Хождение во власть. Рассказ о рождении парламента - Анатолий Александрович Собчак

я не выдержал и написал в Президиум записку об этом, адресовав ее самому Председателю. Прося прощения за недопустимую вольность давать по такому поводу советы главе государства, я сформулировал свою позицию.

Издавна в нашей стране подчиненные копируют стиль и действия руководителя. Особенно партийного. А потому вместе с Горбачевым в Верховном Совете большую часть своего рабочего времени проводили и премьер Рыжков, и члены правительства, и члены Политбюро. Вместо работы создавалась видимость консолидации и коллективных усилий по решению "самых важных" вопросов. Что же может быть важней этих заседаний, если сам руководитель государства здесь?

Горбачев мою записку не огласил, но с тех пор в Верховном Совете стал появляться реже. Как правило, заседания теперь вел Лукьянов. Но оставалась другая, более важная проблема: как быть с конституционной двусмысленностью самого положения Председателя Верховного Совета СССР? Горбачев первым заговорил о необходимости реформы политической власти. Было это еще в октябре 1989-го, когда мне удалось встретиться с ним по поводу работы тбилисской комиссии Съезда. Я сказал, что надо принять соответствующие решения по нашему расследованию, чтобы исключить возможность повторения событий 9 апреля 1989 года; и тут Горбачев вспылил: почему вы требуете от меня невозможного? Откройте Конституцию: я не более чем спикер парламента!.. Решения, о которых вы говорите, я не могу принять, у меня просто нет таких полномочий!

Тот разговор с Горбачевым надолго запал мне в память. Уж больно резкой и неожиданной была та его реакция: так бывает, когда задеваешь человека за больное. Горбачев обычно держится доброжелательно, в Президиуме и накоротке он ведет себя одинаково ровно. А тут — такая вспышка!.. Однако по сути был он прав. Если следовать закону (а не советской традиции, когда генсек мог принять любое решение), то Председатель Верховного Совета во многих случаях оказывался вполне беспомощным и бесправным.

Осенью 1990 года я особенно хорошо это понимал, ибо сам оказался в таком же положении, только на муниципальном уровне: должность председателя Ленсовета дает мне только представительские и спикерские функции. Я не имею права своей властью решить ни одного вопроса, а ответственность — по традиции! — возложена именно на меня, председателя городского Совета.

И точно так на трех Съездах народных депутатов и на сессиях Верховного Совета свои претензии по поводу всех конфликтных ситуаций в стране депутаты предъявляли к Горбачеву. Им вторили хозяйственные руководители, говоря о перебоях со снабжением, вторили работники культуры, возопившие о бедственной судьбе исторических памятников, библиотек, университетов, музеев. К Горбачеву обращались представители малых народов, аргументированно и с великой болью рассказывая о трагической судьбе своих наций при "реальном" социализме.

Горбачев мог бы действовать как генсек, но это было бы возвратом к брежневскому правлению. К тому же ни Брежнев, ни Хрущев, ни сам Сталин не могли бы в рамках Системы решить проблем, порожденных в результате ее 70-летнего господства. И это при том, что в государстве, где Закон подменен партийными постановлениями, силовые и даже насильственные решения принимаются и проводятся в жизнь мгновенно. Каждый советский человек помнит формулу тех лет: "Руководствуясь ценными указаниями генерального секретаря нашей партии, весь советский народ…" и т. д.

Первые шаги демократизации как раз потому и оказались столь драматическими, что Система может допустить лишь незначительную — и на недолгое время! — либерализацию режима. Клубок неизлечимых болезней — экономических, политических, межнациональных и прочих — при малейшем ослаблении репрессий и тотального страха с неизбежностью приводит к обострению всех этих проблем.

Тоталитарная система оставляет после себя минное поле, вмонтированное и в общественное устройство страны, и в индивидуальную психологию граждан. И всякий раз, когда возникает угроза демонтажа Системы и подлинного обновления страны, — мины срабатывают.

Первые три года перестройки, действуя в рамках либерализации режима, Горбачев в самом деле мог принимать решения как генсек. Ослабленный партийный аппарат все еще существовал, а значит, и гарантировал реализацию принятых решений. Разумеется, в тех рамках, которые не противоречили глубинной сути Системы. Но либерализация режима и робкие попытки его перестройки ослабляли партийно-государственную власть. Рыночный механизм не был вовремя запущен, и кризис экономики все нарастал. Да и межнациональные конфликты стали как бы продолжением серии стихийных бедствий и катастроф, начавшихся еще с Чернобыля.

Минные ловушки тоталитаризма срабатывали одна за другой. Так демонтаж Системы, начатый реформаторами из Политбюро, не однажды ставил самих реформаторов на грань политического краха.

И, видимо, после серии малоудачных попыток решить межнациональные конфликты Горбачев осознал, что в существующих условиях он не обладает достаточной властью для проведения в жизнь принимаемых решений. И нередко решения принимали другие, а вся ответственность ложилась на него. Я уже не говорю о медлительности и серии ошибок самого Горбачева, начиная с вопроса о Нагорном Карабахе.

Бакинские события января 1990 года — погромы армян и введение войск — ставили точку: если тбилисская трагедия целиком на совести аппарата и Горбачев действительно не принимал участия в роковом совещании под председательством Лигачева, то решение о переброске войск в Баку принято именно Председателем Верховного Совета СССР. Система сделала все, чтобы дискредитировать эту, к тому же запоздавшую меру, а равно и того, кто подписал указ.

Вопрос о необходимости укрепить исполнительную власть в государстве, вопрос о возможности введения института президентства стал прорабатываться в комитетах и комиссиях Верховного Совета СССР. Сначала об этом заговорили люди из непосредственного окружения Горбачева — Евгений Примаков и Анатолий Лукьянов. Аргументы их были понятны и справедливы: надо освободить первое лицо государства от бесплодных сидений в Верховном Совете, надо дать возможность Горбачеву решать жизненно важные для страны вопросы, которые он как председатель законодательного органа решать не вправе.

В комитете по законодательству первыми поддержали эту идею председатель комитета профессор Сергей Алексеев и автор этих строк. Нам и принадлежали первые, январские публикации о необходимости ввести на Руси президентство. После них эта идея и стала широко обсуждаться.

Тотчас с резкой критикой выступили руководители Межрегиональной депутатской группы. Юрий Афанасьев говорил, что институт президентства может привести к узурпации власти, что эта мера укрепит власть партии, что падающий в условиях развала административно-командной системы авторитет КПСС будет укреплен авторитарной властью Президента, а потому демократы должны выступить против идеи президентства.

В прессе прозвучали и противоположные аргументы. Вот лишь некоторые из них: Сталин не был президентом, но это не помешало ему узурпировать власть; президентская власть должна заменить партийную, потому ни о каком поднятии авторитета КПСС говорить не приходится; путь от тоталитаризма к демократии лежит именно через авторитарную власть. Иначе — хаос и развал всего; наконец, нельзя от спикера верховного законодательного органа требовать ответственности