Гость Дракулы и другие странные истории - Брэм Стокер

Мэйбел открылся и, не выдержав его бремени, она умерла. Прежде я утешал себя мыслью, что, совершив злодеяние, спас ее будущее; но теперь, узнав, что я опоздал, что тот человек опозорил мою несчастную возлюбленную, я бежал прочь, раздавленный невыносимой тяжестью своего бесполезного преступления. Ах, сэр, вам, не совершившему ничего подобного, не дано понять, каково это – носить в себе мучительное чувство вины! Думаешь, что привыкнешь – и тебе полегчает, но это не так. С каждым часом это чувство усиливается, покуда не становится нестерпимым, а с ним растет и осознание того, что тебе не суждено попасть на небеса. Вы не знаете, что это такое, и я молю Бога, чтобы вы никогда этого не узнали. Обычные люди, которым открыты все пути, редко – если вообще когда-либо – задумываются о небесах. Для них это всего лишь слово, они довольствуются ожиданием, предоставляя жизни идти своим чередом; но вы и представить себе не можете, что означают небеса для того, кто обречен вечно оставаться за их вратами; вам не дано ощутить силу безумного, неутолимого желания узреть эти врата отверстыми и влиться в сонм белых фигур, обретающихся с той стороны!

Все это находит прямое отражение в моем сне. Мне снятся огромные врата из прочной стали, с решеткой, прутья которой толщиной с мачту и вздымаются до самых облаков; просветы между прутьями так малы, что сквозь них едва пробивается сияние хрустального грота, где у сверкающих стен собралось множество фигур в белых одеждах, с лучащимися радостью лицами. Я стою перед вратами, не помня себя от восторга и страстного желания, переполняющих мое сердце. Но путь мне преграждают два могучих ангела с распростертыми крыльями – о, как суровы их лица! Каждый из них держит в одной руке пылающий меч, а в другой – шнурок, который от малейшего прикосновения начинает раскачиваться взад-вперед. Чуть ближе находятся фигуры, сплошь закутанные в черное, даже головы их закрыты так, что виднеются только глаза; каждому, кто подходит к вратам, они подают белые одежды, такие же, как у ангелов. Откуда-то доносится тихий говор, предупреждающий, что все должны облачиться в эти одежды и что ангелы позволят пройти внутрь лишь тем, на ком не окажется ни единого пятнышка, прочих же поразят пылающими мечами. Я нетерпеливо натягиваю свое одеяние, поспешно закутываюсь в него и не мешкая направляюсь к вратам; но они не отворяются, ангелы же, выпустив из рук шнурки, указывают на меня, я осматриваю себя и цепенею от страха: вся моя одежда пропитана кровью. И руки у меня красны и блестят от крови, что каплет с них, как в тот день на берегу реки. И затем ангелы заносят пылающие мечи, готовясь поразить меня, я тону в беспредельном ужасе… и просыпаюсь. Этот жуткий сон повторяется снова и снова. Всякий раз он накатывает словно впервые, и опыт предыдущей ночи ничем не может помочь мне, так как в этот момент я ничего из него не помню; но в начале сна меня неизменно обуревает надежда – надежда, которая делает финал еще более устрашающим. И я знаю, что этот сон приходит не из обычной темной обители сновидений – он ниспослан мне Господом в наказание! Никогда, никогда не суждено мне войти в те врата, ибо ангельские одежды всегда будет пятнать кровь, капающая с моих окровавленных рук!

Я слушал рассказ Джейкоба Сеттла как зачарованный. Его голос был таким отрешенным, а взгляд – таким мечтательным и загадочным, что казалось, будто он смотрит сквозь меня на некий дух, находящийся у меня за спиной; самая речь его, столь высокопарная, звучала так несуразно в сочетании с поношенной одеждой и жалкой обстановкой, что я невольно спросил себя, не снится ли мне все это.

Когда он закончил, мы оба долго молчали. Я смотрел на него с нараставшим изумлением. Теперь, когда он исповедался, его душа, низвергшаяся было до самой земли, словно бы с новой силой воспрянула к жизни. Я должен был, вероятно, ужаснуться его рассказу, но, как ни странно, этого не произошло. Разумеется, не слишком приятно выслушивать откровения убийцы, однако этот бедолага решился на кровопролитие, будучи спровоцирован противником и движимый столь самоотверженной целью, что я чувствовал себя не вправе осуждать его.

Я хотел утешить друга и заговорил как можно спокойнее, хотя сердце учащенно билось в моей стесненной груди:

– Не унывайте, Джейкоб. Господь милостив, и доброта Его безмерна. Продолжайте жить и трудиться, ожидая с надеждой того дня, когда вы поймете, что искупили свое прошлое.

Тут я умолк, увидев, что его одолевает сон – на сей раз обычный, мирный сон.

– Спите, – сказал я. – Я побуду здесь, с вами, и никакие кошмары не явятся вам в эту ночь.

Он с видимым усилием поборол дремоту и ответил:

– Не знаю, как и благодарить вас за доброту, которую вы проявили ко мне сегодня, но, думаю, теперь вам лучше оставить меня. Я попытаюсь заснуть; у меня словно камень с души свалился, как только я все вам рассказал. Если во мне еще осталось что-то от мужчины, я должен сам бороться за свою жизнь.

– Что ж, нынче я уйду, коли вы так хотите, – сказал я, – но послушайтесь моего совета: не стоит жить отшельником. Ступайте к людям, проводите время среди них. Разделите с ними их радости и невзгоды – это поможет вам забыть о своей напасти. Сторонясь ближних, вы рискуете превратиться в угрюмца, снедаемого душевной болезнью.

– Вы правы, – ответил он в полузабытьи, уже проваливаясь в сон.

Я повернулся к выходу, он проводил меня осоловелым взглядом. Уже прикоснувшись к засову на двери, я воротился к кровати и протянул руку. Джейкоб, приняв сидячее положение, стиснул ее обеими руками. Я пожелал ему доброй ночи, стараясь приободрить его:

– Ну же, старина, держитесь! Для вас, Джейкоб Сеттл, в этом мире еще найдутся дела. Вам еще доведется облачиться в те белые одежды и пройти в те стальные врата!

На этом мы расстались.

Через неделю я обнаружил, что домик