Сколько волка ни корми - Карина Володина

путь свой не обращает, и под ноги не смотрит, когда по мокрой земле холма они с Баей подниматься начинают. Держит Вран левой рукой Баю всё ещё за стан, крепко держит, к себе прижимая — а в правой у него нож её покоится. Острый, большой. Не стоит сейчас никаким мужикам зорким к двум теням, по холму бредущим, приглядываться — не отвечает за себя больше Вран, никому он уже из деревни не доверяет, ни с кем воздух пустыми разговорами сотрясать не станет. Поговорил уже. С ведуньей мудрой посоветовался. Много нового действительно узнал.

Ветер слабый, нежный, весенний по вершине холма гуляет — свежий здесь воздух, наконец-то дым печной у Врана из лёгких выветривается. Свежий воздух. Хотела Бая свежим воздухом подышать — вот и исполнилось её желание. Вот и подышала.

— Ну что… — Вран начинает.

И замолкает.

Видит он там, далеко внизу, у ворот деревенских, всполох волос рыжевато-красных под светом одного из светочей — такие волосы только у Латуты да у матери её. Ничего больше Вран не видит — ни платья, ни людей рядом, — только волосы эти огненные, горло ему через столько вёрст сдавливающие, перетягивающие, слова не дающие вымолвить. Съёживается что-то у Врана в груди, скручивается, не понимает он, что чувствует — да и не чувствует, наверное, ничего. Вновь пустота на него наваливается, тошно ему от этой пустоты, горько — но быстро она в себе эту горечь с тошнотой растворяет.

Сглатывает Вран, отчаянно кадык его дёргается, судорожный выдох из горла вырывается — словно сделать что-то его тело пытается, хоть как-то с напряжением справиться, да не выходит ничего. И у Врана не выходит. Хоть что-то сказать не выходит. И Бая тоже молчит, рядом стоит. Говорил с ней Вран, говорил ради неё, говорил, чтобы хоть как-то её от случившегося отвлечь — а теперь не может, не может, не может уже.

И не знает Вран, сколько бы ещё так простоял, на волосы латутины глядя, если бы не почувствовал вдруг, как Бая на миг от него отстраняется.

Но лишь для того, чтобы обеими руками его обхватить. Обнять. Лицом своим в плечо его зарыться, губами своими в тулуп его прерывисто выдохнуть, волосами своими мягкими щеки его коснуться. Всем телом Бая к нему прижимается — сильным и хрупким одновременно, крепким и тонким, — и разжимаются у Врана снова в горле тиски. Исчезают с глаз волосы рыжие. Обнимает он Баю в ответ, глаза прикрывает — и позволяет себе в Бае раствориться, в объятьях этих внезапных, успокаивающих, ни о чём уже больше не думая.

* * *

— Вышвырнуть его надо! Выш-выр-нуть!

Нет, как ни странно, не Солн это орёт. И не Сивер. Сивера Вран не видит даже — может, и нет его здесь, в толпе лютов собравшейся.

Зато есть дед какой-то, слюной по сторонам в горячке разъярённой брызжущий.

— Ты что с ней сделал, уродец однодушный? — не успокаивается дед, то подскакивая к Врану, то отпрыгивая от него — точно пёс взбесившийся, не лает разве что. — Ты как додумался нож её руками своими грязными схватить? Отдай, отдай нож ей! Бая, а ты что глазами хлопаешь? Лесьяра, посмотри на неё, посмотри, в каком она виде! Ты куда наследницу на ночь глядя уволок? Ты что…

Смотрит и так на них Лесьяра — впереди толпы лютьей смотрит, из которой дед выскочил и которая на краю болота собралась. Не ожидал Вран, что так много народу здесь будет. Ожидал ли хоть что-то? Едва ли. Разве что, может, Рыжку оклемавшуюся увидеть.

Но Рыжка к такой толчее точно из воды выходить не будет.

— Рыжка, — говорит Бая, как мысли его читая. Хмурится, взглядом недоумевающим деда смеряя. — Бушуй, успокойся. В порядке всё со мной. Ведьму мы… нашли.

«Нашли». Понимает Вран, что не это слово Бая сказать хотела — да не повернулся язык у неё.

— Ведьму? — Очень имя Бушую его подходит — подсказал, что ли, родителям кто, когда выбирали? — Лесьяра, ты слышишь? Какую ведьму, Бая? О чём ты? Вовек ведьм в лесу этом не водилось!

— В лесу, может, и не водилось, — огрызается Бая, и с облегчением Вран готов выдохнуть: молодцом она держится, вон как ответами в Бушуя этого стреляет — значит, хоть немного в себя пришла. — А в деревне врановой очень даже водилось. Дедушка, да хватит уже! Ведьма детей малых в лес выбрасывала. Ведуньей её в деревне называли. Пальцы у неё детские…

Запинается Бая. Обеспокоенно Бушуй брови косматые сдвигает — есть что-то в лице смуглом его с Баей общее, углядел теперь Вран.

— …на кольце железном болтались, — заканчивает за неё Вран, не на деда смотря — на Лесьяру. Опять у неё взгляд этот ледяной, непроницаемый. Ничего, сейчас Вран живо этот лёд растопит. — К ведунье я… мы…

Хочет было Вран приврать немного, чтобы и себя, и Баю выгородить — но понимает он, что лучше без этого обойтись сейчас.

— К ведунье я Баю попросил со мной сходить, — продолжает он. — Узнал я, что Рыжка к себе стариков постоянно тащит, подумал, что помнит она что-то из жизни своей прошлой, из утробы материнской про бабку, которая всем помогает. Подумал… может, и впрямь она поможет. Пришли мы к ней…

— В деревню? — низко, угрожающе Бушуй спрашивает, снова на Врана надвигаясь.

Крепкий он на вид, хоть и немолодой, хоть и с Врана невысокого ростом — но лицо умное, живое и уж больно распалённое. Вран особых надежд не строит: такой набросится — мокрого места не останется.

Но и слабость перед такими проявлять — последнее дело.

— В деревню, — сухо Вран подтверждает.

— В деревню ты Баю нашу потащил? — цедит Бушуй, глаза сужая.

— В деревню, — сквозь зубы Вран повторяет, шаг ответный к Бушую делая — и Баю за собой увлекая, потому что держит Бая всё ещё его ладонь в своей. — В деревню я вашу Баю потащил. Это я и сказал — неужто несколько раз повторять вам надо?

— Спокойно, — бесстрастно Лесьяра говорит, и Бушуй на месте замирает с ногой уже занесённой. — Пусть продолжает.

Отлично.

— Зашли мы в избу бабкину, и Бая там на стене красной нашла… это. То, о чём сказал я уже. Кольцо железное, на которое пальцы детские нанизаны. У Рыжки пальца безымянного нет. У Веша, Бая сказала, тоже. Оба они каким-то образом в лесу оказались, хотя одна якобы не родилась, а второй при родах умер. Я бросил пальцы в печь, но ведунье это… не понравилось.

— Не понравилось? — брови