Две жизни - Лев Александров

— Что ж ты, сукин сын, делаешь? Мало тебе мертвяков кругом?

Солдат вырвался, поднял было карабин, но посмотрев на перекошенное лицо Бориса, выругался и ушел. Борис присел рядом с обер- лейтенантом. Спросил по-немецки:

— Сильно ранены? Встать можете?

— Нет, по-моему, навылет, вроде ничего существенного не задело. Встать, наверное, смогу, но очень ослабел, потерял много крови. Спасибо, что прогнали этого мародера.

Обер-лейтенант говорил тихо, но внятно, на хорошем хохдойч.

— Не за что. Разрешите ваше удостоверение. Оно в планшете? Не беспокойтесь, я сам сниму и найду. Начальник финансовой службы полка. Как это вы ухитрились на такой должности получить такой орден?

— Я не всегда был начфином. До тяжелой контузии я командовал ротой.

— Член нацистской партии?

— Конечно. Член национал-социалистической рабочей партии.

Сказано было твердо, с гордостью. И тут же:

— Послушайте, господин лейтенант (ведь две звездочки это лейтенант, я не ошибся?), что со мной будет?

— Ничего страшного больше не будет. Подойдут наши тыловые части, второй эшелон, вас и других раненых отвезут в госпиталь для пленных, потом в лагерь. Война скоро кончится. Мы победили, это уже всем ясно. После войны вернетесь домой. Думаю, машины придут часа через два, так что у нас есть время. Я хочу у вас спросить. Вы, по-видимому, человек образованный. Вы действительно верите в идеи национал-социализма?

— Верю. И верю, что они победят. Не сейчас. Сейчас мы проиграли. Не вы выиграли, а мы проиграли. Не рассчитали. Но все равно мы победим. Идеи национал-социализма завоюют мир.

— Во все верите? И в расовые теории? Вот рядом со мной старший сержант. Он еврей. Вы его считаете недочеловеком? Низшей расой?

— Его персонально? Нет, не считаю. Вы, и не только вы, не понимаете расовой политики фюрера. Она не направлена против людей, отдельных людей. Евреи — это самый главный, глобальный вопрос. Они — проказа мира. Не тот или другой еврей, а все они, их раса. Их надо уничтожить. Для спасения рода человеческого. Для очищения. И хороших, и плохих, безразлично. Фюрер и мы, немцы, взяли на себя эту тяжелую миссию… Когда-нибудь нас за это благодарить будут. Да и теперь народ, простой народ, инстинктивно чувствует нашу правоту. Я же видел на Украине. Нам приходилось защищать от них евреев. Потому что наша задача не убивать людей, а тем более не грабить людей, а решить великую проблему очищения человеческой расы. Я устал, господин лейтенант, я больше не хочу разговаривать.

Поляков смотрел на немца не отрывая глаз.

— Вы что, Поляков, понимаете немецкий?

— Разбираю немного. Ведь немецкий, товарищ лейтенант, это испорченный идиш. У меня дома говорили на идиш. Смелый мужик этот обер. И насчет хохлов правду говорит. Может пристрелим его, а, лейтенант?

— И не думайте, товарищ старший сержант. Помогите ему дойти до самоходок. Пусть пока там посидит, а то опять разуют. И найдите санитара, перевязать надо.

Прошло два часа. Дел было по горло. Получить у начбоя снаряды на батарею, проследив, чтобы не подсунули одни бронебойные. Заправить баки под завязку. Выторговать у старшины получше сухой паек и энзе на весь численный (до боев) состав.

Борис только присел покурить, как его позвал Поляков.

— Товарищ лейтенант, пойдемте, там наш обер бунтует.

Человек пятнадцать раненых немцев кто самостоятельно, кто с помощью санитаров грузятся на «студебеккер». Обер-лейтенант, уже без сапог и без железного креста (ясное дело, трофей на память), вырывается, кричит. Гимнастерка разорвана, глаза красные. Увидел Бориса.

— Господин лейтенант, скажите им. Я не хочу в плен, я не пойду в плен. Я немецкий офицер, я не могу в плен. Дайте пистолет, я застрелюсь.

— Не дурите, обер-лейтенант. Никто вам оружия не даст. Лезьте в машину. Вы не один, видите, ваши товарищи, есть и офицеры, едут. Рана заживет, все забудется.

— Они могут, я не могу. Боитесь дать пистолет, прикажите застрелить.

Санитар, здоровый парень, старшина:

— Чего он придуривается, товарищ лейтенант? Нам ехать пора.

— Не хочет он в плен. Просит расстрелять.

— Так уважьте его, товарищ лейтенант. Одним фрицем меньше кормить придется.

Поляков тихо попросил:

— Разрешите мне, товарищ лейтенант.

— Подождите.

И немцу:

— Последний раз говорю — на машину.

