Императорский Балтийский флот между двумя войнами. 1906–1914 гг. - Гаральд Граф

Никаких особых увеселений на военных кораблях офицеры не могли предоставить своим гостям, если только среди них самих не оказывались певцы и музыканты. Но часто бывало, что среди приглашенных бывали певицы, певцы или музыканты. Тогда празднества сильно оживлялись. Вообще если кто‑либо из членов кают‑компании хорошо играл на пианино или другом инструменте или пел, то это доставляло всем огромное удовольствие. Я помню прекрасных пианистов – механика А.П. Порадовского[227] и мичмана Ралленбека, а также замечательного виолончелиста лейтенанта П.П. Шмидта[228].

Обычно приемы ограничивались обильным чаем или обедом, а затем дружеской беседой за кофе с ликером или бокалом доброго вина. Иностранных гостей, конечно, интересовали русские блюда – пироги, пирожки, закуски и… водка.

Если на корабле был оркестр музыки, что полагалось на флагманских кораблях, то, конечно, он играл во время обеда. Но оркестры далеко не всегда были хорошие.

Несмотря на однообразие приемов, время проходило быстро, и гости засиживались насколько было возможно долго. Недаром русские моряки славились особым радушием и веселостью.

Во время нашей стоянки в Виго туда пришел отряд германских легких крейсеров[229]. Он производил своим наружным видом прекрасное впечатление – корабли чисто выкрашены, все хорошо прилажено, команда и офицеры – подтянуты и безукоризненно одеты. Взаимных симпатий мы не проявляли, и все ограничилось официальными визитами. Даже на берегу они нас сторонились. Походило, что они имели какое‑то указание от своего начальства.

Местные жители, хотя Испания и Германия считались дружественными державами, к ним не питали симпатий, и к нам были гораздо больше расположены. Впрочем, может быть, оттого, что мы были гораздо более тороваты, чем весьма экономные немцы.

Ввиду того, что выяснилось, что капитан 1‑го ранга Пономарев не скоро выздоровеет, к нам был назначен, временно командующим крейсером – флаг‑капитан отряда капитан 2‑го ранга Казимир Адольфович Порембский[230]. Он во всех отношениях отличался от капитана 1‑го ранга Пономарева. Насколько тот был спокойный и выдержанный человек, настолько Порембский – нервный и вспыльчивый. В нем сильно сказывалась польская кровь, и в его характере было немало заносчивости. Главная же разница была в том, что наш старый командир был опытный капитан, а новый в первый раз оказывался в роли командира, да и немало служил по штабам. Особенно он волновался на походах, и, видимо, у него не было способностей к управлению кораблем. Он управлялся очень плохо. Это все видели, и это особенно не нравилось офицерам. Порембский и сам, конечно, это понимал, но, как самолюбивый человек, болезненно реагировал на свои промахи и не прочь был свалить вину на другого. Поэтому он не сошелся со старшим офицером и штурманом, которые гораздо были опытнее его и по кораблевождению, и по управлению кораблем. Казалось бы, он должен был бы искать в них поддержку и этим облегчить свое положение, а он, наоборот, портил отношения, и самолюбие ему мешало спрашивать их совета.

Кроме того, для него получилось трудное положение и в том отношении, что он, будучи флаг‑капитаном, весьма усердным и педантичным, следил за точным исполнением всеми кораблями утвержденных инструкций по маневрированию, походам, сигнализации и т. д. Именно благодаря его докладам адмирал, которого он держал в своих руках, часто делал замечания командирам и поднимались сигналы с выговорами. Это, конечно, возбудило против него многих, так как все отлично знали, что если не Порембский, то адмирал бы никаких выговоров не делал. Внезапно же сам Казя (как прозвали Порембского) оказался в роли командира и делал промахи самого грубого свойства и поэтому заслуживал гораздо большего неудовольствия адмирала. И теперь частенько поднимались на «Цесаревиче» сигналы с неудовольствием адмирала «Макарову». Наверно, к полному удовлетворению других командиров, которые не могли не посмеиваться над ним, уже не говоря про молодежь. Та злорадствовала, что, мол, Казя получил фитиль, теперь понял, как это приятно получать.

Офицеры «Макарова» невзлюбили Порембского. Впрочем, и он был недоволен нами и, не скрывая, говорил, что корабль находится в плохом состоянии. До известной степени он был прав, но, чтобы добиться лучших результатов, не надо было всех вооружать против себя. Он должен был помнить, что бывший командир, так и старший офицер, были очень любимы офицерами.

