План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945 - Алан Кларк

Логично, что эта двойственность отразилась и в организации группы армий, которая, хотя и была первоначально подчинена Боку (выздоровевшему после зимней болезни), имела инфраструктуру, позволявшую разделить ее на две части. Армейская группа «Б» подчинялась Вейхсу, а группой «А» должен был командовать Лист, в то время командующий войсками на Балканах. Группа «Б» состояла из 2-й армии, 4-й танковой армии и очень сильной 6-й армии Паулюса и предназначалась для ведения боев на ранних стадиях кампании. Группа «А» при первом взгляде представляла собой резервную силу с большой долей соединений сателлитов и только единственной германской дивизией – 17-й. Согласно схеме Директивы № 41, ей предстояло наступать в тандеме, но сзади армейской группы «Б». Лист имел под своим командованием и целую танковую армию, 1-ю, смелого и решительного Клейста. А Клейсту фюрер доверял. Еще 1 апреля Гитлер сказал ему, что он со своей танковой армией станет тем инструментом, посредством которого рейх будет обеспечен постоянными запасами нефти, а Красная армия навсегда потеряет свою мобильность. Их беседа, как ядовито отмечал Гальдер, была хорошим примером того, как Гитлер успешно заручался поддержкой командиров меньшего ранга. «Сталинград, – сказал Клейст после войны, – вначале был не более чем значком на карте для моей танковой армии».

Что касается численности, то германские войска перед кампанией 1942 года находились примерно на том же уровне, что и в предшествующем году. Если же включить сюда и армии сателлитов, то общее количество дивизий превысило цифру 1941 года, потому что Венгрия и Румыния перевыполнили свои квоты в течение зимы. С точки зрения оснащения и огневой мощи германская дивизия усилилась, хотя и не намного, а количество танковых дивизий возросло с 19 до 25. Но по качеству и моральному состоянию германские войска уже вступили в полосу упадка. Никакая армия не могла бы пережить опыт той ужасной зимы, не понеся неисправимого морального ущерба. Да и последующие разочарования после кажущейся победы и жестокого провала, чередовавшиеся в течение прошлого лета, не могли не оставить ее без мрачного ощущения тщетности усилий. Это чувство распространилось, а затем и отразилось на самой метрополии в рейхе. Ибо для германской нации война означала только войну на Востоке. Удачные бомбежки, успехи подводных лодок, восхищение Африканским корпусом – все это было несущественным, когда два миллиона отцов, мужей, братьев день и ночь вели борьбу с «недочеловеками».

«О, конечно, мы были героями. Дома для нас все было самым лучшим, и все газеты были переполнены рассказами о нас. Восточный фронт! Было что-то такое в этих словах, когда вы говорили, что направляетесь туда… как будто вы признались, что у вас смертельная болезнь. Вас окружало такое дружелюбие, такая вынужденная жизнерадостность, но в глазах было то особое выражение, то животное любопытство, с каким глядят на обреченных… И в глубине души многие из нас верили в это. Вечерами мы часто говорили о конце. Каждого из нас ждал какой-нибудь узкоглазый монгол-снайпер. Иногда единственно важным казалось, чтобы наши тела доставили в рейх, чтобы наши дети смогли приходить на могилу».

Отчаяние и фатализм, которые уже ощущались в письмах и дневниках того времени, еще не были такими всеобщими, какими им суждено было стать в 1943 году после провала операции «Цитадель». Отчасти это объяснялось тем, что из этих частей относительно немногие воевали зимой, а практика формирования новых дивизий, вместо пополнения старых до нужной численности, помогала подавлять распространение пораженческих настроений со слов бывалых солдат. Однако зараза уже прочно сидела, была неискоренима, и ее влияние стало сказываться на боевых действиях.

Те, кто ехал на Восток, уже попадал в другой мир, отделенный такой же пропастью, как и той, что была в Первую мировую войну между веселыми отпускниками в Париже и солдатами под Верденом. Как только они пересекали границу оккупированных территорий, они оказывались в стране фронтом шириной до 500 миль, где открыто гноилась заразительная бесчеловечность нацизма, уже не скрытая аккуратными крышами и уютом утопающих в зелени немецких домов. Массовые убийства, депортации, голодная смерть военнопленных, сжигание живьем детей, «стрельба по мишеням» в гражданских больницах – настолько распространенные жестокости, что ни один человек, впервые попавший в эту обстановку, не мог не сойти с ума, если не приобретал защитную броню озверения. Один молодой офицер, недавно прибывший на Восток, получил приказ расстрелять 350 человек – гражданских лиц, якобы являвшихся партизанами, но среди которых были женщины и дети. Их согнали в большой амбар. Вначале он колебался, но затем его предупредили, что неповиновение приказу карается смертью. Он попросил дать ему десять минут на размышление, а потом выполнил приказ, прибегнув к пулеметному огню. Он был так потрясен этим эпизодом, что после ранения твердо решил никогда больше не попадать на Восточный фронт.

