Филфак (СИ) - Гордеева Алиса

— Соколов Илья Семёнович? — грубый голос сотрудника полиции врывается в сознание в двух шагах от подъезда.

Невыспавшийся, с одутловатым лицом блюститель порядка измеряет меня равнодушным взглядом, сравнивая мою физиономию с ориентировкой в руках.

— Нет, вы ошиблись, — заявляю уверенно и пытаюсь протиснуться мимо. — Я Филатов. Филатов Александр Игоревич.

— Странно, — потирает подбородок полицейский и как специально перекрывает своей грузной фигурой проход. — А разрешите ваши документы.

— Было бы странно носить их с собой в магазин, не находите? – и в подтверждение своих слов поднимаю пакет с продуктами.

— И всё же, — ведёт бровями мужик и смотрит куда-то вдаль, за мою спину.

— Дайте две минуты, я поднимусь за паспортом, — стараюсь звучать равнодушно, хоть и понимаю, что влип по полной. Но я просто обязан предупредить Румянцеву о моём внезапном исчезновении, иначе одному Богу известно, что та насочиняет в своей голове.

И вроде полицейский не против, хоть и собирается подняться до квартиры со мной. Вот уже и от домофона отошёл. До цели — всего шаг. Но тот обрывается мерзким голосом Царёва:

— Этот! Этот меня избил! И тачку угнал!

Вместо романтического завтрака на двоих меня встречает одиночная камера, вместо откровений с Аней — долгая задушевная беседа со следователем. Однообразные вопросы сжирают время с адской скоростью. Монотонный дождь продолжает безразлично биться в окно, намекая, что дело близится к вечеру. Я даже не пытаюсь отрицать своей вины, да и какой смысл? Знаю, что всего один звонок Шахову или матери решит все мои проблемы на раз-два. Вот только следователь не спешит со звонками, будто специально затягивая время. Когда же в руки попадает простецкий мобильник, я понимаю, что позвонить должен совсем другому человеку, а потому по памяти набираю Анькин номер.

Глава 19. Курица

Аня.

Не успеваю открыть глаза, как сладкая истома разливается по телу. Увязаю в ней, как муравьишка в смоле, и расплываюсь в блаженной улыбке. Мне плевать на непогоду за окном и разборки соседей за стенкой спозаранку. Мой рай внутри меня утопает в нежности красок и безграничной любви. Теперь я на все сто знаю, какая она, эта самая любовь, на вкус. Мне хочется петь, парить в безумном танце и кричать во весь голос, как я счастлива. Что я люблю…

Единственное, что кляксой расползается на душе, — это тишина. Гоню отголоски дурных мыслей прочь и потянувшись встаю. Уверена, Соколов чистит зубы или играет с Хвостом. Наверняка парень привык рано просыпаться, а потому без дела валяться рядом со мной ему было невмоготу. Но ни в ванной, ни на кухне, ни на балконе я Илью не нахожу. Впрочем, как и его вещи.

Осознание трусливого побега и собственной глупости решительно бьёт под дых, а в уголках глаз невольно собираются слёзы. Нет, я ни капли не жалею о случившемся между нами, просто противно, до зубного скрежета мерзко ощущать себя девочкой на одну ночь. Вишенкой на торте становятся пропавшие деньги с обеденного стола, которые папа оставил перед отъездом, чтобы я не умерла с голода.

Впрочем, моей наивности может позавидовать трёхлетний ребёнок: часа два я преданно жду возвращения Соколова, лелея в душе глупую надежду, что парень просто вышел в магазин. Мои мечты рушатся ближе к обеду, когда чувство невыносимого голода окончательно пропитывается солью неуёмных слёз. Зачем-то беспрерывно сверлю взглядом мобильный. Знаю, что Соколов не позвонит, но человек — создание примитивное: до последнего верит в чудо. Правда, мой лимит на удачу, по всей вероятности, исчерпан, и кроме бессмысленных звонков Царёва, на которые даже не думаю отвечать, меня ничего не ждёт.

С каждой секундой тяжесть угрюмой реальности всё сильнее давит на плечи, а не на шутку задетая гордость сводит с ума! Я ошиблась! В Соколове. Его чувствах. Да вообще в любви! Как неприкаянная шатаюсь по квартире, уговаривая себя проще относится к жизни. Ну подумаешь, вместе провели ночь! Вон Машка Данилова с параллельной группы каждую пятницу, планируя вылазку в ночной клуб, грезит о принце и каждый понедельник разводит руками: мол, очередной мачо был горяч и ненасытен, но на роль будущего мужа не сгодился. И чем я хуже?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Правильно, Хвостик! Ничем!

