Счастье по случаю - Габриэль Руа

— Я так люблю тебя, Жан, это глупо, я не виновата, но я так люблю тебя…

Опустив руки, он смотрел поверх головы Флорентины, поверх деревьев, поверх крыш, на бледный серп выплывающего месяца. Глаза его оставались холодными и жесткими; губы нервно подергивались. Ему и в самом деле была неприятна эта совсем не предвиденная им сцена.

— Зачем тебе нужно, чтобы я завтра зашел к вам? — спросил он.

Но она, не поднимая глаз, утвердительно закивала головой — да, да, ей это совершенно необходимо! И ее маленький острый подбородок при каждом движении тыкался в грудь Жана. Она теснее прижалась к нему, и он почувствовал, что она понемногу успокаивается. Она уже была уверена, что Жан, хотя бы только ради того, чтобы покончить с этим нелепым положением, обязательно придет к ней, и радовалась, что вовремя дала волю слезам. Жан взял ее за подбородок и заставил посмотреть себе в лицо; потом он сказал — без раздражения, почти мягко, но зная про себя, что уступает ей в последний раз:

— Я не твой дружок. Я ведь за тобой только немножко поухаживал в кафе, а ты уже вообразила себе невесть что. Потому что брак не для меня, ты сама это понимаешь…

Он ждал, что теперь она отшатнется от него; он почти хотел этого. Но она только все крепче сжимала его своими худенькими руками. Она приподнялась на цыпочки, чтобы прижаться щекой к подбородку Жана. Ее дыхание смешалось с его дыханием, она слегка улыбалась ему сквозь спутанные пряди волос, падавшие ей на глаза. И тогда, опасаясь, что их может увидеть вот так какой-нибудь прохожий, он сказал уклончиво, с раздражением, охваченный трусливым желанием поскорее со всем этим покончить:

— Ладно, если завтра мне не придется работать весь день, я зайду к тебе.

Тогда она без всякого смущения быстрым и властным движением взяла его под руку и пошла рядом с ним в полном мраке, улыбаясь своим мыслям.

XV

Глазам детей деревня предстала только как серовато-белые снежные просторы; кое-где виднелись клочки голой земли да одиноко торчавшие большие бурые деревья; но Роза-Анна и Азарьюс все время переглядывались, обменивались понимающими улыбками и, казалось, предавались общим мечтам.

— Вот здесь… помнишь? — говорил один.

— Да, и ничего не изменилось, — откликался другой.

И каждая мелочь погружала их в светлые и блаженные воспоминания.

Роза-Анна с наслаждением вдыхала чистый воздух. Как только они переехали через мост Виктория, она опустила боковое стекло и вздохнула полной грудью.

— Как легко дышится! — сказала она, и ноздри ее широко раздулись.

Они быстро ехали теперь по автостраде. Хотя Роза-Анна провела всю ночь за шитьем, она не выглядела утомленной. Веки ее немного отяжелели, но зато складки у рта разгладились.

Одну за другой она вновь узнавала расположенные в долине реки Ришелье деревни, и в замечаниях, понятных одному только Азарьюсу, проскальзывало что-то похожее на ее прежнюю девическую веселость.

Потом она вдруг умолкла. В немом волнении она приветствовала реку, бурлившую у подножия форта Шамбли. Начиная отсюда, она уже ждала каждого поворота дороги, каждого ее изгиба, который приближал ее к Ришелье. Не то чтобы все эти холмы и речки обладали в ее глазах прелестью сами по себе. Нет, она замечала и вспоминала их только потому, что они были связаны с ее жизнью. Так, она осталась совершенно равнодушной к красоте величавой реки Святого Лаврентия; зато в окрестностях Ришелье все было ей знакомо, на ее берегу она провела свое детство; она очень хорошо ее знала и потому без колебаний заявила детям: «Это самая красивая река в нашей стране». И всегда, описывая какой-нибудь пейзаж, она говорила: «Все же там не так красиво, как у нас в роще около реки».

Лишь только слева от дороги показалась Ришелье, она вся выпрямилась. Опершись руками на дверцу кабины, она высунулась наружу. Она громко объявляла названия деревень, мимо которых они проносились в грузовике для перевозки скота:

— Сент-Илер, Сен-Матьяс, Сен-Шарль!

Берега становились все более низкими и пологими. Река текла так спокойно и так величаво, что под тонким покровом льда едва угадывалась могучая толща ее темных вод.

По временам Азарьюс поворачивал голову к детям, которые сидели на одеялах на полу грузовика, и кричал, перекрывая гуденье несущейся машины:

— Смотрите внимательнее, малыши Лакасс! Вот сюда, бывало, мы с вашей матерью приплывали на лодочках!

