Все не так закончилось - Рошель Вайнштейн

еще и «прощайте».

Бен молчал, обдумывая мои слова, словно выжимая из них смысл.

Я наклонилась ближе.

– Я понимаю тебя, Бен.

Ночь утрачивала свежесть, становилась влажной и по моей спине стекла струйка пота. Когда Бен начал говорить, казалось, что море стихло, а деревья замерли.

– Спустя три дня после ее дня рождения мы шли домой из ресторана. Это был идеальный нью-йоркский день. После обеда мы гуляли в парке с Джимми. Ему было семь лет и… он так сильно смеялся в тот день. Мне кажется, что я не слышал его смеха с того самого дня. Такого смеха. Мы уложили его спать, и пришла няня. Мы с Сари пошли в ресторан. Собирались немного выпить. Только она и я.

Он качал головой из стороны в сторону.

– Боже, как прекрасно она выглядела в ту ночь. Как прекрасно. Она вымыла волосы и позволила высушить их теплому летнему ветру… Этот запах…

Он глотнул еще вина, и румянец окрасил его щеки.

– Мы шли домой. Было лето… По выходным на улицах Нью-Йорка становится меньше людей. Мы не обращали внимания на мир вокруг нас. Наш ресторан был на пике популярности. Он даже был номинирован на премию Джеймса Берда. Мы собирались родить еще одного ребенка… Она свернула за угол… Это случилось так быстро…

Я зажала рот ладонью.

Слезы катились из его глаз, и он не издавал ни звука. По его лицу стекало само горе.

– Джимми проснулся, а ее больше не было. Он сомкнул глаза, не зная, что, когда откроет их снова, его жизнь никогда не будет прежней.

Безмолвная печаль, промелькнув на его лице, тут же сменилась болью.

– Этому нет никакого объяснения. Нет ни единой причины, по который Джимми должен был потерять мать. Она была тем человеком, которому предстояло любить его всю жизнь. Как он будет жить без нее?

Я даже не попыталась объяснить это.

– Хотела бы я знать ответ…

– Мне не следует обременять тебя этим, – опомнился он, вытирая лицо.

– Все в порядке, – сказала я, протягивая руку, чтобы он понял, что мне не все равно. – Я провела столько лет, избегая своей боли… иногда неплохо поговорить о ней. Нам нужно говорить о своей боли. Это единственный способ переступить через нее и двигаться дальше.

– Это больно, – прошептал он.

– Я знаю.

Он опустил руку, и мне было стыдно за то, как я хотела обнять его, этого человека, которого я едва знала.

– Тебе повезло обрести любовь, Шарлотта. Филипп – хороший человек.

– Мы с Филиппом заботимся о тебе, Бен. Мы всегда рядом, и ты это знаешь.

Он полез в задний карман и вытащил потрепанный конверт.

Он был сложен пополам и испачкан. Наши взгляды встретились, и стена между нами начала таять.

– Ты можешь кое-что для меня сделать?

– Все, что угодно.

Он отдал мне конверт.

– Это от него… от того человека… того, кто это сделал.

Бен неделями сидел с этим письмом. Должно быть, было очень мучительно получить такое письмо. Но даже весь спектр эмоций, которые так много значили для него, никогда не смог бы вернуть его жену.

– Бен, я не тот человек, которому следует это читать.

– Разве здесь есть кто-то еще?

Это звучало очень похоже на комплимент, но на самом деле им не было.

Я заглянула ему в глаза.

– Я не уверена, что смогу…

Я попыталась освободиться, но его взгляд буквально пригвоздил меня к месту.

– Пожалуйста, Шарлотта, сделай это ради меня.

Я потрогала конверт, стараясь не повредить его содержимое. Бумага была разлинована так же, как та, на которой Джимми делал свою домашнюю работу. Почерк был грязным и трудночитаемым.

– Начинай, – сказал Бен.

Я откашлялась и стала читать вслух.

Мистер Бен,

В моем сердце нет ничего кроме боли за вас. Как и в любой другой вечер, я ехал на машине по Амстердаму.

Тот же маршрут, те же клиенты. Я всегда смотрю на пешеходов и другие машины. На детские коляски. На бегунов.

На велосипедистов. В городе всегда столько движения, что за ним сложно уследить. Но у меня получалось. В течение многих лет мне удавалось обходиться без происшествий. До той ночи.

Мистер Бен, у меня жена и две дочери.

Я разочаровал их самым ужасным образом, каким только можно разочаровать близких. Я должен был стать для них маяком, тем, кто ведет их сквозь тьму. А стал тьмой. Я показал им жизнь без света. Я буду жить с этим до конца своих дней.

Более того, мистер Бен, я буду жить с тем, что сделал с вами и вашим сыном. У меня в спальне есть фотография вас троих. Я вырезал ее из газеты. Каждый божий день я обращаюсь к вашим лицам. Прошу у вас прощения, а еще разговариваю. Говорю Сари (надеюсь, вы не возражаете, что я называю ее по имени), говорю ей, какой у нее красивый мальчик. Я говорю с вами. Делюсь с вами своими мыслями о жизни. Об искуплении.

Я молюсь каждый божий день, чтобы вы нашли не кого-то, кто заменит Сари, но того, кто поможет облегчить бремя и боль ее потери. Ее никогда не заменить.

Я забрал ее у вас и буду жить с этим всю оставшуюся жизнь.

Мальчик, Джеймс. Вы зовете его Джим или Джимми? Однажды утром я наблюдал за вами двоими на кладбище. Вы не знали, что я был там. Мне показалось, я слышал, как вы назвали его Джимми. Ему идет это имя. Он выглядел, как взрослый мужчина в теле мальчика. Я причинил ему боль и страдания, из-за которых он слишком быстро повзрослел. Это из-за меня. Как только вы ушли, я возложил цветы на могилу Сари. С тех пор я делаю это каждое воскресенье и буду делать это до конца своей жизни.

Я не прошу твоего прощения или жалости. Мне достаточно того, что уже есть.

Я ехал домой к жене и двум дочкам.

Я никуда не торопился.

Я любовался высокими зданиями с их светящимися огнями, городом, спокойным и неторопливым, несмотря на гнетущую жару.

Я и предположить не мог, что произойдет дальше.

Она вышла на проезжую часть. Я посмотрел вверх. Свет был зеленым. Почему она пошла? Я нажал на тормоза, но было слишком поздно. Вы знаете, каждый день я жалею, что у меня не такая хорошая реакция. Как бы я хотел заметить ее раньше и успеть остановиться. Как бы хотел затормозить хотя бы на несколько дюймов быстрее. Все, что угодно, лишь бы изменить