Великое сидение - Евгений Люфанов

Надо тоже уходить, не оставив врагам никого из раненых. Плохо, что поднявшийся ветер дует в ту сторону, где находится Бахметев со своими солдатами, и, как ни прикладывай ухо к земле, не услышишь отсюда, издали, конского топота: мешает ветер, шелестящий в ковыльной степи.

Нет, нет, это на счастье башкирам летит в ту сторону ветер. Пожалуй, зря табанцы убили муллу, – аллах, должно быть, услышал его просьбу о помощи и послал правоверным этот ветер. Старик Аллаязгул подсказал Уразаю и Антону, что надо сделать, когда вдали покажутся солдаты.

– Да, так! – обрадованно согласился Уразай.

– Хорошо надоумил, отец. Спасибо тебе, – благодарил русак Антон.

И вскоре вдалеке действительно показались вражеские всадники. Как хорошо, что ветер так стремительно летит на них! Кремень высекает искры, одна за другой вспыхивают метелки густого ковыля, и ветер раздувает огонь. Катятся по степи вспыхнувшие шары перекати-поле, и вот уже широким разливом огня охватило впереди всю степь.

Опаленный степным пожаром жаркий ветер гонит вспять обезумевших коней, а их всадники все сильнее, все неистовей нахлестывают и пришпоривают их, чтобы они мчались быстрее назад от настигающей их огнедышащей бури…

У пепелища, оставшегося от большого аула, на короткую передышку остановились изнуренные люди с непокрытыми головами. Лишь два капрала сопровождали их, да и эта стража была не нужна потому, что люди добровольно шли навстречу последнему дню и часу своей злополучной судьбы. Теперь уже не долгим оставался их путь, который вот-вот должны навсегда прервать солдаты карательной экспедиции. Каждый недавний повстанец нес на себе плаху и топор, чтобы принять смерть.

Среди этих обреченных людей был старик Аллаязгул. Он обратился к капралу с просьбой разрешить достать из колодца воды.

– Пить захотелось?

– Захотелось, бачка.

– Ну… – неопределенно промолвил капрал и, подумав, разрешил: – Перед смертью можно.

Люди сгрудились у колодца, и капрал, вдруг побагровев от негодования, закричал:

– Куда?! Не положено кучками… Поодаль один от другого будь. По череду подходи, – распоряжался он.

Глоток… Еще глоток… Никогда такой вкусной и такой живительной не была вода. Еще по капле – на глаза, на лоб, на грудь…

– Эй! Купаться, что ли, задумал? – кричал капрал. – А ну отходи, супостат!

Глубоко вздохнув, Аллаязгул отошел. Молодой его друг уфимский батырь Уразай честно встретил в бою свою смерть. И русак Антон тоже. А вот ему, старику Аллаязгулу, придется безропотно положить на плаху свою повинную голову и принимать позорную рабскую смерть. Не в чести будет он ни перед людской памятью, ни перед взором аллаха.

Вот и отряд карателей подошел. Солдаты спешились с коней. От них отделился сутуловатый башкирин в новом полосатом халате и неторопливой походкой направился вдоль длинного ряда пришедших с повинной людей.

– Ха! – громко выдохнул он и уставился злобным взглядом на Аллаязгула. Гнев раскалил его лицо, и он хрипло спросил: – Узнаешь меня?

– Узнаю, – ответил старик.

– Все помнишь?

– Все.

– И как плевал на меня?

– И как плевал на тебя.

– Начальник сказал, что рубить голову будут каждому третьему. Я скажу, чтобы начинали с тебя. А потом, – шагнул Уразкул ближе к Аллаязгулу, – подниму твои веки и плюну в твои глаза. Поквитаемся так.

«Нет, не так!» – мгновенно решил Аллаязгул, и не успел Уразкул ни увернуться, ни защититься – топор старика с маху впился своим лезвием в его шею, и верный начальству башкирский старшина, натужно крякнув, ничком ткнулся в дорожную пыль.

Благодаренье аллаху, теперь не позорной будет смерть старого Аллаязгула.

V

Сколько бы ни было солдат у царя Петра, все они на перечете. И никто из набранных новиков не лишний. Предстояла отчаянная схватка с опаснейшим врагом Карлом XII, захватившим Саксонию, изгнавшим из Польши короля Августа и уже переступившим западный рубеж русской земли. Все силы следовало напрячь на борьбу с ним, а тут тебе на востоке полыхало зарево злого башкирского бунта, и на его усмирение тоже нужны были солдаты.

