Счастье по случаю - Габриэль Руа

— Нет, между ними полгода разницы, — настаивала Роза-Анна.

Женщины пустились в пространные расчеты, определяя точную дату рождения сыновей.

— Вот Альбер — он, пожалуй, ровесник твоему, — не уступала Роза-Анна.

— Да вовсе нет, — перебила ее Резеда. — Ты же сама знаешь, что Жильбер и Даниэль родились в одно лето.

Разговаривая, она ходила по комнате и укачивала грудного младенца, который громко требовал, чтобы его покормили, и своими уже сильными ручонками пытался расстегнуть лиф на округлой и высокой груди матери. Наконец Резеда твердо сказала:

— Нет уж, ты меня не собьешь. Как хочешь, а они родились в один месяц.

Обе женщины секунду смотрели друг на друга почти враждебно; в глазах крестьянки сверкало нескрываемое торжество. Роза-Анна отвела взгляд. Гнев ее остыл. Она испуганно и растерянно оглядела своих детей и спросила себя — неужели она до сих пор не видела, до чего же бледные у них личики, а руки и ноги какие тощие!

Предпоследний сын Резеды подошел к ней, неуклюже топая короткими кривыми ножками с пухлыми коленками, и внезапно над его головой Роза-Анна увидела ряд маленьких щуплых ножек. Ее дети спокойно сидели рядышком вдоль стены, но она видела только их свисавшие ножки, длинные и тощие, как спички.

Но самую тяжелую обиду нанесла ей мать. После утомительного обеда за двумя столами, во время которого Роза-Анна, как могла, помогала невестке, она, наконец, осталась наедине со старой госпожой Лаплант. Она долго ждала того момента, когда Резеда займется младенцем, а мужчины, собравшись у печки, заговорят о делах, и они останутся вдвоем с матерью. Но в первых же словах старушки прозвучала мрачная покорность судьбе.

— Бедная моя Роза-Анна, чуяло мое сердце, что и ты спознаешься с нищетой. Я так и знала, что тебе будет не легче, чем другим. Теперь ты сама видишь, что жизнь складывается не так, как нам хочется. А прежде ты ведь думала, что сможешь что-то сделать…

Все это было сказано скрипучим резким голосом, спокойно и беззлобно. Сидевшая в кресле старая госпожа Лаплант казалась воплощением всеотрицающей безнадежности. Всю свою жизнь она не пренебрегала добрыми делами. Напротив, ей всегда было приятно верить, что она шествует к своему создателю, неся с собой множество совершенных ею добрых дел и обеспечив себе отпущение всех грехов. Она чуть ли не представляла себе, как входит в небесные врата смиренной странницей, которая в продолжение всей своей жизни благоразумно старалась заслужить спокойное пребывание в царствии небесном. Она, по ее собственному выражению, «прошла через чистилище еще здесь, на земле».

Она была из тех, кто всегда охотно выслушивает рассказы о несчастьях. Приятные новости она встречала недоверчивой улыбкой. Веселые лица вызывали у нее недоумение. Она не верила в счастье. Не верила никогда — всю свою жизнь.

В глубине кухни мужчины разговаривали друг с другом, и вскоре их беседа стала оживленной. Роза-Анна придвинула стул вплотную к креслу матери. В полном замешательстве она неловко перебирала руками, лежащими на коленях. Ей вдруг стало стыдно оттого, что она пришла к матери не как замужняя женщина, с полагающимся чувством ответственности, со всеми своими заботами и твердостью, а как ребенок, который нуждается в помощи и наставлениях. И равнодушные советы старой матери, изрекаемые назидательным тоном, холодные, как ее белое костлявое лицо, находили дорогу к ее ушам, но не к ее сердцу, пробуждали только ощущение бесконечного одиночества.

Что, собственно, надеялась она здесь обрести? Теперь она уже и сама этого не знала; вполголоса разговаривая со старушкой, она забывала тот образ, который мало-помалу создавался в ее воображении за годы разлуки. Сейчас она видела свою мать такой, какой та всегда была в действительности, и только удивлялась, как могла она так ошибаться. Потому что от этой женщины нечего было ждать какого-либо проявления нежности.

Госпожа Лаплант вырастила пятнадцать детей. Она вставала ночью, чтобы ухаживать за ними; она учила их молитвам; она заставляла их читать катехизис; она сама и пряла, и ткала, и своими сильными руками шила для них одежду; она звала их к обильному столу; но она ни разу не наклонилась к кому-нибудь из них с лаской, ни разу в глубине ее серо-стальных глаз не зажегся ясный и веселый огонек. После того как они выходили из грудного возраста, она уже никогда не сажала их к себе на колени. Она никогда не целовала их, если не считать холодного прикосновения губ после долгой разлуки или официально-торжественного новогоднего поцелуя, при котором произносились избитые, банальные пожелания.

