Волчья звезда - Мария Галина

Лишь только из-за холма показались крытые соломой крыши, Зденко сорвался и побежал со всех ног; поэтому Симон не удивился, когда увидел, что по обочинам дороги их встречает молчаливая толпа — женщины в накинутых на голову белых платках, старухи и дети. Все они молчали и расступались, когда бурая мохнатая лошадка со своей ужасной ношей приближалась к ним.

Мягко стуча подковками по земле, лошадь вошла во двор михеева дома — старуха уже стояла на пороге; молчаливая белая фигура со слепыми сморщенными веками. Но она повернула голову на звук с той безошибочной точностью, какая дается людям, живущим во тьме долгие годы — или обладающим внутренним зрением.

— Это Ядзя? — спокойно спросила она. Михей кивнул — она не могла этого видеть, и все же сказала:

— Тогда несите ее в дом.

Сама она посторонилась, пропуская Михея, который уже поднимался на крыльцо со своей беспомощной ношей.

— Ее нужно переодеть, — сказала она, — запали свечу, Михей.

Михей внес мертвую Ядзю в дом, остальные молча сгрудились у порога. Старуха было двинулась следом, потом обернулась, поглядев своими слепыми глазами на Симона.

— Это ты, чужеземец? — спросила она.

— Да, — ответил Симон.

— Ты нашел Ядзю?

— Да.

— Знаешь, что с ней?

— Нет… — неуверенно ответил Симон, — полагаю, что задрал волк… но…

— Волк? — сурово спросила старуха. — Нечего наговаривать на безвинную тварь. Волк пришел ее оплакать. Ядзю погубил не волк — вурдалак. Ты ведь все искал вурдалаков, чужеземец? Так вот он — погляди, что он сделал с ней.

— Я не верю в вурдалаков, — устало сказал Симон.

— А зря. Ты не веришь в тьму? Человек становится упырем, когда ему непосильно нести свое, человеческое бремя. Вот он и выбирает себе судьбу полегче.

— Полегче? — переспросил Симон.

— Упырь творит зло, потому что иначе не может — как ветер не может не дуть, — он не ведает ни сомнений, ни угрызений совести.

— Что-то в этом есть, пожалуй, — согласился Симон. — А каков он с виду?

— С виду, — сурово сказала старуха, — он страшен.

— Почему же она пошла за ним?

— Он позвал, и она пошла. Никто не может противостоять его зову. А сейчас уйди, чужеземец. Нам нужно прибрать бедную девочку… Захочешь проводить ее, приходи завтра, в полдень…

— Хорошо, — сказал Симон. Он повернулся и пошел, спиной ощущая неподвижный слепой взгляд.

* * *

Он подошел к воротам замка — с гор спустился туман и защитное поле, атакуемое мельчайшими капельками воды, мягко светилось. Он открыл проход портативным разрядником и поднялся на крыльцо — изнутри пахнуло теплом и уютом обжитого помещения и легким, чуть ощутимым запахом плесени и тления, который не могли перебить даже ароматизаторы.

"Теперь это и есть наш дом, — подумал Симон. — Другого у нас не будет".

Он снял с плеча сумку с бесполезной аптечкой, разрядил лучевик и направился в лабораторию. Винер был там — при звуке шагов он поднял голову и спросил:

— Ну что?

— Разве ты не видел? — спросил Симон, укладывая аптечку в гнездо. — Я думал, вы повесили Наблюдатель над лесом…

— Видел, — согласился Винер, — но подробностей не знаю. Что с ней произошло?

— Она умерла, — коротко сказал Симон.

— Это я и без тебя знаю. Я спрашиваю — отчего?

— Понятия не имею.

— А что говорят в деревне?

— В деревне, — по-прежнему неохотно ответил Симон, — говорят, что это вампир.

— Я был прав, — в голосе Винера звучало чуть ли не торжество.

— Неизвестно. Это только разговоры, понимаешь…

— Если бы ее можно было исследовать… и впрямь ли из нее выкачали кровь…

— Нас убьют раньше, чем ты подойдешь к ней с анализатором.

— Жаль.

— Да, — сказал Симон, — жаль. Он помолчал, потом расстегнул нагрудный карман и извлек отуда пылающую нитку.

— Откуда эти бусы, Винер?

Красные блики упали на лицо Винера, и тот непроизвольно прищурился. Потом спокойно сказал:

— Это мои. Я ей подарил. Попросил Наташу, она сделала… задала программу синтезатору…

— Ara, — тихонько сказал Симон.

— Это же углерод, — Винер превратно истолковал его восклицание, — возни всего на пять минут. А она любила украшения, Ядвига.

— Они были у нее в руке.

— Надо же…

Симон вздохнул.

— Ладно, пойду, доложусь. Что говорит Коменски?

