Две жизни - Лев Александров

— Ну, Борька, орел! А я и не знал, что ты водишь.

— Меня Шерешевский немного учил. Давай посмотрим, чья машина.

— Ладно, это твой трофей. Мне бронетранспортеры остались. Пошли, капитан, повоюем.

Баранов уже вытащил шофера. Коренастый, грузный немец. Без френча, засученные рукава рубашки, толстые, сильные руки.

— Товарищ лейтенант, вы разрешите, я его парабеллум возьму, а то у меняечно. Меня больше начальник интересует. Темно, ни черта не видно. Дай-ка я плечи пощупаю. Ого, погоны витые, генерал, кажется. Дайте его планшет и посмотрите в карманах кителя документы.

— Товарищ лейтенант, у него в кармане пистолет, но маленький, вроде дамский. Часы хорошие. Вы часы не возьмете, товарищ лейтенант?

— У меня свои есть.

— В багажнике консервов полно. И шнапс.

Нашли портфель генерала, с картами, документами.

— Все, Баранов, бегом к капитану, скажите, что мы едем на трофейной машине в полк. Утром вернемся. И позовите ко мне Сухарева.

— Есть позвать Сухарева.

Один за другим три орудийных выстрела. И пулеметные очереди.

Подбежал Сухарев, командир орудия.

— Накрылись броневички. Немцы драпанули. Ребята с третьей батареи их пулеметами.

— Останешься за меня. Я в полк, трофеи отвезу. К утру вернусь. Из деревни этой не уходи. Баранов, выкиньте этого мертвяка из машины, не возить же его с собой.

К утру не вернулись. Полночи кружили по молдавским дорогам, потом надоело, дремали на рассвете, хорошо еще в багажнике две полные канистры. Штаб полка нашли километрах в ста, на берегу маленькой речки. Отдал Суровцеву документы. Генерал оказался командиром дивизии. Сашка ругался последними словами:

— Что ж ты самого генерала не приволок? За убитого генерала героя дают, приказ был по фронту. А теперь иди доказывай, что это ты, а не пехота.

Так Борис Великанов заработал свой первый орден.

Вечером сидели у костра, обмывали ордена. Выпили прилично. Часа в два ночи Колька Травин, смерш, сказал:

— Послушайте, мужики, мы ведь в буржуйкой стране. Понимаете? Здесь и помещики, и капиталисты. Своими глазами глянуть охота. Поехали искать помещика. Возьмем «виллис», Шерешевский за шофера. Поговорим с кровососом. Борька переводить будет, небось по-немецки знают.

Поехали. В штабном «виллисе» Сашка, Травин, Борис, Суровцев, Варенуха.

Долго кружили по темным проселочным дорогам, будили крестьян в нищих, как на Смоленщине, селах. Уже перед самым рассветом нашли. Высокий сплошной забор, тяжелые ворота, рядом дверь с колотушкой — стучать. Стучали. За воротами переполох, приглушенные голоса. Потом дверь приоткрыли. Осторожно выглянул чернобородый мужик. Травин выскочил из машины, в руке пистолет:

— Отворяй ворота! Зови хозяина! Борька, скажи ему, чтобы позвал хозяина.

Но мужик уже отворял ворота. Въехали. Просторный двор, амбары, пристройки к одноэтажному господскому дому. Ничего особенного, изба- избой, разве что большая и с мезонином.

На крыльце стоял немолодой мужчина в бархатном халате, пояс с кисточкой. Борис спросил по немецки:

— Вы хозяин? Здешний помещик (гутсбезитцер)?

Мужчина ответил на довольно хорошем немецком, голос тонкий, срывающийся, глаза испуганные, заискивающие.

— Ну, можно сказать, хозяин, помещик, если вы так называете.

— Господа офицеры желают познакомиться, посмотреть, как живут в Румынии помещики. Вы извините, пожалуйста, за беспокойство, но будет лучше, если вы пригласите нас в дом. Вы не бойтесь, ничего плохого вам и домашним не сделают. Вы сами видите — выпили немножко.

Травин прервал:

— Ты чего с ним, Великанов, рассусоливаешь? Пусть в дом ведет. За честь должен считать, советские офицеры пришли.

Хозяин отворил настежь дверь.

— Пожалуйста проходите, господа офицеры. Вот сюда, в гостиную. Сейчас лампы зажгут, свечи. Будьте так любезны, располагайтесь за этим столом. Вы меня простите, я пойду переоденусь, такие гости. И супругу разбужу, она ужин организует, не побрезгуйте, в честь знакомства.

Сидели недолго. Оказалось — говорить не о чем, спрашивать нечего. Пили домашнее легкое вино, закусывали брынзой, помидорами, салом. Стоял графин с самогоном, Борис попробовал — теплая сивуха. Травин помрачнел, говорил мало. Один Варенуха, отчетливо произнося только матерное, пытался завязать серьезный разговор.

