят. Когда же сено убирают близ Малых Ключиков, женщины поджидают машины дома, экономят лишний час для хозяйства.

Дарья была в сенцах, процеживала и разливала молоко по банкам и кринкам. Одну банку приготовила старухе Кислициной (та заберет днем), другие поставила киснуть на сметану и простоквашу. Пропускать молоко через сепаратор Дарье никогда не хватало времени.

— Ты уж управилась, девка? — встретила она Евгению. — А у меня все еще хлопот полон рот.

Дарья подхватилась и, бросив подойник, не сполоснув его даже, побежала в избу.

— Долго спишь, милая, — пошла за ней и присела в дому на лавке Евгения, у них с Дарьей было в запасе минут пятнадцать, можно не шибко торопиться.

— Да какой, девка, долго, — сновала туда-сюда Дарья, наспех сворачивалась с утренними делами, — и так уж часа полтора на ногах… Эта-та кобылища палец о палец не ударит, не подмогнет ни черта… А тут на себе и мужичью, и всякую работу тянешь.

Евгения с улыбкой слушала, согласно кивала, зная хорошо Дарью, ее беспокойный, суматошный характер, с которым у той и в доме-то вечный беспорядок, и огород вечно запущен, с которым и дел много не натворишь, и минутки свободной не выкроишь, — крики да беготня одни. И нечего тут крепко-то на Жанку грешить, раз сама несусветная несобериха, раз у самой все из рук валится. С кого девке брать пример? Не сладко, конечно, приходится им без хозяина, ну дак чего в жизни не бывает, нужно как-то выкручиваться, пережидать лихолетье.

— Ты давечь че шумела?.. Опять на Жанку? — спросила Евгения.

— А на кого же, на кого же еще-то?.. Добудиться обе с Ленкой не могли. Ночью не спит, книжки читает… фонарь на сеновал затащила, а утром поднять нельзя. — Дарья торопливо, стоя, завтракала: похлебала прямо из миски холодного супцу, выпила кружку парного молока с хлебом. — И какую она холеру в этих книжках находит, ночь не спать…

— Пускай читает, — успокаивающе сказала Евгения, — раз читается.

— Да оно можно бы, читай на здоровье… если б на пользу шло. А то она книжки читает, а все впустую… учиться не хочет, гулянки уж одне на уме. Что и делать, не надумаю. — Дарья завернула себе обед в газету, нашла сетку, сунула все Евгении в сумку, стоявшую на лавке. Сумка у них на двоих. Сетку же Дарья берет, чтобы принести что-нибудь вечером из магазина.