Светильник Божий. Календарь преступлений - Эллери Куин

— Правую, конечно.

— А другое лицо?

— Тоже правую.

— А на какой руке женщины носят обручальное кольцо?

— На… левой.

— Это простейшая, тривиальная деталь, но я вспомнил о ней только сейчас. — По его тону Никки казалось, что он сейчас достанет бич с металлическими шипами. — Как могло обычное рукопожатие высвободить отравленную иглу, когда кольцо было на левой руке Хелен?

— Никак! — возбужденно отозвалась Никки. — Значит, это было сделано не рукопожатием!

— Рукопожатием, Никки, — тут альтернативы нет. Но если кольцо было на левой руке Хелен, значит, ей пожимали левую руку.

Никки выглядела озадаченной.

— Неужели вы не понимаете? В толпе, окружавшей Хелен после брачной церемонии, убийца подошел к ней и протянул левую руку, вынудив ее также протянуть левую.

— И что же?

— А то, что убийца был левшой.

Мисс Портер задумалась над этим.

— Необязательно, — сказала она без особого почтения в голосе. — Кольцо, будучи обручальным, должно было находиться на левой руке, поэтому убийца и протянул ей свою левую руку, хотя мог и не быть левшой.

Но ее босс устало улыбнулся.

— Его преступление, Никки, требовало пожатия левыми руками. Мозг в таких случаях работает автоматически. Если правша задумывает преступление, зависящее от использования руки, он инстинктивно планирует использование правой руки. Сама концепция «леворучного» преступления указывает на убийцу-левшу. — Эллери пожал плечами. — Когда епископ во время церемонии потребовал кольцо и жених повернулся к шаферу, рука последнего машинально скользнула к нижнему левому карману его жилета. Если бы он был правшой, то стал бы искать или притворяться, что ищет кольцо, в правом кармане, так как правша, имея выбор и не будучи связанным обстоятельствами, в подобных случаях всегда лезет в правый карман. А Виктор Луз автоматически полез в левый. В итоге, — вздохнул Эллери, — логика привела к подтверждению косвенных улик. Луз осуществил свою угрозу — он нарочно оставил обручальное кольцо в кармане пальто, чтобы потом все выглядело так, будто кольца мог подменить не только он. Папа был прав…

Зазвонил телефон.

— Эллери? — послышался в трубке резкий голос инспектора Квина.

— Папа… — начал Эллери, сделав глубокий вдох.

Но отец прервал его:

— Я же говорил тебе, что Луз — наш человек, но ты упрям как осел. Мы выяснили, что кольцо купили в антикварном магазине на Мэдисон-авеню, и, когда Луз столкнулся с неопровержимыми доказательствами, он сломался. Я только что промокнул чернила на его подписанном признании. А твои фантазии насчет Генри Йейтса и Эффи Трой… Так почему ты звонил, Эллери? Что тебе было нужно?

Эллери судорожно глотнул.

— Ничего, папа, — робко ответил он и положил трубку.

Июль

ПРИКЛЮЧЕНИЕ С ПАДШИМ АНГЕЛОМ

Вечный чичероне мирового форума, Марк Туллий,[86] где-то по-дружески сообщает нам, что Огонь и Вода «вошли в поговорку» — то есть что эти древние элементы жизни первичны. Если пойти дальше и предположить, что там, где пламенеет жизнь, всегда поблизости смерть с ее поливальным шлангом, то дело Майлса Сентера et al[87] может считаться классическим. Огонь фигурирует в нем почти в пиротехническом смысле, ибо ко второму месяцу нью-йоркского лета солнце успело изжарить сад Сентера до состояния подгоревшего пирога и довести каменную ограду до температуры, как правило ассоциирующейся с подземным миром. Что до Воды, то за восточной стеной ее протекало более чем достаточно, ибо дом Сентера примостился на самом побережье Манхэттена, а его фасад высокомерно взирал на неопрятный коммерческий профиль района Квинз на противоположном берегу Ист-Ривер.

Увы, география и время года в данном случае отнюдь не сочетались с античной гармонией. В деле Сентера в равной степени участвовали мифология и искусство. Дом был спланирован в напыщенном архитектурном стиле, породившем в былые времена немало монстров. Фармацевтическое состояние Сентеров было крещено в купели, наполненной слабительным, до сих пор пользующимся популярностью в сельской Америке. Основатель этого состояния, возможно, стремился сгладить впечатление от его прозаичного источника, поэтому, строя свой особняк, обращал взор к небу и сооружал свой дом если не навечно, то по крайней мере на долгие десятилетия, гарантированные очистительными пилюлями. Ему удалось заполучить архитектора, явно вдохновленного собором Парижской Богоматери. К сожалению, несмотря на свободу в средствах, обеспеченную слабительным, у архитектора не было ни острова Сите[88] в качестве места постройки, ни папских ресурсов двенадцатого столетия. Поэтому ошеломленные соседи видели перед собой гигантского архитектурного Квазимодо[89] — вульгарного, безобразного и крайне неудобного. Майлс Сентер, который родился в нем, как-то провел тяжкие шесть месяцев на койке нервной клиники, вспоминая кошмарные сны, посещавшие его в детстве.

