Золотоглазые - Джон Уиндем

Я понял, что она имеет в виду, и согласился.

— В любом случае, — добавил я Бернарду, — мы даже не знаем, сколько человек Дети собираются выпустить. Если бы я попробовал уехать с тобой, возможно, выяснилось бы, что они бы меня еще и не выпустили.

— О! Да, этот смехотворный запрет, — сказал Зеллаби. — Нужно серьезно поговорить с ними об этом. Совершенно абсурдная мера в их положении.

Мы проводили Бернарда до двери и посмотрели, как он спускается к шоссе.

— Да, игра для Детей… — снова сказал Зеллаби, когда машина завернула за угол. — И уладить потом, позже?.. — Он слегка пожал плечами.

— Дорогая, — сказал Зеллаби за завтраком, глядя через стол на свою жену, — если тебе случится поехать сегодня в Трейн, захвати там одну большую коробку карамелек.

Анжела переключила свое внимание на мужа.

— Дорогой, — сказала она без раздражения, — во-первых, если ты припомнишь вчерашний день, то поймешь, что о поездке в Трейн не может быть и речи. Во-вторых, у меня нет желания снабжать Детей конфетами. В-третьих, если это означает, что ты собираешься сегодня на Ферме показывать свои фильмы, то я категорически против.

— Запрет снят. Я сказал им прошлым вечером, что это глупо. Никто из заложников просто не покинет деревню, тем более ни мисс Ламб, ни мисс Огл. И потом, я сказал, что отменю свои лекции, если половина из них будет околачиваться на дорогах и тропинках.

— И они так сразу и согласились?

— Конечно, они же не глупы, ты знаешь. Они прислушиваются к разумным советам.

— О, неужели? После того, что мы пережили!..

— Но так оно и есть, — возразил Зеллаби. — Когда они возбуждены или испуганы, они делают глупости, но разве мы не делаем их? А так как все они молоды, они перебирают, но разве так же не поступают все в молодости? Конечно, они нервничают и расстраиваются, ну, а мы бы не нервничали, если бы над нашими головами висело то, что случилось в Гежинске?

— Гордон, — сказала его жена. — Я тебя не понимаю. Дети должны ответить за шесть погубленных жизней. Они УБИЛИ шестерых, которых мы все хорошо знали, а многим нанесли серьезные увечья. В любое время то же может произойти и с нами. И ты можешь это оправдать?

— Конечно, нет, дорогая. Я объясняю, что когда они возбуждены, они так же, как и мы, способны совершать ошибки. Однако для того, чтобы жить самим, они должны уничтожить нас, и из-за этого они нервничают, совершают одну ошибку за другой, думая, что их время уже пришло.

— Значит, мы должны спокойно сказать им: «Мы считаем, что вам пришлось убить шесть человек. Давайте забудем о них».

— Что ты предлагаешь? Выступить против них?

— Конечно, нет. Но если законом запрещено прикасаться к ним, я не понимаю, какой толк в подобном законе. Если он не способен подтвердить то, что всем и так понятно, мы уже не должны делать вид, будто ничего не случилось. Существуют и социальные меры воздействия.

— Они показали, что их сила предпочтительнее наших так называемых «социальных акций».

— Гордон, я не понимаю тебя, — торопливо проговорила Анжела. — У нас одинаковые взгляды, но теперь, кажется, я теряю в тебе союзника. Прогнозирование в данный момент равнозначно негласному прощению и поощрению.

— Мы смотрим на данный вопрос по-разному: ты судишь по законам общества и определяешь происходящее как элементарную борьбу за существование.

Последнюю фразу Зеллаби произнес как-то непривычно странно, голосом совсем другого человека.

— Мудрая овца не гневит льва, — продолжал он. — Она отдает себя в его лапы, надеясь на лучшее. Дети любят карамельки и будут терпеливо ждать их.

Его глаза встретились с глазами Анжелы. Растерянность и боль исчезли с ее лица, уступив место доверию. Меня эта сцена даже смутила. Зеллаби повернулся ко мне.

— Дорогой друг! У меня сегодня будет много дел. Возможно, вы захотите отпраздновать поднятие нашего шлагбаума? Поезжайте в Трейн с Анжелой.

Незадолго перед вторым завтраком мы возвратились в Киль Мейн. Зеллаби сидел в кресле на веранде. Он не слышал моих шагов, и, увидев его лицо, я был поражен переменой, происшедшей в нем. За завтраком он выглядел помолодевшим и сильным, а сейчас передо мной сидел старый, уставший, больной человек. Легкий ветерок шевелил его волосы, подчеркивая худое лицо, взгляд, устремленный вдаль.

Половицы заскрипели, Зеллаби встрепенулся. Лицо его оживилось, оно вновь принадлежало именно тому Зеллаби, которого я хорошо знал. Я сел в кресло рядом с ним, поставив на пол большую банку карамелек. Зеллаби внимательно посмотрел на нее.

— Они их очень любят, ведь они просто дети.

— Послушайте, — обратился я к нему. — Мне не хочется быть слишком назойливым. Но не думаете ли вы, что неразумно идти туда сегодня вечером. В конце концов время вспять не повернуть. Они не могут не предполагать, что против них будут предприняты меры. Их ультиматум сразу же принят не будет, если будет принят вообще. Вы сказали, что они нервничают и сейчас, оставаясь при этом крайне опасными.

— Только не для меня, мой дорогой. Я стал их учителем еще до того, как власти приложили к ним руки. И я продолжаю их учить. Я не могу сказать, что понимаю их, но думаю, что знаю о них больше, чем кто-либо другой. И главное — они мне доверяют…

Он замолчал, откинувшись в кресле.

— Доверяют… — начал он, но в этот момент в комнату вошла Анжела с подносом в руках, ка котором стояла бутылка вишневой настойки и стаканы. Зеллаби тут же принялся расспрашивать ее о том, что говорят о нас в Трейне.

За ленчем он был более молчалив, чем обычно, сразу же после него вышел из кабинета. Чуть позже я увидел его идущим к шоссе — направление его ежедневной прогулки, но он не пригласил меня с собой, поэтому я развалился в кресле. Он вернулся к чаю, за которым посоветовал мне как следует поесть, так как из-за лекции ужин будет перенесен.

Анжела без особой надежды вставила:

— Дорогой, ты не думаешь… Я имею в виду, они уже видели твои фильмы. Я знаю, что ты показывал этот фильм два раза, по крайней мере. Не мог бы ты отложить его и найти новый?..

— Дорогая, это очень хороший фильм. Его можно смотреть больше чем два раза, — объяснил Зеллаби немного обиженно. — Кроме того, я не говорю два раза одно и то же: об островах Греции всегда найдется что сказать.

В половине седьмого мы начал и загружать его вещи в машину. Оказалось, что их очень много. Бесчисленные коробки с проектором усилителем, громкоговорителем, коробка с фильмом, магнитофон. Все очень тяжелое. Когда все сложили, показалось, что он уезжает не на вечернюю лекцию, а в длительное путешествие. Сам Зеллаби крутился вокруг, проверяя, пересчитывая. Добавил банку карамелек и, наконец, довольный повернулся к Анжеле.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});