Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич

В “Figaro” предсказывают опять бури. Как это жаль: погода была такая хорошая. Не откажите, дорогой мой, сообщить мне, дойдет ли до Вас перевод. Всею душою Ваша

Н. ф.-Мекк.

Р. S. У меня на днях умерла племянница, Языкова, в Meran от чахотки. Так жаль, молодая женщина была, детей не осталось, один муж; она была рожденная Воронец, дочь моей сестры.

300. Чайковский - Мекк

С. Майданово,

11 октября 1885 г.

Милый, дорогой друг мой!

Получил сегодня перевод и письмо Ваше. Благодарю Вас от глубины души и извиняюсь за хлопоты, причиненные процедурой перевода.

Как мне завидно было, читая в письме Вашем о превосходной погоде и о том, как Вам хорошо в Веlair, и в то же время радуюсь до крайности, что наконец Вы дождались столь нужного Вам тепла. Вполне же я буду покоен за Вас, когда, бог даст, Вы все-таки попадете во Флоренцию. А здесь уж давно осень; холодный северный ветер нескончаемо дует и по ночам воет в трубе. Не скажу, чтобы это не имело известной прелести, особенно, когда живешь в таком уютном прелестном домике, как мой, но зато мои ежедневные двухчасовые прогулки не особенно приятны. Еще, что мне несколько отравляет удовольствие гулять, это здешний народ и его образ жизни. Избы в здешней деревне самые жалкие, маленькие, темные; духота в них должна быть ужасная, и когда вспомнишь, что они восемь месяцев должны прожить в этой темноте и тесноте, сердце сжимается. Не знаю почему, но народ здесь особенно бедный. Земля по разделу с помещицей им досталась ужасная - голый песок; лесу нет вовсе, заработка никакого, так что большинство бедствует. Между тем, и это всего замечательнее, все они - и старики, и взрослые, и дети - имеют вполне счастливый и довольный вид; нисколько не жалуются на горемычную судьбу свою, и, чем менее они высказывают недовольства жизнью, тем более я их жалею и умиляюсь над смирением и долготерпением русского народа. У детей удивительно симпатичные лица. Школы нет, ближайшая школа отстоит на расстоянии шести верст. Жалко смотреть на этих детей, обреченных жить материально и умственно в вечном мраке и духоте. Хотелось бы что-нибудь сделать, и чувствуешь свое бессилие. Вот; с этой стороны жизнь в русской деревне непривлекательна. Какая бездна разделяет нашего мужика и его быт от Ваших соседей фермеров, от французского поселянина!

А впрочем, мне лично живется по-прежнему очень хорошо в моем до крайности симпатичном домике; настолько хорошо, что нередко в течение дня мне приходит в голову, что, как бы современные пессимисты ни отрицали возможность счастия, я могу служить живым опровержением этой якобы аксиомы, ибо я в самом деле счастлив в своем отшельничестве потолику, поколяку счастие доступно человеку. Быть свободным и иметь свой собственный приют - вот чего я всегда желал, и это имею, - значит, я счастлив. Желать большего было бы безумием и неблагодарностью.

Юргенсон в последнее время действительно уронил свое значение серьезного издателя, преследующего не торгашеские, а более почтенные цели. Представьте себе, милый друг, что он летом купил все издания фирмы Бернарда (за сорок пять тысяч), а эта фирма кроме модных, отчаянных пошлостей никогда ничего не издавала.

Теперь то и дело он объявляет о продаваемой им дряни. Между тем, покупка эта еще, бог знает, когда окупится, а теперь дела его в самом плачевном положении, и обстоятельство это неожиданным образом неприятно отразилось и на мне. Когда-нибудь я расскажу Вам это.

Насчет высшего значения симфонической и камерной музыки в сравнении с оперой я скажу еще следующее. Воздерживаться от писания опер есть своего рода геройство, и в наше время такой герой имеется, это Брамс. Кюи в одной статье своей совершенно верно сказал недавно, что как человек, как художник, преследующий только высшие цели, Брамс достоин уважения и удивления . К сожалению, его творческий дар беден и не соответствует широте его стремлений. Тем не менее, он - герой. Во мне этого геройства нет, и сцена со всей ее мишурой всё-таки привлекает меня.

Через неделю я отправляюсь на три дня в Москву и оттуда в Каменку на празднование серебряной свадьбы. Вернусь около 10 ноября.