Но доктрина Befehl ist Befehl[69] иногда оказывалась обоюдоострым оружием. На германской границе у Позена были железнодорожные запасные пути, часто использовавшиеся для распределения маршрутов с воинскими эшелонами, а иногда и с более зловещими транспортами с Востока. Часто грузовые вагоны, тесно набитые русскими пленными или евреями, свозимыми в лагеря уничтожения, стояли там по много дней подряд, если главные пути были заняты, «и из них шел слабый жужжащий звук, мольба тысяч умирающих людей о воде и воздухе». Однажды на запасные пути был поставлен санитарный поезд вермахта. Вагоны также были опечатаны, и с них сняты санитарные знаки для защиты от партизан. Вагоны должны были быть открыты в Брест-Литовске, но приказы на передвижение были уничтожены во время воздушного налета, и поезд потерял свой опознавательный номер. Вскоре его стали переводить на запасные пути по всей Восточной Польше. К тому времени, когда его поставили на запасной путь в Позене, более 200 немецких раненых умерли. Начальник станции и служащие слышали крики о помощи из вагонов, но ничего не сделали, «так как думали, что это хитрость… что это были голоса евреев, говорящих по-немецки».

Среди других факторов, подтачивавших моральный дух германских войск, было отсутствие действительно новых видов вооружения, сравнимых с танком Т-34 или многоствольной реактивной установкой «катюша». Германская пехота шла в бой, вооруженная почти так же, как прошлым летом, если не считать увеличения количества автоматчиков в некоторых ротах. Танковые войска были подвергнуты более глубокой реорганизации (но это коснулось только южного театра, «старые» соединения неполной численности в северной и центральной группах армий сохранили свою первоначальную форму и в 1942 году).

Самым важным изменением в составе германских танковых дивизий стало включение полностью укомплектованного батальона 88-мм пушек. Он все еще назывался «противовоздушным батальоном», но был введен в штат в силу доказанного противотанкового потенциала этой знаменитой пушки. Мотоциклетный батальон был ликвидирован, но один из четырех пехотных батальонов (иногда два, в случае элитных танковых соединений) был оснащен бронированными транспортерами на полугусеничном ходу. Стрелки в этих бронетранспортерах получили название Panzergrenadier – танковые гренадеры, а затем это название распространилось на всю пехоту, приданную танковым дивизиям.

Огневая мощь танковых батальонов была повышена за счет давно ожидаемой замены 50-мм пушки L60 на старую 37-миллиметровую в танках III (хотя эффективность замены была снижена из-за того, что первая партия была по ошибке оснащена пушкой L42), а в танках IV – установкой 75-мм пушки L48. В то же время количество танков в дивизии было увеличено в силу добавления четвертой роты в каждый танковый батальон. Однако это увеличение численности было скорее номинальным, чем реальным, так как производство танков в 1941 году было равно всего 3256 единицам, и в первой половине года на фронт было поставлено только 100 единиц. Потери в кампании 1941 года составили почти 3 тысячи машин, и штатное количество было потом уменьшено передачей многих танков моделей II и I в другие части для несения полицейской и внутренней службы, потому что эти танки были совершенно непригодны для тяжелых условий Восточного фронта. Таким образом, хотя в каждом батальоне и было организовано по четыре роты, очень немногие имели требуемое количество 22 танков моделей III или IV. И в самом деле, в начале кампании 1942 года численность германских танков была ниже, чем в начале кампании 1941 года. Но это «компенсировалось» безжалостным изъятием техники из частей в северном и центральном секторе и сосредоточением всех новых танков в группе Бока, что повысило плотность танков в районе, избранном для наступления.

Если производство танков в России действительно достигало 700 единиц в месяц, как утверждал Гальдер, то перспективы немцев на самом деле выглядели бы бледными. Но два из главных центров танкостроения, в Харькове и Орле, были во вражеских руках, как и большинство заводов-поставщиков в Донецком бассейне. Завод, выпускавший KB в Ленинграде, работал со сниженной производительностью, и вся продукция шла на местные нужды. Прославленные заводы на Урале (а именно в Свердловске и Челябинске) только начинали развертывать производство весной 1942 года. Хотя официальная советская история говорит о значительном расширении производства танков во второй половине года, представляется маловероятным, что во всяком случае в первые месяцы оно было выше, чем у немцев, а реальная численность танков на русском фронте была, безусловно, ниже. В кровопролитных боях первого военного лета Красная армия потеряла почти весь свой танковый парк в 20 тысяч машин. Экономика понесла почти такие же тяжелые потери: если брать уровень 1940 года за 100 процентов, то производство угля снизилось на 57 процентов, чугуна – 68, стали – 58, алюминия – 60 и зерна – на 38 процентов. Не входя в тонкости расчетов, которые подвержены искажениям каждой стороной, будет правильно сказать, что советские промышленные мощности снизились примерно в два раза под влиянием наступления немцев в 1941 году.