— Стреляйте. Я голову нагну, в затылок, пожалуйста. Поскорее, пожалуйста.

Поляков достал из-под гимнастерки Браунинг, — разведчики носили пистолеты за брючным ремнем.

— Первый раз таким манером немца кончаю.

Всю жизнь Борис Александрович помнил этого обер-лейтенанта. Сорок лет прошло, а перед глазами отчетливо: стоит, наклонив голову, в рваной гимнастерке, босой, глаза закрыты, сейчас в затылок ударит пуля.

6.

— Лейтенант Великанов!

Строевой шаг никогда как следует у Бориса не получался. Слава богу, поворачивать не нужно: полковник из штаба Фронта, Курилин, Варенуха стояли прямо против места Бориса в строю. Подошел, вытянулся по стойке "смирно".

— Товарищ Великанов! Приказом по Третьему Украинскому Фронту от имени Президиума Верховного Совета СССР за проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками доблесть и мужество вы награждаетесь Орденом Отечественой войны первой степени. Поздравляю с высокой наградой!

— Служу Советскому Союзу!

— Рад сообщить также, что вам присвоено звание старшего лейтенанта.

— Служу Советскому Союзу.

Шерешевский и комбаты получили по звездочке на грудь, а Мурыханов еще одну на погоны. Красную звезду дали также Полякову и Баранову, — Борис настоял. Очередные ордена получили Курилин, Варенуха, Суровцев. Даже смерш схватил орденок.

Полк стоял в лесу, недалеко от Дуная, в Румынии. Только вчера переправились, а сегодня, 29 августа, утром объявили о предстоящем награждении, и всю первую половину дня готовились к встрече, — приводили в порядок "личный состав" и "боевую технику".

Дунай не Днестр, серьезная река, но переправились легко, никакой стрельбы. Перед переправой зачитали приказ по фронту: мы не завоеватели, мы освободители. Румыния наш союзник. Король Михай сместил Антонеску, объявил войну Германии. Молодец, король! Теперь задача — вместе с нашими союзниками румынами разгромить немецкие оккупационные войска, выгнать фашистов из Румынии. Маршрут прямо на юг, на Болгарию.

Борис так и командовал третьей батареей всю Ясско-Кишиневскую операцию (так, оказывается, называлось то, что они делали в Бессарабии). Шерешевсий сразу после ночного боя в лощине вернулся в штаб полка помогать Суровцеву писать донесения о победах. До Дуная Борис встретился с Сашкой лишь один раз, когда привез в штаб немецкую легковушку и документы убитого генерала. Очень глупо получилось, хотя потом, через годы, Борис Александрович решил, что все к лучшему. А дело было так. Семь самоходок Бориса и Мурыханова, после длинного дня самостоятельного никем не регламентированного движения и двух-трех перестрелок с выбирающимися из окружения немецкими частями, вышли вечером к молдавской деревушке на шоссе Кишинев-Измаил. С шоссе слышались нечастые выстрелы, пулеметные очереди.

К самоходкам подбежал пехотный капитан.

— Помогите, ребята. Рота заняла деревню, а тут по шоссе немецкая мотоколонна. И теперь — окопная война. Немцы с той стороны шоссе, мои солдаты с этой, а на шоссе легковушка и бронетранспортеры. С броневичков чешут из пулеметов — головы не поднять. Почему-то дальше не драпают, может в легковушке большой начальник.

Борис с Мурыхановым подползли к шоссе. В сумерках в отблесках заходящего солнца четкие силуэты машин. Два броневика, впереди легковая. Шофер, пассажир на заднем сидении.

Минуты три не стреляют. Солдаты на обочине лежат, головы в землю.

— Давай, Борька, я подгоню самоходки, раздолбаю все три.

— Подожди, Фазли. Пока тихо, я попробую легковую угнать.

— Ты что, спятил? Ухлопают.

Но Борис не слушал. Он уже все мог. Как два дня назад, когда прорывали оборону, им овладел спокойный, холодный азарт. Голова ясная, полная уверенность — меня убить нельзя. Счастье полноты жизни, предельного напряжения воли.

— Баранов, по-пластунски к машине. Я к передней дверце, ты к задней. Пошли.

Поползли рядом. У самой машины Борис выстрелил в пассажира, показалось — голова повернулась в открытом окне. Насчет шофера сомнений не было: убит. Рывком открыл дверцу, сдвинул труп вправо. Тяжелый бугай. Баранов уже на заднем сидении, рядом с пассажиром.

Ключи в зажигании, рукоятку скорости на нейтралку. Нажал стартер — завелась! Сразу несколько пуль по кузову. И на полном газу на первой скорости вперед и влево, через обочину, за избу.

Подбежали Мурыханов, пехотный капитан.

— Ну, Борька, орел! А я и не знал, что ты водишь.