Будьте счастливы и здоровы, дорогой, бесценный друг мой. Благодарю Вас еще раз за всё; никогда ни на минуту не забываю я, кому после бога обязан тем счастием, о котором я писал выше.

Всем Вашим шлю приветствия.

Ваш П. Чайковский.

Banque de commerce prive есть не Купеческий банк, а Частный коммерческий. Как видите, перевели они название совершенно правильно. Из календаря вижу, что банк этот находится, однако ж, в Петербурге, а не в Москве. Но я думаю, что и в Москве можно будет дисконтировать перевод.

301. Чайковский - Мекк

[Майданово]

13 октября 1885 г.

Милый, дорогой друг мой!

Получил Ваше письмо, в коем Вы берете назад некоторые Ваши выражения по поводу преимущества симфонической музыки над оперной. Уверяю Вас, что, читая выражение Ваших мыслей, я ни секунды не остановился на какой-либо несообразности, ибо сущность того, что Вы хотели сказать, высказана чрезвычайно ясно и рельефно и слово “педагогическая” совершенно ускользнуло от моего внимания. Только перечтя Ваше письмо, я заметил, что по недосмотру попало слово, которое в данном случае вовсе не нужно.

Меня огорчает, дорогая моя, что нервы Ваши, как Вы пишете, сильно расстроены; да и в самом значении, которое Вы придали столь пустой Вашей описке, сказывается болезненность. Отчего это? Что Вас теперь особенно расстраивает? Мне больно думать, что, имея все данные быть счастливой и покойной, Вы страдаете. У вас есть величайшее право на счастье, а именно сознание исполненного долга. Вы отдали жизнь Вашу детям и сделали из них хороших людей; Вы сделали и делаете так ;много добра; Ваши средства дают Вам полную свободу; Вы любите всё прекрасное и способны испытывать наслаждения, даваемые искусством. Господи, неужели всего этого мало для благополучия??? - Оказывается, что мало. Значит, есть нечто, мешающее Вам жить без нравственного страдания. И это “нечто” меня до крайности огорчает. Не поможет ли Вам Италия? Если холера перестала быть страшной, не попробуете ли Вы этого средства, иногда очень могущественного?

Еще я хочу Вас просить, дорогой друг, и просить самым энергическим образом, - не давать себе труда писать мне, когда Вы не совсем здоровы. Всякое усилие при расстроенности нервов пагубно, и я страшно терзаюсь при мысли, что Вы иногда из-за меня утомляете и расстраиваете себя.

Дай бог, чтобы Вам было хорошо. Не думаю, чтобы кто-либо более меня жаждал, чтобы Вы чувствовали себя счастливой и довольной.

Беспредельно преданный и благодарный

П. Чайковский.

302. Чайковский - Мекк

Харьков,

27 октября 1885 г.

Милый, дорогой друг мой!

Я думаю, Вы очень удивитесь, прочитавши на заголовке письма, что я попал в Харьков. Это произошло оттого, что я очень устал от людей, прожив в Москве шесть дней, и что перед тем, как очутиться в Каменке среди других, близких, но всё же многих людей, мне хотелось хоть одни сутки провести в одиночестве, в незнакомом городе. К тому же, мне надо было обдумать до Каменки один вопрос, требующий нескольких часов опять-таки в одиночестве. Я, кажется, писал Вам, что мною написан хор для правоведского юбилея. Теперь, когда до юбилея остался всего с небольшим месяц, меня еще просят написать что-нибудь для оркестра. С одной стороны, писать эти вещи чрезвычайно скучно и неприятно, с другой - отказать неловко. И вот сегодня просидел над нотной бумагой несколько времени, [придумывая?] темы для марша, который я решил всё-таки написать и инструментовать в Каменке.

В Москве я присутствовал на первом концерте Муз[ыкального] общ[ества], который не особенно удался. Программа была мало интересная, серенькая, да и исполнение такое же. Наш капельмейстер Эрдмансдерфер был в этот вечер не в духе. Затем от утра до позднего вечера я был среди людей, уставая до безумия и вздыхая о моем деревенском привольном житье. Как я уже, вероятно, писал Вам не раз, меня одолевают разные юные композиторы, желающие советов и указаний. По большей части это бывают заблуждающиеся насчет размера своих способностей юноши. Но на сей раз я напал на молодого человека, одаренного крупным творческим талантом. Это сын известного в коммерческом мире Москвы бывшего соседа Вашего по дому, Катуара. Ему двадцать четыре года, и время еще не ушло. Я уговорил его приняться серьезно за учение, и он, кажется, едет в Берлин.