У водонапорной башни - Андрэ Стиль

— К ним ездил мой муж…

— …Г-н Кан, домовладелец; мадам Ренар, медицинская сестра; г-н Демарк, инвалид, кавалер ордена Почетного легиона; г-н Бурнонвиль, владелец ремонтной мастерской.

Эти люди написали много справедливого:

«Наше обращение, — гласило письмо, — продиктовано стремлением уберечь население города от ужасов новой войны и от опасностей, которые угрожают нам, особенно ввиду местоположения нашего города, ибо ход событий вызывает естественное чувство тревоги». Затем приводились факты, которые «позволяют думать, что, в конечном счете, наш крупный торговый порт решено использовать для целей, не имеющих ничего общего с мирной торговлей.

1. В конце декабря 1949 года комиссия, возглавляемая американскими офицерами, осмотрела наши портовые сооружения, ссылаясь на распоряжение штаба атлантической армии в Фонтенбло.

2. В ходе недавнего процесса, происходившего в нашем городе, суд установил, что на базе подводных лодок работают нацистские офицеры.

3. В этом месяце в порт доставили три крана с маркой US Navy[10], которые, по мнению компетентных лиц, могут предназначаться лишь для разгрузки военных материалов большого веса.

4. В течение двух последних месяцев американские войска и офицеры прочно водворились в нашем городе.

Вы, конечно, ясно сознаете, что население нашего города не может оставаться безразличным перед лицом этих фактов.

В случае конфликта наш город станет стратегическим объектом и, несомненно, подвергнется бомбежке с самолетов воюющих сторон. Если принять во внимание, что одна атомная бомба уничтожила более 150 тысяч мужчин, женщин и детей, что такие города, как Хиросима и Нагасаки, были разрушены дотла, мы имеем право думать, что после налета бомбардировщиков от нашего города не останется камня на камне.

В этих условиях каждый здравомыслящий человек вправе спросить себя: соответствует ли интересам нашего города, нашего населения превращение порта в военную базу?

Нас не интересует вопрос, какая держава воспользуется нашим портом. Наш порт должен остаться торговым портом, портом французским.

Независимо от наших чувств к Америке, мы полагаем, что выше всего должны быть интересы Франции и нашего города.

Мы считаем, что Франция достаточно сильна, достаточно богата и французский народ в достаточной мере воодушевлен патриотическими чувствами, для того чтобы наш порт с помощью наших собственных средств и энергии остался крупным торговым французским портом.

Мы не разделяем мнения некоторых о том, что якобы необходим крупный западный порт, дабы облегчить проникновение в Центральную Европу.

Мы — французы, а не просто жители Запада.

В создавшейся обстановке каждый из нас обязан осознать свою ответственность.

Мы отказываемся мириться с тем, чтобы наш порт был отдан иностранной державе для военных целей. Мы не желаем, чтобы матери и дети, уцелевшие после жестоких бомбардировок, обратились к нам с вопросом:

«А что сделали вы, чтобы помешать этому?»

Какое великолепное письмо!

Элен вдруг взглянула на мадам Деган; слезы, застилавшие ей глаза, мешали читать дальше. Она вспомнила свою любимицу, крошечную Мишу́, ее игры, ее пухлые ручонки, подумала о руках дьявола, о которых говорил епископ, о фотографиях, развешанных в комнате гитлеровского офицера, отпустившего теперь усики по американской моде, о том, как она захлопнула дверь перед его носом, как бешено билось ее сердце.

«Поэтому мы обращаемся к вам с этим письмом, которое сделаем достоянием гласности.

Мы настоятельно просим вас высказаться по трем ниже изложенным пунктам:

1. Порт в его теперешнем виде должен быть предназначен исключительно для приема, разгрузки и погрузки коммерческих грузов.

2. Все усилия, направленные к его расширению и усовершенствованию, должны производиться исключительно в мирных целях.

Всякие попытки захвата порта иностранцами должны быть пресечены. Наш порт должен оставаться французским портом.

3. Не желая ни в коем случае видеть наш порт снова под игом оккупации и занесенным в категорию военно-стратегических баз, мы заявляем:

Пусть каждый остается в своей стране: французы — во Франции, американцы — в Америке.

Нами не руководят никакие односторонние соображения. Мы руководствуемся только общенациональными интересами».

Элен даже не стала читать выражения вежливости, которыми обычно кончаются письма. Она просто спросила:

— Чем я могу быть полезна?

— Подпишитесь. Вы согласны?

Элен написала: «Э. Дюкен, жена офицера торгового флота», и спросила посетительницу:

— А дальше что?

— Как что дальше?

Какое хорошенькое личико у мадам Деган, какая она еще молоденькая и какая застенчивая.

— Что мне теперь еще нужно сделать? Ведь не завещание же я подписала…

Через три дня семейная драма разгорелась с новой силой. Дюкен прочел обращение, наклеенное на стене, и увидел подпись жены.

— На сей раз вы выступаете не только в их возмутительной газете. Вам этого уже недостаточно. Ваше имя теперь красуется на всех стенах, на виду у публики. Я слышал, что письмо появилось в «Эклер». Все, все теперь узнают. Нет, хватит с меня, довольно!