— Говорит, предпочел бы перебраться к Лагранжу на равнину — ему все это не нравится.

— Кому нравится, — горько пробормотал Симон.

…Оливия встретила его в коридоре. Казалось, она стоит тут уже вечность, неподвижная, точно замковая статуя, прижав под грудью узкие белые руки. "Да она ждет меня!" — подумал Симон.

— Я дежурила на Наблюдателе, — сказала она. — Эта девушка…

Симон неохотно сказал:

— Да…

— Мне так жаль, Симон…

— Мне тоже…

— Что же ты теперь будешь делать?

— Ничего. Завтра пойду на похороны, — он горько усмехнулся, — Я же вроде как этнограф, разве нет? А этот обряд мы еще не видели.

Коридор тонул во тьме — молчаливые фигуры в нишах, казалось, таращились на них каменными глазами, утопленными в черные провалы глазниц.

— А ведь когда-то здесь, в замке был музей, — сказал Симон, — забавно, правда? Она недоуменно посмотрела на него.

— Почему — забавно?

— Ну… Сначала и впрямь логово какого-то захудалого графа, потом сюда водили туристов — полюбоваться на вид, открывающийся с галереи, и проникнуться духом эпохи. Помнишь, Наташа говорила, как экскурсоводы им травили байки про призрак старого графа, который, скрежеща зубами и берцовыми костями, в ветхом саване обходит помещения… Теперь тут поселились мы. Тоже в своем роде привидения…

— Не вижу тут ничего забавного, — сухо сказала Оливия. — Послушай, Симон… эта девушка — ее правда задрал волк?

— Нет.

— Кто же это?

— Не знаю.

Холод каменных статуй проникал в него…

— Это что-то… выше моего разумения… что-то страшное… Они же когда-то… просто придумали все это… ради смеха, чтобы позабавить туристов… а теперь…

Внезапно он обнял ее и притянул к себе со страстью, которой минуту назад и не ожидал от себя. Зарывшись лицом в ее пышные волосы, ощущая под ладонью теплую живую плоть, он прошептал:

— Помоги мне! О, помоги…

* * *

— Ты на похороны? — спросил Гидеон. Симон молча кивнул.

— На тебе лица нет. Что ты так расстраиваешься, скажи на милость? Боишься, что Винер оказался прав?

— Да, — сказал Симон, — боюсь…

— Бойся, не бойся, это не изменит существа дела. Если Винер и впрямь нашел кого-то…

— И приманил, уж не знаю, как…

— Да. Он же обещал найти доказательство своей гипотезе… Вот и…

— Нашел? Послушай, Гидеон, я не верю в невидимые сущности. Просто… мы склонны были идеализировать человечество. Ну, и себя заодно.

— Разве?

— Если и существует какое-то зло, то оно присуще всем нам, а не воплощается в бессмертных неуязвимых оборотней.

Гидеон помялся, потом нерешительно произнес:

— Послушай, а если это не зло?

— Что же тогда? — устало ответил Симон.

— Сила…

Симон схватил его за плечо, и, развернув к себе лицом, поглядел в недоуменные глаза приятеля.

— Подумай, Гидеон! Хорошенько подумай. Погляди на эту несчастную девушку… Даже если это и так, если Винер прав… Совершить чудовищную, непоправимую ошибку только потому, что все мы растеряны…

— Растеряны? — усмехнулся Гидеон. — Ты слишком мягко выразился. Мы не растеряны — мы обречены…

— То, о чем ты сейчас думаешь, тоже — гибель.

— Докажи!

— Пойдем со мной! Разве их горе — не доказательство?

— Если принять, что они те, кого мы ищем, да, быть может.

— Они — те, кого мы ищем. Гидеон покачал головой.

— Не знаю, — тихо сказал он, — уже не знаю.

* * *

Туман разошелся, и полуденное солнце так ярко било в глаза, что он невольно прищурился — так больно было смотреть на белые рубахи вереницы людей, тянущихся к кладбищу. Старуха шла впереди, поддерживаемая Михеем. Под мышкой она держала черную курицу — та вела себя настолько индифферентно, что Симон, было, решил, что это просто тушка, но Зденко, который семенил рядом с ним, шепотом пояснил:

— Она спит, птица-то. Старуха положила ее на стол, пошептала что-то, она и заснула. Теперь так и будет спать, пока ее будут передавать…

— Как это — передавать?

— Ну, если Ядзю-то впрямь упырь попортил… нужно ее, бедняжку, успокоить как следует, чтобы не маялась она на том свете. А то еще начнет ходить…

— И что?

— А то, что будет у нас упырем больше, — мрачно заключил мальчик.

Толпа сгрудилась вокруг свежевырытой могилы, и запах развороченной земли показался Симону острым, как нож. Черная курица, которую старуха, наконец, опустила на землю, очнулась и теперь отчаянно хлопала крыльями.