Убийство девушку не красит - Лидия Ульянова

Э, нет, так нельзя. Вспоминать нельзя. Ничего этого нельзя вспоминать. Той жизни больше нет. Буду читать. Катя раскрывает сканворды и принимается за дело. Дело идет из рук вон плохо. В другой раз разгадала бы почти все, а сейчас только впустую перелистывает страницы. Через несколько страниц глаза ее упираются в надпись, сделанную в клеточках тоненькими карандашными буковками: «Держись. Мы делаем все. Любим».

12

Снова «камера-офис». Тот же стол, те же привинченные к полу табуретки, тот же яркий свет. За столом мужчина в простом сером костюме, портфель у ног. Лицо его Кате смутно знакомо, но откуда – не сообразить. Лет пятьдесят, небольшие залысины, очки, гладко выбритое лицо.

– Ну, привет, Катерина. Вот уж не думал, не гадал… – уютно басит он. – Помнишь, как прошлый год двадцать третье февраля отмечали?

Какое двадцать третье февраля? Какой прошлый год? Ах да, что-то из той жизни… Ох, да это ведь какой-то родственник Павлова. Точно, дядя его жены, младший брат матери. Про него еще говорили, что он адвокат. И как отмечали двадцать третье февраля, Катя помнит. Черт занес ее тогда в «Савэкс» с поздравлениями! Сарай тогда был еще жив…

С порога Катю усадили за огромный корпоративный стол, махали руками и не хотели слушать, что она на минутку зашла, только поздравить. Весело бузящая, шумная мужская орда дружно вскидывала рюмки, с аппетитом закусывала, дымила и обсуждала рабочие проблемы одновременно. Проблемы обсуждались несерьезно, вскользь, просто потому, что нельзя было не говорить о наболевшем. Серьезно произносились только тосты, и то не все. Женщин было значительно меньше, чем мужчин, может быть, еще и поэтому так обрадовались внезапно нагрянувшей Кате.

Чувствовали себя женщины в меньшинстве по-королевски. И вообще это было больше похоже на празднование Восьмого марта. К Катиному появлению веселье достигло того приятного градуса, когда тосты произносятся исключительно за женщин. Красиво говорили, с любовью. Подливали и подкладывали, наперебой приглашали танцевать. Павловский родственник сидел за столом рядом с Катей. Вот имя его она забыла…

– Здравствуйте. – Катя не знала, как себя с ним вести: то ли радоваться старому знакомому, то ли делать вид, что ничего не помнит. В самом деле, не вспоминать же прошлогодние праздники он пришел сюда. Поэтому Катя стояла у двери и молчала.

– Катюша, я твой адвокат. Меня пригласил к тебе Сева Павлов. Если ты помнишь, я родственник его жены. Свояк, кажется, или что-то вроде. Звать меня Николай Михайлович Зернов.

Точно, именно Николай Зернов. Только тогда он назвался просто Николаем. Между ними ничего тогда не было, потому что Катя спешно сбежала в преддверии того, что вот-вот будет. Позорно сбежала, как какая-нибудь дурацкая Золушка. Сослалась на Боба, с которым надо срочно гулять, – тоже мне, Синдерелла!.. Но сейчас это было так далеко и неважно.

– Вам Семенов позвонил? Точнее, маме?

– Никто твоей маме не звонил. Соседка твоя шум подняла. Вбила себе в голову, что это были бандиты. Два дня тебя искали. По больницам, по моргам, прости душу грешную. И Семенов твой тут абсолютно не при чем. Ну, вот еще… Слез не хватает.

От воспоминаний, от близости кого-то из знакомых, даже этого, один раз только виденного мужчины, на глаза уже привычно навернулись слезы, готовые крупными горошинами покатиться по щекам. Хотелось подойти и крепко вцепиться в него двумя руками, держать и не отпускать. И в то же время было ужасно неловко, что он видит ее в таком виде: собачья жилетка, кроссовки с шерстяными носками, лохматые волосы, помятое лицо. Он с той, свободной стороны стола, а она – с этой.

– Катя, ты садись и успокойся. У нас с тобой времени много, я никуда не тороплюсь. Поверь моему опыту, еще не конец света. Да, больно, да, унизительно, да, страшно, но не смертельно… В жизни и похуже бывает. Дома все любят тебя и ждут, просили передать, чтобы держалась. Как с тобой обращаются?

– Не знаю… А как надо? Передачу принесли вот, переодеться дали. Это правильно? Кипятка налили…

– Это не правильно. Не совсем правильно. Но за те деньги, что им заплачено, по-другому и быть не могло. Хотя и не правильно. – Последнее он произнес не слишком категорично. Голос у него был густой, трубный. Очень подходящий для адвоката голос.

– Ой, что, много? – прошептала Катя. Наверное, здесь нельзя о таком.

– Сколько положено, такса единая. Ты не переживай, расходы Павлов взял на себя. Так и просил передать, что все расходы берет на себя, и чтобы ты о финансовой стороне не думала.

Зернов глядел на растрепанную Катю, мужественно пытающуюся удержать слезы, и тоже плохо понимал, как ему следует себя с ней вести. Он, известный адвокат по уголовным делам Николай Зернов, хорошо знал, как и о чем следует говорить с бандитами, мошенниками, грабителями, убийцами, но с мужчинами. Мужиками! Те дела, которые он привык вести, касались чисто мужских проблем. Женщин-клиенток у него не было давно. Он и не брал «женских» дел именно потому, что не хотел быть свидетелем слез, соплей, истерик. Хотя и у матерых мужиков они случались.

Ох, если бы не Павлов…

К женщинам у Зернова было романтическое, лирическое отношение, не вполне совместимое с уголовным процессом. Дома у него было свое «женское царство»: жена, две достаточно взрослые дочки, теща и кошка Сима. И он никак не мог себе представить, как они вели бы себя, его женщины, зажатые в тиски закона, попавшие в безжалостную мясорубку следствия. Даже думать боялся и гнал от себя крамольные мысли и жуткие видения. Несмотря на то, что любил старую шансоновскую песню со справедливыми словами «Люди делятся на „сел“ и „не сел“…»

Если бы не Павлов…

С бульдожьей хваткой отстаивая интересы своих клиентов, Зернов по опыту своему знал, что дыма без огня не бывает. Никогда не комментируя поступков своих подзащитных, Зернов по-человечески понимал, с кем именно имеет дело, и сейчас ему совершенно не хотелось узнавать о сидящей напротив Кате ничего из того, что он был готов узнать. Он ловил себя на искренней мужской жалости к ней, а для работы это было совсем не здорово…

Он вздохнул, выложил перед Катей несколько скрепленных степлером листков и заговорил, придав голосу нарочитую строгость:

– Это твои показания на двух предыдущих допросах. Сейчас почитаешь. Ты мне скажи, глупая росомаха, зачем ты вообще стала давать показания?

– А как же?

– Надо было молчать. Пока ты не заговорила, у них на тебя почти ничего не было. Ты должна была воспользоваться статьей сорок шестой Уголовно-процессуального кодекса: подозреваемый вправе либо давать объяснения и показания по поводу имеющегося против него подозрения, либо же отказаться от дачи объяснений и показаний. Отказаться, поняла?…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});