Все не так закончилось - Рошель Вайнштейн

Люди – сложные существа. Я стала воспринимать Бена более чутко. Наконец, я осторожно подступилась к нему, спросив:

– Как ты с ней познакомился?

Он уперся руками в стул.

– Ты ведь не хочешь, чтобы я говорил о Сари, Шарлотта. Люди не любят слушать о том, что заставляет их чувствовать себя неуютно. И смерть – одна из таких тем.

– Я бы не спрашивала, если бы не хотела знать.

Он помедлил с ответом.

– Сари и я… мы познакомились в колледже и поженились сразу же после выпуска. Наша пара была одной из тех, что всегда привлекают внимание. Вызывают зависть. Знаешь, как трудно угодить людям? Жизнь была прекрасна. Мы были счастливы. У нас был ресторан и Джимми. А потом…

Голос Бена дрогнул, и я опустила ладонь на его руку.

Он посмотрел на меня и продолжил:

– Я не могу рассказать тебе историю нашего знакомства, не рассказав, чем все это закончилось. Я не могу вновь испытывать те первые чувства и возвращаться в прошлое, зная то, что я знаю теперь.

– Если это сложно…

– Никто не спрашивает, – произнес он, понизив голос.

– Все ходят на цыпочках вокруг Бена. Бедный Бен. Вдовец. Чертово жалостливое слово.

В ночном сумраке мне показалось, что по его щеке скатилась слеза. Как же мне захотелось преодолеть расстояние между нами и стереть ее, но я сдержалась.

– Мне бы хотелось, чтобы больше людей спрашивали о ней, – продолжил он. – Я бы рассказал им, какой красавицей она была в тот первый день. Рассказал бы о том, как она надела на урок костюм Чудо-женщины. Она сделала это на спор, приняв вызов соседки по комнате.

Бен остановился, чтобы вытереть нос, и тут, виляя своим золотистым хвостом, вошел Санни. Я могла поклясться, что этот пес способен чувствовать чужую боль. Он опустил свою морду перед Беном и начал его лизать. Бен не останавливал его. Он сидел так, позволяя Санни смыть его печаль – именно так он когда-то смывал мою печаль.

Бену не с кем было поговорить. Все вечера он проводил в своих ресторанах, деловито маскируя свои чувства на глазах окружающих. Это было радушно с его стороны и совершенно излишне.

Печальные разговоры были под запретом, более того, он отрицал саму возможность таких разговоров. Эта формальность позволяла ему скрывать, насколько одиноким он чувствовал себя на самом деле. Куда лучше было выглядеть легким и беззаботным, как бриз Исламорады. Если бы мы оставались под завесой иллюзии, нам никогда бы не приходилось сталкиваться с душевной болью, которая лежала прямо на поверхности.

– Извини меня, – сказал он, отводя пальцем мокрый нос Санни.

– Не надо. Он знает, что тебе нужно.

Бен поколебался, и Санни воспользовался этим как возможностью перейти в полноценный режим вылизывания. В том, как он утешал Бена, было нечто естественное.

Такая преданность могла бы излечить все что угодно.

Каждый из нас чувствовал потерю, будь то семя, посаженное внутри, или оно же рядом, которое пустило корни и выросло. Утрата могла постигнуть каждого, это было дело случая, впрочем, как и любовь. А иногда даже любовь могла привести к изоляции.

Одиночество, по определению, это опыт души, переживаемый в уединении, но я мучительно быстро узнала, как стремительно одиночество проходит сквозь кожу и тело и связывает тебя с людьми, которых мучает похожая боль.

Я откинулась на спинку стула и восхищалась звездами, этими точками на темном небе, которые напоминали нам о свете и мечтах. Бен прервал поток моих мыслей:

– Я слышал, как ты сегодня разговаривала с Джимми, – начал он. – Ты должна быть осторожнее. Он не понимает такие вещи.

Я попыталась ответить, но Бен перебил меня.

– Ты правда не знаешь, через что он прошел… да и проходит сейчас.

– Я потеряла мать, Бен. И отца я тоже потеряла. Я знаю, что такое утрата.

Я продолжила дрожащим голосом:

– Я наблюдала, как моя мать медленно умирает, превращаясь в ничто. Я торговалась с Богом подождать, а потом я умоляла его забрать ее скорее. Никто не должен видеть, как любимый человек так страдает. Никто.

Бен понял меня, и я почувствовала маленькую победу.

– Мне очень жаль, – сказал он.

– Я всего лишь пыталась помочь.

– Но ты не имела права говорить Джимми, что она все еще с ним.

Его голос был ровным.

– Ты не можешь говорить ему, что она повсюду, что она рядом с ним, тогда как ее нет. Ты не знаешь, так это или нет.

– То, что ты не веришь в это, не значит, что это неправда. Я чувствую свою маму. Все время. Через облака, через совпадения, через все, что имеет смысл в бессмысленной череде событий.

Отца я тоже чувствовала, хотя это было совсем другое чувство.

– Это несправедливо по отношению к нему, Шарлотта. Она ушла.

Санни попятился, услышав звук его дрожащего голоса.

– И ничто на свете этого не изменит.

– Я знаю, что сегодняшний день для тебя, наверное, очень непростой.

Он посмотрел на черную как смоль воду, и, если бы я могла увидеть его глаза, то знала бы, что они омрачены печалью.

– Он сказал тебе…

– Да. Ты ему нужен.

Он теребил воротник рубашки.

– Бен, – начала я.

Поднявшийся ветер унес мои слова. Когда Бен снова взглянул вверх, лунный свет осветил его лицо, и, казалось, ему было физически больно.

– Когда я была маленькой, мне было сложно засыпать. Это уже после того, как мой отец ушел… Нет, он не умер, но в чем-то это было почти так. Все эмоции были практически такими же, но мне казалось, что это было даже хуже, потому что у него был выбор. Мама укладывала меня спать, а я просила ее оставаться со мной, пока я не усну.

Бен удивлено смотрел на меня, и я не понимала, откуда берутся мои слова. Слова, которыми я не делилась даже с Филиппом. С веселым, легким и волшебным Филиппом. Филиппом, которому всегда удавалось удерживать меня от подобных чувств.

– Продолжай, – сказал Бен.

Это все, что мне было нужно, чтобы обнажить боль, раскрыть свою более юную и уязвимую личность.

– У меня была теория, что во сне мы ближе всего к смерти. Что, если бы, заснув, я однажды не проснулась?

Мои ногти впились в ладони, но я продолжала говорить, вспоминая свой древний страх.

– Позже я узнала, что дело было не в смерти, а в страхе разлуки со своей матерью. Это была другая форма потерь и страданий. Неудивительно, что у Джимми проблемы со сном. Он говорит «спокойной ночи», но для него это значит