Казанский вице-губернатор Кудрявцев писал царю: «Башкирское воровство умножается, и татары Казанского уезда многие пристали и многие пригородки закамские, также и на Казанской стороне Камы-реки дворцовое село Елабугу осадили, и из тех пригородков Заинек, который от Казани расстоянием 200 верст, сожгли и людей порубили, а иных в полон побрали, а уездных людей, татар и чувашу Казанского и Уфимского уездов воры башкирцы наговаривают, будто ратных людей посылают прибыльщики без твоего указа, собою, и чтоб везде русских людей побивать, потому что они с прибыльщиками одноверцы, и, собрався великим собраньем, хотят идти под Казань».

Петр поручил князю Хованскому потушить башкирский пожар как можно скорее и постараться сделать это мирными средствами. Хованский послал из Казани толмача и верных ясачных татар для переговоров с повстанцами, и встреча их произошла на Арской дороге в восьмидесяти верстах от Казани.

Посланцы Хованского спрашивали: «Для чего они, воры башкирцы, великому государю изменили и в Казанском уезде многие села и деревни и церкви пожгли и людей порубили и покололи?»

Воры на это отвечали: «Села, деревни и церкви пожигают и людей рубят и колют они для того, чтобы великому государю учинилось подлинно известно, потому наперед до сего к нему великому государю и Москве на прибыльщиков о всяких своих нуждах посылали они свою братью ясашных людей и челобитчиков, и те их челобитчики были переиманы и биты кнутьем, а иные перевешены, а отповеди им никакие в том не учинено. И чтоб великий государь пожаловал их, велел с них, башкирцев и татap, и с вотяков и с черемисы для их скудости новонакладную на них прибыль снять, и они, башкирцы и татары отступят и пойдут в домы свои, и разоренья никакого чинить не будут, и свою братью от такого воровства уймут».

Распоряжения снять с них «новонакладную прибыль» не поступило, а потому и покорности не было.

Башкиры Ногайской дороги осадили Соловарный городок под Уфой, и, «наложа на телеги сухова леса, зажегши, подвезли под городовую стену, и тот город и церковь выжгли и людей побили».

Из Зауралья приказчик Белоярской слободы Григорий Шарыгин доносил, что в слободу к ним приезжал башкирец Атаяк, слыхавший о сборе мятежных башкир на озере Чебаркуле для подготовки нападения на слободу. И там был сын нового башкирского хана Рыс-Махамбет, спешно проводивший сборы вооруженных башкир.

Владелец Невьянских заводов Никита Демидов тревожно сообщал: «Ныне на Невьянских заводах от воровских воинских людей башкирцев вельми опасно жить» – и просил прислать с Верхотурья казаков и солдат, «чтобы казны не истерять и заводов в разоренье не привести».

Башкиры продолжали сопротивляться царским властям, не выплачивать новонакладных сборов и не выдавать беглых.

Тревожные вести, доносившиеся в Казань до Хованского, чередовались с реляциями об успешных действиях усмирителей: по Арской дороге продвигался отряд Осипа Бартенева и в тридцати верстах от Казани нанес поражение повстанцам. Вышедшие к нему с повинной башкиры несли на себе плахи и топоры. Со стороны города Сергиевска, где сера из воды бежит, продвигался отряд Невежина, отбивший мятежных башкир от Билярска.

Пригасало возмущение в одном месте, но разгоралось в другом, не успокаивалась многомятежная Россия, волнуясь в кровавом бунтовстве.

До бога – высоко, до царя – далеко. Некому покарать нечестивых вершителей неправды; отдано Российское государство во власть лихоимцам, а сам царь где-то за тридевять земель воюет со шведами. От Москвы и от других извечно стоящих стольных русских городов царь в дальней дали, а от города Астрахани и еще того дальше, потому как стоит эта Астрахань на самом краю русской земли и за ней только соленая глубь неоглядного Хвалынского моря. Не сразу доплывают до Астрахани по Волге-реке вести-новости, из которых хороших не припомнишь, а плохих лучше бы никогда и не знать, – топило бы их невозвратно зыбучей волной. И без того жизнь не в радостях.

Пошумели и, похоже, свыклись многие русские люди с изумлявшими взор нововведениями затеваемыми царем Петром: обязательным брадобритием и новомодным платьем по немецкому образцу, а до Астрахани эти новшества докатились в последний срок. Она все еще продолжала жить по-старинному. В ней и стрельцы – в своем допрежнем звании, тогда как в Москве их всех под корень перевели, но вот подошло время, когда астраханцам предоставлялось или безропотно следовать ненавистной еретической моде: мужское лицо оголить да в постыдно-кургузое обряжаться, или же со всем рвением постоять за порушаемую старину.

Объявились непокорные люди самых разных житейских достатков. Первым из них был человек из гостиной сотни Яков Носов, а к нему сразу же присоединились тоже гостинодворцы Артемий Анцыфоров да Осип Твердышов. И примкнули пятидесятники стрелецких полков, сержанты солдатской части и посадские, среди которых было много раскольников.