Казя был минным офицером и даже получил в Артуре, будучи минным офицером «Новика», Георгия, поэтому и у нас ему легче всего было разбираться по этой части. Он и начинал сильно теснить Геркена и отчасти меня. Меня он меньше притеснял, так как я постоянно был занят преподаванием гардемаринам и не имел времени следить за состоянием минной части. Геркена же часто «требовали к командиру», и тот высказывал неудовольствие – за мигание или слабость света, плохое действие телефонами и т. д.

В Виго присоединился к отряду крейсер «Олег», который успел починиться после аварии[231]. Теперь отряд состоял из двух линейных кораблей и трех крейсеров.

Наконец долгая стоянка в Виго была закончена и мы вышли в Портсмут. Было начало апреля, и плавание отряда заканчивалось. Мы все ближе подходили к берегам Балтийского моря.

Занятия с гардемаринами тоже уже близились к концу. Нам, младшим специалистам, порядочно‑таки надоело проходить с разными сменами все ту же месячную программу: едва заканчивалось прохождение курса с одной сменой и она сдавала экзамены, как начинались занятия со следующей сменой. Это было скучно. Гардемарины, в общем, относились, конечно, серьезно к занятиям, так как провал на экзаменах грозил им выпуском поручиками по Адмиралтейству, чего все чрезвычайно боялись. Но среди них все же были единичные лица, которые отставали по своим знаниям от остальных. Через два‑три месяца они должны были сделаться офицерами, оканчивали Морской корпус, а путали вольты с амперами или омами. Еще хуже, если никак не могли постичь смысла прокачки мин. Но, во всяком случае, легендарный случай, когда на экзамене один гардемарин на вопрос, отчего у лампочки должно быть два проводника, ответил, что один запасной, был уже совсем редким явлением.

Конечно, им по производстве в мичманы на первых порах главным образом, нести вахты и, следовательно, они должны были знать особенно хорошо все, что входит в обязанности вахтенного офицера или вахтенного начальника, но они не могли быть профанами и в специальностях. Мало ли какие обязанности могли быть им случайно поручены.

Вахтенную службу они хорошо изучили, но все же бывали случаи, что происходили и промахи. Наш Казя сильно их муштровал.

Поход в Портсмут в смысле погоды оказался уже много неприятнее. В Ла‑Манше нас застала пурга. Мокрый снег мешал видеть, и было нелегко держаться в строю. Бедный Порембский страшно волновался и не давал покою вахтенным начальникам и штурману. То ему казалось, что корабль налезает на «Славу», то слишком отстал; то волнуется, что маяк не открывается; то ему кажется, что какой‑то огонь открылся, которого другие не видят. Скорее, это у него был прием, чтобы заставить всех быть особенно внимательными, но мы были достаточно опытными офицерами, чтобы не нуждаться в таком подбадривании. Поэтому это нас изводило и мы были рады, когда сменялись с вахты.

В Портсмуте гардемаринам были показаны порт и некоторые современные английские корабли, а также знаменитый корабль адмирала Нельсона «Виктори», на котором он держал флаг в Трафальгарском сражении. Теперь он был памятником славных подвигов знаменитого адмирала.

Нельзя было не признать, что английские корабли производят наилучшее впечатление. Корабли и других стран бывали в отменном порядке и красивые, но в английских было что‑то такое, что их отличало от других, какой‑то выдержанный военно‑морской стиль. Посмотришь на них и скажешь – да, это боевой корабль и морские его качества несомненны.

Помню, в Портсмуте мы съехали на берег с Эссеном, инженер‑механиком Поповым[232] и лейтенантом Шульгиным. Погуляли по улицам, зашли в несколько магазинов, выпили отвратительного шоколада и решили возвращаться на крейсер. Вдруг Эссен увидел вывеску, гласившую, что здесь находится собачий питомник. До этого нам и в ум не приходила мысль обзавестись собаками, а тут вдруг все возгорелись желанием купить по собаке, и так это захотелось, что мы сейчас же вошли в этот питомник и стали выбирать его пансионеров. Эссен выбрал огромную гончую, Попов – бульдога, я – маленького «кинг‑чарльза», только Шульгин в последнюю минуту раздумал. Никто из нас ничего в собаках не смыслил, но тут мы стали опытными собачниками и давали друг другу весьма полезные советы.

Затем, расплатившись с очень довольным англичанином, который весьма обрадовался таким неожиданным покупателям, мы вышли из магазина, таща на цепочках упирающихся собак.