Убийство девушку не красит - Лидия Ульянова

Сохранив к семидесяти трем годам удивительно ясный ум, на старости лет Бабанов освоил персональный компьютер – самостоятельно освоил, по книжкам «для чайников». Читал и усмехался сам себе: это ж надо, на старости лет заделался чайником!.. Освоил, но в игры и брожение по паутине не ударился, а использовал машину для работы. Очень радовался, когда с ее помощью удавалось нарыть какой-нибудь интересный результат.

Но «коньком» Ивана Васильевича была личная картотека – несколько коробок с картонными папками, где перевязанные разлохмаченными веревочками в строгом порядке и без него хранились бумажки и бумажечки, образцы почерков, заметки, собственные записки и все то, что невозможно было ввести в машину, в папку «хрень с рабочего стола».

За много лет содержимое папок пропылилось и пожелтело, чернила кое-где выцвели и поблекли, оторвались конторские тесемки, но Бабанов упорно хранил свой архив и таскал за собой при переездах, ремонтах и даже наводнениях.

Коллеги над скопидомством Бабанова подшучивали, но поскольку хозяина бумажного барахла уважали и даже любили, то перетаскивать коробки с места на место помогали безропотно, а следователи даже иногда просили:

– Ты, Василич, пошурши там у себя на собственное усмотрение…

Иван Васильевич тяжело опустился на стул напротив Заморевича, поставил у ног портфель, снял шляпу и положил на край стола, расстегнул плащ. Был он явно растерян и обескуражен. Молча поиграл взятым со стола степлером, поднял глаза на старшего следователя и спросил:

– Боря, а что ты о застойных годах помнишь?

О застойных годах Боря помнил, хоть и все меньше. В это странное время прошли его детство, отрочество и юность. Помнил Боря пионерские лагеря и бесконечную уборку картошки на родной Гомельщине, помнил неудобные жесткие сандалии местной фабрики, велосипед «Салют», помнил корову Лолобриджиду, названную матерью в честь итальянской кинозвезды. И мать помнил, рано утром уходившую в колхоз «на лен». Борькиной же обязанностью было «дать свиням» оставленную в щербатых ведрах хряпу. А еще помнил, как всегда хотел бросить все и уехать учиться в город, на начальника. Слово свое он сдержал, сразу после школы в новеньком венгерском костюме, купленном матерью «на порося», поехал в Ленинград к тетке, маминой сестре, поступать в институт. Тетка, «городская», была совсем не такой, как мать: без извечного платка, с высокой прической-башенкой, в юбке выше колен и в тонких капроновых чулках. От тетки умопомрачительно пахло вкусными французскими духами. Она говорила по-городскому и, накрывая на стол, клала каждому отдельный специальный нож, а тарелку с супом ставила на другую, маленькую тарелку. Ножи и вилки она называла приборами, и это очень веселило Борьку. Работала тетка секретаршей в ректорате Университета и пристроила племянника через свои связи на престижный юридический факультет.

Очутившись среди студентов, Борька раз и навсегда «запал» на ленинградцев. Ему до зубовного скрежета хотелось быть на них похожим. Тоже культурным, говорящим по-ленинградски, хорошо и модно одетым, легко управляющимся с «приборами». На это пришлось положить немало труда, но овчинка стоила выделки. Тем более что одинокая современная тетка муштровала его по этой линии почище, чем армейский сержант.

И Борька выучился всем премудростям, упрятав поглубже воспоминания о поросятах, корове Лолобриджиде, вечной картошке-бульбе и даже о матери. Больше того, он выучился не просто, как мечтал, «на начальника», а на начальника над начальниками – не раз в его кабинете осиновым листом тряслись те самые директора и заведующие, счастливые обладатели синекур.

Но не рассказывать же обо всем этом старику Бабанову…

Борис Николаевич ответил вопросом на вопрос:

– А что?

Заморевич испугался, что старик зашел к нему повспоминать прошлое, и заранее жалел потерянного времени. А выгнать не мог: как и все, он старика уважал.

– А говорит ли тебе что-нибудь такое имя: Кирилл Сергеевич Потоцкий?

– Первый раз слышу, – отрезал старший следователь в надежде, что теперь старик отвяжется.

– Ну да, ну да… Ты ведь в его время должен был девочками и танцами интересоваться, а не закулисной политикой. Тем паче, что и скрыта была эта политика от непосвященного… Ты меня, Боря, послушай немного, может, что полезное для себя из моего рассказа вынесешь.

В последние застойные годы имя Кирюши Потоцкого было уже хорошо известно в Москве, в Центральном Комитете нашей партии. Он был из, что называется, молодых да ранних. Корнями из «колыбели революции», возник служкой, адъютантом при переведенном в столицу на повышение партийном работнике. Шмыгал потихоньку незаметной мышкой, пока не пригрел его возле себя сам «серый кардинал» Суслов. А Суслов возле себя абы кого не привечал…

Кирилл сориентировался в обстановке быстро, на рожон не лез, напрасно не высовывался. Больше слушал и запоминал. Пытался сообразить, что же вокруг происходит. Будущее ему пророчили большое и потихоньку вводили в курс событий, действительно происходящих в руководстве страны. А умненький Кирюша, хоть и молод был, – впрочем, не так уж молод, просто на фоне тогдашних геронтократов мальчишка, – схватывал на лету, на ус мотал, в доверие входил. Когда грянула перестройка, и начали коммунисты спешно вывозить за рубеж партийное золото, Кирюша не сплоховал. Но только не оправдал оказанного ему партией высокого доверия – красиво скрылся с такими деньжищами, что из-за них одному доверчивому генералу пришлось пулю себе в лоб пустить. Я тогда еще в той системе работал, дело это помню хорошо. Резонанс был большой. Но только среди своих и приближенных. В общем, шума из-за Потоцкого вышло много, а толку мало. Как не искали его по миру, так найти и не смогли. И силы на это были лучшие брошены, но и Кирюша не промах. Один раз вроде даже вышли на него в Аргентине и снова упустили. Жену его крепко в оборот взяли, заставили под свою дудку плясать. Все впустую. А ведь искали долго: уже и КПСС развалилась, и Союза не стало, а Потоцкого заинтересованные люди все искали. Уж больно много он от царского пирога хапнул. И не в том дело, что хапнул, – все, кто мог, себе отщипывали, кое-кто до сих пор за границей на те денежки живет, – а в том, что уж слишком нагло. Старики ему доверились, а он их кинул. А у стариков порядки были заведены почище, чем в уголовном мире. И без всяких понятий. Не удивлюсь я, что кто-нибудь до сих пор ищет…

Заморевич слушал старика без особого интереса. Это были дела давно минувших лет и к Заморевичу отношения не имели. История с «золотом партии» была уже столько раз описана, оговорена, промуссирована, – и в газетных статьях, и в толстых романах, и на многочисленных ток-шоу, – что набила оскомину даже абсолютно не интересующимся. Заморевич украдкой взглянул на часы, прикидывая, как бы невзначай остановить стариковские воспоминания. Однако старый гэбист взгляд Заморевича заметил и поспешил успокоить:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});