И в первый раз Габриель обратился к жене на ты:

— Ты опозорила меня, ты обесчестила мое звание. Я лишу тебя права носить мое имя. Если через две недели, ровно через две недели… Начиная с сегодняшнего дня, я буду давать тебе пятнадцать тысяч франков в месяц, ни гроша больше, для того чтобы ты не потащила денег своим новым приятелям, слышишь? И если через две недели ты не снимешь своей подписи, я потребую развода… я уже говорил с Франсисом и Клодиной. Они тебя впредь на порог не пустят, слышишь? И твою Мишу́ больше никогда не увидишь, не будет тебе Мишу́. Мы не позволим портить ребенка. Через две недели, слышишь? Поняла?..

Старый самолет вполне мирного вида летал над городом и над портом.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Визит сестры Марты

— Грузовиков-то, грузовиков сколько, сестра Марта! Когда ни взглянешь в окно, все едут и едут. С утра до вечера едут. И ночью грохочут. Хоть бы на минуту остановились. Даже страшно делается. Три дня подряд…

— А катят как! На третьей скорости! — не удержался и добавил Леон, который с утра был в самом скверном расположении духа. — Сколько народу передавили!

Сестра Марта приехала из города на велосипеде. Действительно, на шоссе творилось что-то невообразимое. Навстречу ей шли к аэродрому тяжело груженные машины. Порожние грузовики, возвращаясь к поселку, куда спешила и Марта, угрожающе кренились на горбатом шоссе. Каждую минуту монахине приходилось въезжать на обочину шоссе и трястись по замерзшей грязи. Машины шли колоннами: пять-шесть грузовиков, и во главе каждой колонны юлил закрытый джип. И что за противная манера — сидят развалясь, выставили ноги наружу, распахнули куртки. Грузовиками управляли какие-то запыленные, усталые люди, которые сидели по двое в высокой кабине и, жуя резиновую жвачку, равнодушно глядели на дорогу. По большей части это были негры. Когда грузовики проезжали мимо сестры Марты, водители подталкивали друг друга локтем и хихикали, очевидно, отпуская какие-то шуточки по ее адресу. А шоферы тех грузовиков, что шли в направлении к вокзалу, нарочно, как ей казалось, старались оттеснить ее к обочине, потом глядели в заднее окошко — испугалась монахиня или нет. Какой-то белесый молодчик высунулся до пояса из кабинки и закричал:

— Хелло, фрейлен!

Конечно, немец. Они не очень-то щепетильны насчет границ. Всюду чувствуют себя как дома.

В другом случае Леон, конечно, не преминул бы посмеяться над этой историей: вот, действительно, ахнул: «фролен». Воображаю, какую мину скорчила достопочтенная сестра Марта. «Фролен!» Но раз тут замешаны американцы, Леону не до смеха. Слишком все это зловеще. Они несут с собой несчастье, смерть. На аэродроме и так уж негде повернуться от баков и ящиков, на всех четырех углах поставили караульные вышки и еще устроили сторожевой пост на водонапорной башне, точь-в-точь, как в свое время гитлеровцы. Бесконечные ряды баков с бензином установлены на настиле, который они в один день собрали из готовых частей. Но самое страшное видеть, как они спешат делать свое мерзкое дело. Вчера опасность казалась еще невелика, а сегодня это уже настоящее бедствие. Дело не только в горючем. Скоро там будет столько же ящиков, сколько и баков. Ящики складывают штабелями высотой с дом, и на ночь или когда начинает моросить дождик, их накрывают огромными зелеными полотнищами брезента с разводами, как будто для маскировки. Содержание ящиков, должно быть, боится сырости: наверно, там взрывчатые вещества, боеприпасы, оружие… Впрочем, никто не знает толком, что там такое. Леон очень беспокоится о детях — рано или поздно американцы их всех передавят своими грузовиками, особенно на повороте при въезде в лагерь. Немудрено при такой сумасшедшей езде. И так уж каждый день несчастные случаи. Янки ни на что не обращают внимания. Здесь они еще вынуждены придерживаться правой стороны из-за встречных порожних грузовиков, идущих к вокзалу. Понятно, раз военные машины пользуются шоссе в одном направлении, то при встрече с частными машинами они не станут стесняться: хотят — едут по середине шоссе, хотят — по левой стороне. Страшно слышать, как скрипят тормоза, — еще бы, с таким-то грузом! Не прошло и трех дней, а асфальт на правой стороне шоссе весь разбит. Им на это плевать. Не они, небось, платят. Вечерами американцы пользуются красными и белыми фарами. Чаще всего катят с красным светом. А ведь люди-то привыкли, что красный свет — это задние огни, особенно дети, которые возвращаются по шоссе из школы. Леон не сомневался, что в один прекрасный день эти машины с красными огнями задавят какого-нибудь школьника, и утром мы найдем маленький закоченевший трупик. Ох, эти красные фары! Даже и сообразить ничего не успеешь, а они уж надвинулись вплотную, лезут ка человека. Но и белый свет не лучше, потому что слепит тебе глаза.