Литература и методы ее изучения. Системный и синергетический подход: учебное пособие - Зоя Кирнозе

Специфика категории «смысл» в литературе заключается в особенностях художественного произведения и контекста. Для понимания «смысла» надо попытаться еще раз отграничить понятие «произведение» от понятия «текст». Представляется, что «текст» несет «содержание», а произведение – «смысл». Под «содержанием» Г.И. Богин понимает «наборы предикаций в рамках пропозициональных структур»[269]. Часть этих предикаций является «готовой», данной, заранее известной, так что читатель не сталкивается с задержкой времени, смещениями пространства, деформациями образности. Снимаются все типы «остранения» в тексте, прочитанном лишь в плане его содержания. Понятый так текст наделен содержанием, но лишен «художественности». «Художественность» в литературном произведении неразрывно связана со «смыслом», понятым как «конфигурация всех связей и отношений» в ситуации художественного коммуницирования, восстанавливая или создавая которую читатель понимает произведение[270]. Отметим, что в цитируемых тезисах Г.И. Богин связывает термин «текст» и с «содержанием», и со «смыслом». Разграничение между «текстом» и «содержанием» введено в рамках системно-синергетического подхода к литературе.

Уже отмечалось, что писатель, создавая текст, содержащий описание вымышленного мира, и снабжая его программой, обеспечивающей восприятие этого мира в качестве художественного изображения, вступает в диалог с читателем, преклоняющимся перед этим изображением. В этом случае «текст», не переставая быть носителем информации («содержания»), становится литературным произведением. При этом не менее конкретное лицо – читатель, открывший для себя художественность текста и преклоняющийся перед нею, предстает как ценитель литературного произведения.

Выражая эти мысли на другом терминологическом языке, можно сказать, что «текст» «…не равняется всему произведению в его целом». Он не равен произведению в статусе «эстетического объекта». По мысли М.М. Бахтина, в произведение входит и его «необходимый внетекстовый контекст». Произведение «как бы окутано музыкой интонационно-ценностного контекста, в котором оно понимается и оценивается». Это восприятие, этот контекст меняются от века к веку[271]. Следовательно, «смысл» возникает при восприятии «интонационно-ценностного контекста» произведения, которое подобно партитуре симфонического произведения заново интерпретируется оркестром читателей. Так, исследуя сборник Гёте «Западно-восточный диван», А.В. Михайлов сделал глубокий вывод о смыслопорождении в этом произведении: «Помимо многообразия таких внутренних связей, какие устанавливаются между огромным количеством текстов, составляющих весь свод «Западно-восточного дивана», и которые никогда не могут быть прослежены и исчерпаны до конца, потому что это многообразие устроено как открытое множество и связи должны устанавливаться заново в каждом акте чтения, – помимо этого многообразия Гёте позаботился и об ином – о том, чтобы была выделена общая идея произведения»[272].

Контекст в литературе – «растущий контекст», принципиально открытый и «незавершенный»[273]. Связь с теорией художественных систем осуществляется здесь по признакам «открытости», «неустойчивости» и «динамичности».

В системе «литература» смысл формируется в высказывании. Высказывание – «событие жизни произведения», возникающее на рубеже двух сознаний, двух субъектов[274]. Смысл – контекстуальное значение высказывания, включенное в диалог с помощью интонационного оформления. Новый смысл – неожиданный экспрессивный, аффективно-интеллектуальный информационный скачок в произведении. Ю.М. Лотман называл подобный скачок «взрывом»[275].

Смысл – процесс и результат художественной коммуникации, он диалогичен и символичен. Объект литературы «…имеет смысл, если он способен нечто означать, символизировать, указывать на что-то иное, нежели на самого себя…» (Ю.М. Лотман).

Смысл – новая информация, которая передается в процессе художественной коммуникации, изменяя значение каждой лексемы. Лексическая полисемия путем отбора слов открывает широкие возможности для включения в «ансамбль значений» смысловых сдвигов, которые приближают значения слов «с некоторым порогом к замыслу говорящего» (Н.И. Жинкин). Итак, по горизонтали смысл представляет собой семантический сдвиг, возникающий в процессе коммуникации на основе полисемии и приближающий значения слов к замыслу говорящего. Смысл в художественной коммуникации связан с замыслом речи, выражающимся в интонации, логических ударениях. Смысл в коммуникации связан с саморегуляцией, с «перспективой развития мысли».

