Сильванские луны - Натанариэль Лиат

было двенадцать, – сказал Ларс. – Умер совершенно внезапно. Без войн, болезней, разных несчастий. Перед смертью он был абсолютно здоров… Так мы думали. Потом, когда врачи пытались понять, что же случилось, они обнаружили разные… интересные вещи. Папин старший брат погиб в очередной Канкарской войне, по нему нельзя было судить, но их отцу, моему деду, в день смерти тоже не был и тридцати пяти. В семье считали, что это самоубийство из-за любовницы, там правда был целый скандал, но история всё равно получалась нескладная… Болезнь бы многое объяснила. В общем, после долгих изысканий нам сообщили, что эта дрянь – наследственная. Передаётся из поколения в поколение, причём только по мужской линии… – он улыбнулся. – Прямо как титул. По крайней мере, мои тётушки преспокойно дожили до почтенного возраста… А вот мне, кажется, не удастся.

Лексий слушал его, позабыв дышать. Слова вроде были понятны, но не хотели зацепляться, не давали себя осознать – мешали странно спокойный тон и эта печальная, но не вымученная улыбка. Ох, но как же это всё?..

– Я бесконечно восхищаюсь мамой, – признался Ларс. – Я не знаю, сколько нужно сил, чтобы не сломаться, когда после смерти мужа тебе говорят, что твой сын отправится следом самое большее лет через двадцать. Я-то, когда мне рассказали, особо не испугался… Сам знаешь, когда тебе двенадцать, двадцать лет кажутся целой вечностью. Такое далёкое будущее, когда там оно ещё наступит!.. Потом, когда я очнулся и понял, что половина срока уже позади, я, конечно, запел иначе.

– Неужели это не лечится? – Лексий ухватился за этот вопрос так, будто речь шла о его жизни, а не о чьей-то чужой. – Даже магией?

– Чтобы лечить, нужно знать причину, – Ларс пожал плечами. – А её так и не выяснили, хотя меня года два изучали чуть ли не лучшие доктора страны… То есть нет, они теперь знают, от чего именно я умру. Просто не понимают, почему это произойдёт. За последние годы медицина достигла новых высот и всё такое… но пока она всё равно не может мне помочь. Увы.

Какое-то время они помолчали. Лексий отстранённо думал, что, располагай земная медицина магией, она стала бы почти всесильна. Может, здешняя тоже станет – ещё лет через двести… Но кто бы мог подумать, что Ларс – всегда спокойный, весёлый и уверенный в себе Ларс – носит за пазухой такую тяжесть? Умереть молодым не так страшно – чёрт с ним, все там будем, в конце-то концов; страшно с самого детства знать, что умрёшь…

– Знаешь, – Ларс не смотрел не на него, глядя куда-то в бархатный мрак ночи, – пару лет назад, когда до меня наконец дошло, мне стало по-настоящему страшно. Постоянно, каждую секунду чувствовать, как время уходит… Как будто ты в запертой комнате, которая наполняется водой. И воды вроде как пока немного, но она прибывает с каждой минутой… а бежать некуда.

Он на мгновение прижал ладонь к груди и невесело рассмеялся:

– Иногда было так паршиво, что хоть обручи на сердце ставь…

Лексий знал эту легенду, бывшую, по слухам, не просто выдумкой. Все эти истории о том, что в старые времена таинственные мастера, одновременно маги и кузнецы, умели заковывать живое, бьющееся сердце человека в стальные обручи, чтобы оно перестало чувствовать. Чтобы жизнь продолжалась, но больше не было ни печалей, ни радостей… Что-то вроде самоубийства, если только не хуже. Так же глупо, чудовищно и непоправимо…

Людей, которые сделали с собой такое, называли генрихами – в честь героя сказки. Смешно, Лексий помнил, что на Земле был похожий сюжет про заколдованного принца и слугу, с ума сходящего от горя, вот только в сильванском варианте принц превращался не в милого лягушонка, а в обезумевшее чудовище, натворившее страшных бед… Здешнему Железному Генриху обручи понадобились затем, чтобы собраться с духом и прикончить любимого господина, пока он не убил кого-нибудь ещё. Такой вот хэппи-энд…

Лексий не знал, правда это или нет, но поговаривали, будто в Оттии, где-то в глухих деревнях, до сих пор остались люди, которые умеют сковывать сердца. Вот только расковать их обратно никому из них не под силу. Единственный способ снова стать собой подсказывала та же сказка: в ней говорилось, что обручи могут лопнуть от чувства, настолько сильного, что его не сдержит даже сталь… Вот только насколько сильным должно быть это чувство? О генрихах почти не было достоверных свидетельств, но Лексий как-то читал о состоявшейся сто лет назад казни человека, которого считали одним из них. Преступника приговорили к повешенью за то, что он убил жену и своих детей; когда его спросили, зачем, он сказал, что хотел проверить: неужели он даже теперь ничего не почувствует? На ошарашенный вопрос судьи о том, удалось ли ему, мужчина только равнодушно пожал плечами и подставил голову под петлю…

– Сначала я пытался забыться, – продолжал Ларс. – А что ещё могло прийти к голову двадцатилетнему дураку, который вдруг понял, что впереди ничего нет? Ударился в кутежи, в совершенно безобразные пьянки с женщинами… и не только – знаешь, в тот период я завёл массу… интересных знакомств… Нарывался на дуэли, надеясь, что на одной из них меня наконец убьют, но, как известно, кому суждено быть повешеным… Судьба уберегла. Опиум пробовал, думал, может, хотя бы так получится не вспоминать, кто я и что дальше, но видения от этой гадости были на редкость мерзкие, даже хуже, чем наяву…

Ларс замолчал и сделал глубокий вдох.

– И знаешь что? – сказал он неожиданно ясно. – В конечном итоге всё это ни капельки не помогло. Если, не дай Айду, у тебя когда-нибудь случится горе, настоящее горе, то вспомни, что пытаться его залить – плохая идея. Мысли, которые тебе больно думать на трезвую голову, точно не станут легче с чудовищного похмелья…

Совет звучал мудро, и Лексий решил его запомнить.

– Боги знают, до чего бы я дошёл, если бы не Августа. Она целый год вытаскивала меня из самых неблагородных мест, терпела меня у себя дома, чтобы я не пугал маму и девчонок тем, во что превратился… Слушала весь этот бессвязный бред, который я нёс в приступах жалости к себе. Но в один прекрасный день даже ей наконец надоело. Она поставила мне ультиматум: если я не перестану вести себя как избалованный ребёнок, впадающий в истерику, когда что-то получается не так, как он хочет, то могу проваливать, потому что она больше не собирается тратить силы на ничтожество, которое не желает, чтобы его спасали… Это