* * *

Самым жутким во всем сооружении были гротескные резные камни, торчавшие на крыше подобно уродливым наростам. Они являлись архитекторской версией химер собора Парижской Богоматери.

А Химера,[90] если вы помните Булфинча[91] и Беллерофонта,[92] дышала смертоносным огнем. Таким образом Огонь снова дал о себе знать. Что до Воды, то архитектор, к несчастью, перепутал химер с горгульями,[93] и, хотя монстры, установленные им на карнизах башен, имели голову льва, тело козы и хвост дракона, как у настоящей Химеры, они выполняли традиционные функции горгулий, являясь входными отверстиями труб для стока дождевой воды, собирающейся на крыше. В довершение неразберихи Сентер-основатель до последнего дня упорно именовал монстров «ангелами», а его внук Майлс, вступив в права наследства, канонизировал эту ересь. Зато младший брат Майлса, Дейвид, разрушал образы с такой же легкостью, с какой создавал их. Дейвид был художником, чья студия находилась на крыше сооружения, которое он — к легкому раздражению брата — именовал «собором». Когда Майлс в присутствии гостей отзывался о водосточных монстрах как об ангелах, Дейвид неизменно замечал, что это наглядно демонстрирует, каким представлял себе небо их дедушка, если не сам Майлс.

Но все это приятные и пустячные отступления. Нас интересует более серьезное событие, происшедшее в один из недавних летних вечеров в саду Сентеров, у ограды которого плескалась Ист-Ривер.

Две молодые леди задыхались от жары при лунном свете. Одной из них была жена Майлса, царствующая миссис Сентер, а другой — Никки Портер, которая воспользовалась правом личной секретарши покидать вечером своего босса, хотя тот переживал критический момент в связи с приближением срока сдачи книги издателю. Но Никки случайно встретилась с Дороти после многолетнего перерыва и не могла не возобновить старое знакомство. Результатом явилось ее дезертирство в сад у реки. Встреча была ознаменована важной новостью, что Дороти теперь миссис Майлс Сентер, каковой она определенно не являлась во время их предыдущей встречи, и еще кое-чем, что не поддавалось анализу и потому требовало его. Темные тени под блестящими глазами Дороти и какая-то отчаянная веселость показались Никки не соответствующими гармонии недавнего брака. Обед слегка напоминал трапезу французских аристократов во время революции с ожидающими у дверей повозками, которые доставляли их к месту казни. Даже личный секретарь Майлса Сентера, мистер Харт — стриженный под ежик молодой человек с лощеными манерами младшего сотрудника рекламного агентства — при первой возможности скромно и с явным облегчением удалился к себе в комнату. Вскоре после этого Дороти с чисто женской улыбкой выпроводила своего мужа, увела Никки в темный сад и тут же разразилась слезами.

Никки дала ей выплакаться, интересуясь, не является ли дом всему виной. Он выглядел ужасно — с большими тусклыми помещениями и одинаковыми спальнями, выходящими окнами на реку, откуда веяло сыростью. Ремонт здесь не проводился много лет. Было очевидно, что Майлс Сентер — человек мягкий и добродушный, но крайне консервативный и лишенный воображения. Никки он изрядно шокировал. Майлс утверждал, что ему сорок пять лет, хотя выглядел на все шестьдесят, а в действительности ему, вероятно, было около пятидесяти пяти. Дороти же исполнилось всего двадцать шесть. Конечно, хотя Дороти была практичной девушкой, она вполне могла влюбиться в мужчину вдвое старше ее. А может, все дело в Дейвиде? За обедом Никки много слышала о Дейвиде, хотя он к ним так и не присоединился. «Дейвид вечно возится в своей студии наверху», — сказал Майлс Сентер. Никки поняла, что Дейвид симпатичный парень, напичканный идеями, свойственными бескомпромиссной молодежи. «Почти красный», — с усмешкой охарактеризовал его брат. Поэтому она с удивлением узнала от Дороти, что Дейвиду тридцать пять лет. По-видимому, для Майлса он всегда будет подростком, нуждающимся, чтобы его поглаживали или шлепали рукой, держащей кошелек. В гостиной висел автопортрет Дейвида, написанный маслом, где он выглядел достаточно байронически, чтобы объяснить слезы Дороти в саду. Дейвид был смуглым красивым мужчиной с демоническим взглядом — во всяком случае, на портрете.