Итак, смысл возникает в системе «литература» в результате восприятия произведения читателем. Смысл не сводится к сумме элементов системы, возникая в результате синергетического скачка.

Г. Хакен связывает «возникновение нового качества системы» с «самопорождением смысла»[276]. Представление о самопо-рождении смысла в литературе почти стало общим местом. Об этом писал, например, Ю.Н. Тынянов, размышляя о тесноте стихового ряда. Новым поворотом здесь можно считать размышление о способе порождения смысла. В синергетике таким способом называют синергетический скачок, или нелинейный фазовый переход.

Так, в рассказе А.П. Чехова «Студент» (1894), двум простым деревенским женщинам, вдове Василисе и ее дочери Лукерье, студент духовной академии Иван Великопольский рассказывает, что произошло девятнадцать веков назад в точно такую же «холодную ночь», когда у костра грелся апостол Петр[277]. В момент рассказа изображенный Чеховым мир размыкается, становится неустойчивым, нелинейным: «Точно в такую же холодную ночь грелся у костра апостол Петр, – сказал студент, протягивая к огню руки. Значит, и тогда было холодно» (376). Студент напоминает слушающим его женщинам о том, как трижды отрекся в эту ночь от Иисуса апостол Петр, как после третьего раза запел петух, а Петр вспомнил слова Иисуса – «…трижды отречешься, что не знаешь меня». Тогда Петр «пошел со двора и горько-горько заплакал» (377).

Как же может человек противостоять собственной слабости, страху, вековечному ледяному ветру? Только благодаря силе воображения, сопереживания, помогающим пережить прошлое в его незаконченности, незавершенности и «незавершимости»: «Воображаю: тихий-тихий, темный-темный сад, и в тишине слышатся глухие рыдания…», – говорит Иван Великопольский (377). Если отречение апостола Петра и его раскаяние были и прошли, если они однажды случились и завершились, то это значит, что евангельские события не имеют отношения к современному человеку. Если же всякий раз холод и мрак Страстной Пятницы возвращают человека в тот самый «тихий-тихий, темный-темный сад», если евангельский мир продолжает иметь к нам отношение, то освобождающее чувство сопричастности может вторгнуться в жизнь каждого человека.

М.М. Бахтин отмечал, что писатель «…умеет работать на языке, находясь вне языка», поскольку он «…обладает даром непрямого говорения» (305). Автор способен изобразить не только свой собственный, субъектный, лирический, «первый» голос. Он способен показать и «второй голос», который может быть осмыслен как «чистое отношение», как воплощение диалога.

Автору удается использовать «непрямое говорение». Иван Великопольский вздыхает и задумывается. Его рассказ потрясает слушательниц: «Продолжая улыбаться, Василиса вдруг всхлипнула, слезы, крупные, изобильные, потекли у нее по щекам, и она заслонила рукавом лицо от огня, как бы стыдясь своих слез, а Лукерья, глядя неподвижно на студента, покраснела, и выражение у нее стало тяжелым, напряженным, как у человека, который сдерживает сильную боль» (377). Здесь звучание второго «голоса» заменяется невербальными средствами коммуникации.

Это момент соединения разных уровней и возникновения нового смысла. Природный, человеческий и божественный уровни на миг находят друг друга, стыкуются. Происходит сопряжение вертикали и горизонтали. В этот момент возникают «дальнодействующие корреляции», и сложная система начинает вести себя как целое. Возникающий новый смысл состоит в том, что «частицы, находящиеся на макроскопических расстояниях друг от друга, перестают быть независимыми» друг от друга. Апостол Петр, Иван Великопольский, Лукерья соединяются в одно целое. Евангельское время-пространство начинает резонировать со временем-пространством героев рассказа.

Переживание двойного времени и пространства приводит к возникновению воображаемого времени, в котором возникает созвучие различных голосов, восходящих к разным субъектам сознания. Из хаоса и оставленности русского деревенского мира, леса, луга, речки, «вдовьих огородов» рождаются новый порядок и согласие. Тепло, слезы, огонь, совесть и стыд пересиливают ветер, холод, мрак, ужасы жизни.