— Ты скажи ему, старшой, что скоро ему хана. И землю отнимем, и из дома попросим. Ты скажи ему, что теперь его батраки хозяевами будут. Пусть знает.

Борис вместо перевода говорил пустые незначащие фразы. Было противно до омерзения. Встретился взглядом с Сашкой. У того в глазах тоска. Еле заметно кивнул. Сашка понял:

— Ну, ребята, товарищи офицеры, посидели и хватит. Скажем спасибо и домой. В полку уже подъем. Полковник ругаться будет.

Всю дорогу назад молчали.

Румынию проскочили за трое суток без боев. Одну ночь провели в Констанце. Классический офицерский кутеж.

Перед болгарской границей утром прочли приказ по фронту. В Болгарии мы уже не освободители, а завоеватели. Болгария находится в состоянии войны с нами, и вести себя соответственно.

Странная это была война. Болгарские пограничники кидали вверх форменные фуражки, встречали салютом. В каждой деревне на главной площади накрытые столы, самоходки в цветах. Короткий бой перед Шуменом с неуспевшим удрать немецким арьергардом.

Давно никакой связи с командованием. Наш САП и батальон тридцатьчетверок шли и шли по азимуту, перевалили через сказочно красивые Балканы и уперлись в границу с Грецией. И здесь оказалось, что с Болгарией уже подписан мир, установлена демаркационная линия, южнее которой советские войска находиться не имеют права. Развернулись, пошли обратно и целую неделю, пока улаживали этот международный конфликт, прекрасно отдохнули на квартирах в тихом городке Карнобаде.

Вечер. После шикарного ужина в ресторане Сашка в гостях у Бориса. Их двухкомнатные квартиры в соседних домах.

— Послушай, Сашка, я вчера написал стихи. Прочту?

— Читай.

И снова бой. Опять растетЧисло убитых и сгоревших,А мы опять идем впередИ помним только уцелевших.И часто спрашиваю я:Когда же очередь моя?И как? Граната стукнет ль рядом?Иль снайпер в сердце попадет?Или нечаянным снарядомМеня на части разорвет?Иль прозвенит осколок миныИ с горлом срежет жизнь мою?Иль в танке, облитый бензином,Как факел, медленно сгорю?Иль в суматохе ресторанной,Другим гуляющим в пример,Меня застрелит в драке пьянойТакой же русский офицер?Иль немец быстро, между делом,Часы с руки моей сорвет,К виску приставит парабеллумИ спусковой крючок нажмет?Или нечаянно узнаютПро строки глупые моиИ на рассвете расстреляютЗа нелегальные стихи?

Шерешевский помолчал немного, потом сказал:

— А знаешь, Борис, напрасно ты мне такие стихи читаешь. Я же стукач. Ну да, официальный стукач, обязан все докладывать Кольке Травину. Не веришь? Я правду говорю. Хочешь, расскажу? Тебе первому.

Глава X

История жизни Александра Ивановича Шерешевского, рассказанная им ночью 15-го сентября 1944 года в городе Карнобаде.

В сентябре тридцать девятого я был студентом третьего курса Ленинградского Автодорожного и захотел перейти на физфак ЛГУ. Сам понимаешь, чтобы не потерять год, надо было многое досдать. Я отчислился из ЛАДИ и занимался дома. А тут тимошенковский призыв, я — никто и, ясное дело, загремел в армию. Отец, по-моему, даже доволен был. Я тебе не говорил, Шерешевские — потомственная дворянская флотская семья, папаша мой, насколько я знаю, уже до капитана первого ранга дослужился. Он очень огорчался, что я в Военно-Морское не пошел.

Мне повезло. На Финскую не успел и отбывал службу в Москве, в Покровских казармах. В начале сорок первого получил как-то увольнительную на вечер. Друзья у меня были. Возвращался ночью, естественно под градусом, через Каланчевку. Увидел Ленинградкий вокзал и не смог удержаться. Купил билет на «Стрелу» и утром — в Ленинграде. Я, собственно, не по дому соскучился. Плевать я хотел на дом. Девушка у меня была в Ленинграде, Инна. Пять дней, как в бреду. Можно сказать, женился. Без ЗАГСа. Через пять дней пришел в себя, вернулся в Москву. Тогда строго было. Длительная самовольная отлучка. Трибунал. Получил десять лет исправительно-трудовых. О Воркуте, где отбывал срок, рассказывать не буду. Вряд ли от Дунино сильно отличается.

Когда война началась, нас в лагере кормить почти совсем перестали. Правда, и раньше не перекармливали. А в сентябре молодым ребятам, вроде меня, предложили искупить вину кровью. На фронт в специальные части. Судимость снимается с первым ранением. Слава богу, меня быстро царапнуло под Смоленском, две недели в медсанбате, и стал воевать нормальным солдатом. К лету сорок второго дослужился до сержанта, а тут приказ Сталина о "с незаконченным высшим", и меня в офицерское пехотное.