Она держала у своей груди пятнадцать круглых головок с шелковистыми волосиками; пятнадцать крошек цеплялись ручонками за ее юбку; у нее был добрый, нежный, внимательный муж, и, однако, она всю свою жизнь говорила о тяжелом кресте, который ей приходилось нести, о своих житейских испытаниях, о тяготах. Всю жизнь она говорила о христианском смирении и о страданиях, которые надо претерпевать.

На смертном одре старик Лаплант пробормотал уже коснеющим языком:

«Наконец-то ты избавишься от одного из своих крестов, бедная моя жена!»

— Ну, и как он перебивается, твой Азарьюс?

Роза-Анна вздрогнула. Растерянно моргая, она вернулась к действительности. Она снова наклонилась к матери, понимая, что та на свой лад, сдержанно и сухо, справляется о ее близких. Она всегда говорила вот так: «Твой Азарьюс, твоя семья, твоя Флорентина, твои дети, твоя жизнь». К горожанину Азарьюсу она питала еще меньше приязни, чем к другим зятьям, которые все были из деревни. В день свадьбы Розы-Анны она сказала ей: «Ты, может, думаешь, что спасешься от нищеты, когда станешь городской дамой? Но запомни, что я тебе скажу: нищета всегда найдет нас. И у тебя тоже будут невзгоды. Ну, ладно, ты сама выбрала. Будем надеяться, что ты не пожалеешь».

Это было единственное доброе пожелание, которое за всю свою жизнь она услышала от матери, подумала Роза-Анна.

— Азарьюс… — заговорила она, выходя из задумчивости. — Ну, что ж, он сейчас работает. Он очень приободрился. А Эжен — тот пошел в армию, я вам уже говорила. Он такой видный в военной форме, даже вроде как повзрослел. В общем, ничего, живем… Флорентина каждую неделю приносит получку.

Старушка щурила глаза и все время повторяла:

— Ну, что же, тем лучше, если все идет так, как ты говоришь…

Однако ее сухие желтоватые пальцы все время поглаживали ручку кресла, отполированную этим привычным жестом, словно подчеркивая одолевавшие ее сомнения.

Но Роза-Анна продолжала защищать мужа тем же резким голосом, как и в то давнее время, когда мать пыталась представить ей жениха в невыгодном свете.

— Азарьюс всегда умеет выкрутиться, — говорила она. — Не ладится с одним делом — ну, что ж, он берется за другое. Он никогда не сидит сложа руки. А водить грузовик он нанялся, только пока нет настоящей работы. Он рассчитывает скоро опять работать столяром. Раз теперь война, то строить должны больше.

Она заметила, что невольно употребляет выражения Азарьюса, а о столярном ремесле говорит почти с таким же жаром, как сам Азарьюс. Но минутами ее голос звучал неискренне, даже фальшиво; и, слыша собственные слова, она спрашивала себя, неужели это она так говорит. В окно, выходившее на участок при ферме, она увидела, как дети под предводительством дяди Октава идут к хижине для варки сахара. Маленький Даниэль ковылял в снегу далеко позади бежавших вприпрыжку детей. Роза-Анна умолкла и не отрывала встревоженного взгляда от окна до тех пор, пока Ивонна не вернулась назад, чтобы помочь маленькому братишке. Потом она прислушалась к голосу Азарьюса, доносившемуся до нее как сквозь сон. Он говорил своему молодому шурину:

— Слушай, если вы рассчитываете наварить много сиропа, ты только передай его мне, а я его вам продам за небольшие комиссионные. С моей машиной это проще простого.

Азарьюс форсил, напускал на себя важность, откидываясь назад вместе со стулом и упираясь ногами в дверцу печи. Одетый в еще довольно приличный, тщательно выутюженный накануне костюм, он резко отличался своим городским апломбом от деревенских родственников, которые сидели в одних рубашках, распустив галстуки и сбросив с плеч подтяжки. Розе-Анне показалось, что они отнеслись к предложению Азарьюса благосклонно, и это ее встревожило. Стоило выпасть какой-нибудь удаче, как он сразу набирался храбрости и без оглядки пускался в новое рискованное предприятие, в котором чаше всего ничего не смыслил. Поэтому в глубине души она боялась всякого счастливого случая, который мог ему представиться. Ей захотелось остановить Азарьюса и предупредить братьев. Поведение Филиппа также все больше удивляло ее и даже оскорбляло. Он свертывал самокрутки, не обращая внимания на осуждающие взгляды бабушки, он вмешивался в разговоры мужчин и то и дело употреблял грубые слова. Но вместо того чтобы одернуть сына, Роза-Анна перевела смущенный взгляд на мать и ровным монотонным голосом продолжала рассказывать, как они живут.