Москва – Испания – Колыма. Из жизни радиста и зэка - Лев Хургес

Вообще говоря, трудно себе представить большее издевательство над элементарной эстетикой, чем тюрьма в таком месте. Это примерно то же самое, что поставить общественный писсуар и помойный ящик посреди роскошного цветника в парке и, по-видимому, это возможно только в Турции. Согласно конвенции Монтре[111], проход торговых судов через Босфор и Дарданеллы должен был осуществляться беспрепятственно, но местные власти имели право медицинского досмотра, чем турки и не преминули воспользоваться. Хотя наши судовые документы были в полном порядке, все же нас остановили на рейде для принятия на борт турецкого врача, и почему-то на всякий случай с обеих сторон нашего парохода встали два турецких сторожевика, которые даже навели на нас расчехленные орудия. Кроме нас, такой чести не удостоился ни один из многочисленных «купцов», стоявших на Босфорском рейде. Судя по всему, характер нашего груза туркам был хорошо известен (и, наверно, не только им), и нас просто решили немного подержать на рейде Босфора. Прибывший вскоре турецкий врач не стал утруждать себя такими деталями, как осмотр санитарного состояния парохода и команды, а сразу же спустился в капитанскую каюту, где начал основательно нагружаться испанскими винами и русской водкой.

Чтобы поскорее избавиться от турка, в его катер быстренько погрузили два ящика водки и несколько ящиков апельсинов (оказывается, что это был вполне официальный бакшиш, который взимался врачом при каждом досмотре). Но отделаться от врача так быстро не удалось: дело в том, что за «досмотр» ему полагалось еще и 75 долларов, причем эти деньги должен был уплатить сам испанский консул в Константинополе. День был как назло воскресный, и не предупрежденный заранее консул (сыграл роль фактор секретности рейса) уехал куда-то отдыхать от своих многотрудных дел, и нам пришлось ждать его возвращения на рейде. В результате мы оказались на целый день выставленными на обозрение разведчиков всех стран (безусловно, обосновавшихся в Константинополе), а мы, советские добровольцы, вынуждены были сидеть в каютах, пока часов в шесть вечера не прибыл к нам испанский консул.

Консул рассчитался с врачом, и тот, уже основательно нагрузившийся, не без помощи лебедки был опущен в свой катер. Лишь после этого сторожевики отошли от нас, и пароход мог тронуться в дальнейший путь. Наконец-то и мы могли выйти из своих душных кают подышать вечерней свежестью и полюбоваться изумительным зрелищем вечерних рекламных огней Константинополя. Уже затемно вошли в Мраморное море.

Жизнь на пароходе постепенно входила в нормальную колею. Несмотря на то что с продвижением вперед опасность потопления для нас все возрастала, но человек привыкает ко всему. Как-то мало-помалу улеглись все страхи. Все чаще раздавались шутки, смех, звуки баяна. Мы стали уже более-менее сносно изъясняться с испанцами на какой-то дикой смеси ломаных русских, испанских и вообще гибриднонепонятных слов, а в основном жестов. Картежная игра постепенно уступила место испанской игре в кости, пожалуй не менее азартной. Фортуна в этом деле мне неизменно сопутствовала, и к своему ящику папирос я выиграл еще два, абсолютно мне не нужных. Часто слушали в кают-компании радиопередачи, преимущественно итальянские. Наш переводчик Валентино, по национальности итальянец, успевал быстро переводить на русский язык эти, как правило, неутешительные вести, которые итальянское радио, с нескрываемым злорадством, представляло в еще более мрачном виде. Особенно тяжелым для нас было сообщение о торпедировании на Картахенском рейде республиканского крейсера «Мигель Сервантес». Это был один из самых сильных и быстроходных кораблей флота Республики, и его потеря существенно уменьшала боеспособность конвоя, который должен был нас встретить и провести через наиболее опасный участок пути: Алжир – Картахена, поперек Средиземного моря, в довольно широком его месте. Но у нас пока все шло спокойно. Фашистские пираты еще не осмеливались топить суда Республики на выходе из Дарданелл (как они стали делать позже), и в греко-турецких водах мы чувствовали себя в безопасности. Но вот исчезли острова Архипелага, и мы вошли в итальянские воды. Хотя мы и старались держаться несколько в стороне от проторенных морских путей во избежание нежелательных встреч с немецкими и итальянскими судами, но все же даже в этих местах встречали их довольно часто, и тут уже получение торпеды в бок от подлодки неизвестной принадлежности стало вполне вероятным, так как, выражаясь блатным языком, «наводчиков» было более чем достаточно. Довольно часто попадались итальянские рыбаки на небольших баркасах. Особенно запомнилась одна встреча: чуть ли не посередине Средиземного моря, на расстоянии не менее чем километров 300 от ближайшего берега, покачивается на волнах лодка, полная свежей рыбы. Вся команда «корабля» – два человека: весь сморщенный, с продубленной морскими ветрами кожей, старик лет не менее семидесяти, и мальчуган лет семи-восьми. Вот тебе и наглядный урок капиталистического образа жизни. Ведь этому старику уже давно пора лежать на печи, греть кости, а мальчугану еще и в школу рано ходить, а они, по-видимому, основные добытчики и кормильцы многочисленной семьи.

Испанцы, наверное, уже привыкли к таким картинам, но для нас, советских людей, это показалось настолько диким, что если бы «Дуче» икнул от каждого нашего матюка в его адрес, то икать ему пришлось бы довольно долго. Что может быть более грозным обвинением такому образу жизни, как дряхлый старик и семилетний мальчуган в утлой лодке посредине Средиземного моря в конце ноября? И это не исключение, а система, как объяснил наш переводчик. На воспитание малолетних детей и обеспечение старости у «Дуче» денег не хватает, а на грязную войну в Абиссинии[112] и на интервенцию в Испании сразу находятся миллионы.

Старик знаками показал нам, что у него кончился табак. Надо было видеть, с какой радостью заворачивали наши ребята в резиновый мешок папиросы старику и шоколад ребенку, и лучшей для нас благодарностью были поднятые ими в приветствии «Рот Фронт» кулаки, и долго еще, пока не скрылась из глаз эта утлая лодчонка, раздавались в наших ушах: «Салют, камарадос!» старика и мальчугана. Хорошим уроком для нас была эта встреча. Для понимания чувства международной пролетарской солидарности она дала нам гораздо больше, чем длительные политзанятия дома. За счастье таких детей, чтобы у них было настоящее счастливое детство, а не изнурительный опасный труд, стоило воевать, а в случае нужды и умирать.

Много лет прошло со времени описываемых событий и очень трудно, только по памяти, не имея никаких записей тех времен (а дневники и просто заметки были командованием категорически запрещены), систематически описывать все перипетии этого не совсем обычного путешествия, но многие события и факты так глубоко врезались мне в память, что могут быть изложены с высокой степенью достоверности.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});