И тогда маленький Даниэль, которого они посадили на сиденье между собой, чтобы ему было теплее, открывал большие глаза, блестевшие еще сильнее оттого, что у него был жар:

— А где она — река?

Он был еще слишком мал и не мог выглянуть в окно. В его представлении река Ришелье была развертывавшейся за ветровым стеклом полосой голубого неба, которую иногда пересекал узор черных веток.

— А что такое лодочки? — спросил он вдруг с глубокой серьезностью и даже весь вспотел от усилия представить себе это. Время от времени он пытался приподняться на сиденье, чтобы лучше разглядеть все вокруг и увидеть то, о чем говорили его родители. Но для него река так и осталась навсегда этим клочком яркой синевы перед ним — такой яркой, какой он никогда еще не видел, с полосами облаков, белых и нежных, которые, наверное, и были лодочками.

Он дрожал, прижавшись к матери, и Роза-Анна на минуту отвлеклась от своих радостных воспоминаний и закутала его в одеяло до самой шеи.

Потом в конце обсаженной деревьями дороги показалась деревня.

— Сен-Дени! — бросил Азарьюс.

Роза-Анна привстала, и на глаза ее вдруг навернулись слезы. Увлеченная воспоминаниями, она мысленно уже миновала поворот дороги у края деревни, миновала холмик. И вот, наконец, перед ней появился отчий дом. Между кленами возникла крыша с коньком. Потом ее глазам открылась галерея, столики, которой были обвиты пожухлой от зимних холодов огуречной плетью. И Роза-Анна, наклонившись к Азарьюсу, пробормотала, содрогаясь от волнения и от какой-то почти физической боли.

— Ну, вот мы и здесь… А тут мало что изменилось!..

Радость, владевшая ею до этой минуты, длилась недолго, потому что во внезапно распахнувшейся двери появились ее братья и невестки; в общем гуле их голосов она различала отдельные веселые восклицания.

— Да вы посмотрите только, кто к нам пожаловал! Ну и дела! Гости из Монреаля!..

Но как только, опьяненная свежим воздухом, она, пошатываясь и поправляя старое пальто, вышла из кабины грузовика, грубая шутка ее брата Эрнеста нанесла первый удар ее радости.

— Вот, значит, ты и приехала, Роза-Анна! — воскликнул крестьянин, окинув сестру быстрым и внимательным взглядом. — Черт побери, да ты вроде тоже хочешь народить их полтора десятка, как мать!

Роза-Анна даже вздрогнула, услыхав такое странное приветствие. Еще дома она затянулась как можно туже, надеясь скрыть свою беременность — не из ложного стыда, а потому, что она всегда приезжала к родным, когда была в положении; и кроме того, ей в глубине души хотелось, чтобы этот день стал днем отдыха, днем возвращенной молодости и, быть может, вернувшихся иллюзорных надежд. Но она постаралась улыбнуться и превратить все в шутку.

— Видно, это уж у нас в роду, Эрнест! Что теперь поделаешь?

И все же она вдруг почувствовала, как хрупка и ненадежна ее радость.

Но еще больнее ее уколола невестка — Резеда. Помогая Розе-Анне раздевать детей, молодая госпожа Лаплант воскликнула:

— Ну и бледные у тебя ребятишки, Роза-Анна! Ты их хоть кормишь-то досыта?

На сей раз Роза-Анна пришла в ярость. Резеда сказала это, конечно, из зависти — ведь сама-то она так плохо одевала детей. В деревенских чулках из грубой шерсти и неряшливых, сползавших ниже колен штанишках они выглядели довольно-таки нелепо. Роза-Анна подозвала к себе Жизель, пригладила ей выбившийся локон и вздернула юбочку выше колен — по последней моде. Но пока она прихорашивала детей, ее взгляд упал на Даниэля и на старшего сына Резеды, толстого краснощекого Жильбера. И у нее вырвался крик. Маленький крестьянин схватил в охапку своего городского кузена и, как сильный щенок, пытался затеять с ним возню. Больной малыш робко отбивался. Ему явно хотелось только одного — чтобы его оставили в покое.

Роза-Анна самолюбиво выпрямилась.

— Ну, твой старше моего.

— Вот уж неправда! — возразила Резеда. — Ты сама знаешь — они ровесники.

— Нет, между ними полгода разницы, — настаивала Роза-Анна.

Женщины пустились в пространные расчеты, определяя точную дату рождения сыновей.

— Вот Альбер — он, пожалуй, ровесник твоему, — не уступала Роза-Анна.

— Да вовсе нет, — перебила ее Резеда. — Ты же сама знаешь, что Жильбер и Даниэль родились в одно лето.

Разговаривая, она ходила по комнате и укачивала грудного младенца, который громко требовал, чтобы его покормили, и своими уже сильными ручонками пытался расстегнуть лиф на округлой и высокой груди матери. Наконец Резеда твердо сказала: