Рим – это я. Правдивая история Юлия Цезаря - Сантьяго Постегильо

правосудие, вот почему так важен справедливый суд, подобный тому, которого мы сейчас добиваемся.

Цезарь заметил, что стихи Еврипида не слишком занимают Лабиена, поэтому рассказал о Пелле еще кое-что:

– Аристотель давал в этом городе свои уроки. А еще здесь родился Александр Македонский.

Имена древнего автора и старого философа мало что говорили Лабиену, зато упоминание об Александре Македонском заставило его взглянуть на покинутый и разрушенный город другими глазами.

– Так вот какова она, родина Александра, – пробормотал он с восхищением.

Входя в полуразрушенные дома, они видели великолепные мозаики – мифологические сцены, выложенные из смальты и разноцветной гальки. Город в эти мгновения казался уже не мертвым, а всего лишь спящим, подобно гиганту, дремлющему в ожидании пробуждения, которое случится неведомо когда, в далеком будущем.

– Рано или поздно город будет восстановлен[30], – проговорил Цезарь, когда они возвращались на Эгнатиеву дорогу, где их ждали рабы. Они продолжили двигаться на восток и наконец прибыли в Салоники.

Поездка оказалась полезной, им удалось собрать доказательства нерадения Долабеллы во время его наместничества, однако Цезарь встревожился: если погода испортится, возвращение окажется не таким быстрым, как путь в македонскую столицу, а ему предстояло сделать еще две важные вещи. Он должен был заручиться авторитетным свидетелем из числа местной знати, готовым свидетельствовать в Риме против Долабеллы, и, кроме того, осмотреть Эгнатиеву дорогу от Фессалоники до Византия, дабы убедиться в ее плачевном состоянии, несмотря на особый налог, введенный Долабеллой.

– Оба эти дела займут слишком много времени, клянусь Геркулесом, – мрачно заметил Цезарь. Он уже пожалел, что позволил себе из любопытства провести лишний день в Пелле, на время забыв о цели своего путешествия.

– Ты доверяешь Марку? – спросил Лабиен.

– До некоторой степени.

– Тогда пусть он проедет по оставшейся части дороги и осмотрит мостовую, а мы с тобой останемся здесь и поищем свидетеля, который даст показания о преступлениях Долабеллы в Фессалонике. Например, об ограблении храма Афродиты, на котором настаивали македоняне, доверившие тебе свое дело. И конечно же, об ужасном случае с той знатной девушкой, дочерью одного из них.

Цезарь устроился на солиуме, оперся локтем о стол и поднес руку к губам. Они остановились в доме, куда их пригласили благодаря письмам от Аэропа и Пердикки: те сообщали знатным горожанам, что Цезарь – защитник македонян по иску против Долабеллы. Фессалоникийцы проявили некоторую холодность, граничившую с недоверием или сомнением, но Цезарь заметил проблеск надежды в глазах кое-кого из тех, с кем они перекинулись двумя-тремя словами. Македоняне подозрительно относились ко всему римскому, но в то же время жаждали отомстить Долабелле. Если бы вместо Цезаря за них вступился другой римлянин, они бы не возражали.

– Да, пусть строитель сам проедет по этой дороге и соберет нужные сведения. Поезжай вместе с ним, – заключил Цезарь. – Здесь нас встретили неплохо, и вряд ли у меня возникнут трудности. Через пару дней мне удастся убедить кого-нибудь из влиятельных горожан отправиться вместе с нами в Рим, присоединиться к своим македонским товарищам и дать показания против Долабеллы. Лучше – одного из бывших жрецов. К показаниям жреца отнесутся с особым доверием.

– Именно поэтому они зарезали жреца, который должен был приехать в Рим, чтобы свидетельствовать против Долабеллы, – заметил Лабиен.

– Точно.

– Сегодня утром мне принесли кинжал, воткнутый в его тело. Я оставил его в прихожей. Острый, с разукрашенной рукоятью. Точно таким же закололи строителя в Риме.

Цезарь вздохнул и покачал головой. При мысли об этих кинжалах ему показалось, что в затылок грозно дышит Долабелла.

– Хорошо. – Лабиен присел рядом и вернулся к прерванному разговору: – Если ты считаешь, что я должен поехать со строителем, так и сделаю.

Цезарь улыбнулся и положил руку ему на плечо.

– Спасибо, друг. Думаю, так будет лучше, – сказал он. – Хочу, чтобы вы отправились в Кипселу[31], что во Фракии. Поездка в Византий не нужна, она лишь отнимет драгоценное время и задержит нас. Главное – убедиться в том, что за пределами Фессалоники Эгнатиева дорога также находится в плохом состоянии, но после пересечения восточной границы провинции, то есть при выезде из страны, где правил Долабелла, становится лучше. Это будет очень полезно. Готов ли ты мне помочь?

– Отправлюсь в путь завтра же, на рассвете, – подтвердил Лабиен.

– Замечательно. – Цезарь встал и посмотрел на рабов, которые, угадав его намерения, принесли вино и снедь. – Но у нас есть время, чтобы вкусно поужинать после многодневного путешествия по худшей дороге, которую я когда-либо видел.

XXVI

Печальный взгляд Ореста

Дом старца Ореста в фессалоникийском акрополе,

Македония

77 г. до н. э.

Все знатные горожане Фессалоники называли имя одного и того же человека: старца Ореста. Он вызывал наибольшее доверие, кто бы о нем ни упоминал – богатые аристократы или простые люди на рынках и в тавернах. К его дому и направился Цезарь.

Жилище старика не было роскошным, хорошо расположенным или нарядным, однако дышало безмятежностью и душевным покоем.

Орест не заставил долго себя упрашивать и не позволил римскому гостю ждать.

– Я – Орест, – представился он, выйдя ему навстречу.

– А я – Гай Юлий Цезарь, – просто ответил Цезарь, проявляя такую же скромность, как и хозяин. Для двадцатитрехлетнего юноши было бы слишком самонадеянно говорить о том, что он – гражданин Рима и защитник македонян в деле против Долабеллы. К тому же все в Фессалонике знали, кто он и зачем прибыл сюда.

– Может быть, ты хочешь воды? Или вина? – спросил фессалоникиец, знаком приглашая гостя сесть на стул, стоявший посреди внутреннего двора, неухоженного, но чистого и тихого.

– Воды, если можно, – согласился Цезарь, стараясь казаться человеком умеренных нравов.

Орест обратился к одному из слуг:

– Вода и вино, кубки для двоих. – Он сел на стул, стоявший рядом. – Я выпью вина и приглашаю тебя присоединиться, если тебе нравятся благородные дары Диониса. Я живу в строгом воздержании, но, признаться, изредка балую себя. В моем возрасте мясная пища уже не нужна, но я снисходителен к себе и не брезгую вином.

– Буду рад выпить с тобой.

Подали кубки. Оба пригубили вина.

– Действительно превосходное, – сказал Цезарь, сделав глоток.

– Еще бы, – подтвердил Орест. Внезапно лицо его омрачилось. Он поставил кубок на столик, принесенный слугами. – Однако то, что привело тебя в мой дом, совсем не так превосходно.

– Ты прав, – признался Цезарь, не зная в точности, как понимать слова хозяина.

– Все это плохо в двух отношениях. Во-первых, вы расследуете на редкость низменные преступления: от изнасилования знатной девушки до ограбления храма Афродиты и незаконного присвоения нововведенных налогов.