Я скоро протру дырку в белоснежной шкурке несчастного животного, нервно наглаживая кошака против шерсти. Хвост, как чувствует, что мне необходима поддержка, и терпеливо ждёт, когда я приду в себя.

— Один ты меня понимаешь, да? — тормошу пушистика за ухом.

— Один ты любишь! — зарываюсь носом в нежную шёрстку.

Котяра довольно мурчит, а на моём языке пряной аджикой расползается горечь от жалости к самой себе. Наверно, из таких, как я, неудачниц и вырастают заядлые кошатницы: однушка без ремонта, ненавистное одиночество и дюжина вечно голодных кошек под боком. Да, не о таком будущем для себя я всегда мечтала.

Вскакиваю на ноги слишком импульсивно. Хвостик недовольно фырчит и, спрыгнув с моих рук, горделиво вышагивает прочь. А я бегу в ванную. С верхней полки над раковиной выгребаю все свои запасы ароматных гелей для душа и масок для волос. И пропадаю в ванной комнате, дабы чуть позже первой поставить жирную точку в наших с Соколовым недоотношениях!

К дверям педовской общаги я добираюсь хоть и по темноте, но при полном параде. Без ложной скромности и правда выгляжу идеально: шелковистые волосы, впитавшие в себя ароматы восточных трав, мягко струятся по плечам, нежный макияж скрывает следы недавних слёз, а невесомая шифоновая блузка так и приклеивает жадные мужские взгляды к моей оголённой шее и весьма откровенной зоне декольте. В руке сжимаю позабытые во время стремительного побега боксеры Соколова — предлог моего вечернего визита, а в мыслях прокручиваю колкую речь, пропитанную равнодушным пренебрежением. Я не хочу, чтобы Илья видел мою боль. Пусть лучше локти грызёт от осознания, какую девушку он потерял сегодня раз и навсегда.

Дежурная улыбка вахтёрше. Номер паспорта по памяти в журнал учёта. Стук тонких каблучков по бесконечным ступеням. Чем ближе я подбираюсь к обители Соколова, тем меньше уверена в правильности своих действий. И всё же уязвлённое самолюбие не даёт отступить. Не оставляю себе времени на раздумья и стучусь в комнату Ильи.

— О, привет, Анют! — расплывается в добродушной улыбке Петухов. — Пришла полюбоваться на своего подопечного?

Я почти не слушаю Мишку. Застыв у порога, жадным взглядом обвожу незамысловатую комнатуху и забываю вдохнуть, когда на одной из кроватей замечаю спящего Сокола. Точнее, его голые пятки, торчащие из-под одеяла и прядь белокурых волос на подушке с другой стороны.

— Привет! — киваю в ответ, а сама не могу справиться с разочарованием, холодным дыханием вымораживающим и без того шаткое самообладание.

— Спит? — тыкаю пальчиком в некогда любимого баяниста. — И давно?

— Ага, дрыхнет, — усмехается Петухов. — Сном младенца. А насчёт "давно"… не знаю, Анют. Я сам только с полчаса как вернулся. Разбудить его? Что-то срочное у тебя?

Не успеваю ответить, что пришла зря и уже ухожу, как Петухов кидает в спящего парня простым карандашом, попадая тому в аккурат по затылку. Илья стонет недовольно, что-то бормочет неразборчиво и снова засыпает.

— Походу он в стельку, — смеётся Петухов и виновато пожимает плечами.

— Илья, — собрав себя по кусочкам, всё же делаю шаг к кровати. — Соколов!

Но парень продолжает дрыхнуть, подкашивая мою и без того шаткую уверенность в себе.

— Илья! — тянусь к одеялу. Разговаривать с белобрысой макушкой — такое себе удовольствие. — Посмотри на меня!

— Отвали! — хрипит сонным голосом и сильнее заворачивается в одеяло. Словами не передать, как от обиды всё скручивается внутри. Ещё и Петухов смотрит на меня с какой-то унизительной жалостью во взгляде, словно наперёд знает, зачем я пришла.

— Отвалить? Ну и подонок же ты, Соколов! — бросаю в сердцах и всё же хватаюсь за одеяло: я никак не могу поверить, что так сильно ошиблась в парне.