Зеркало Медузы - Роберт Мазелло

Асканио обо всем позаботился. Взамен на обещание не выходить на улицу Виргилио предоставили кучу сена в конюшне, хлеб, кашу и ежедневную порцию вина — он особенно настаивал на этом пункте. Несколько следующих недель его кашель ухудшался, а сила убывала. Асканио присматривал за ним. Однажды вечером ученик пришел в мастерскую и, покачав головой, сообщил:

— Он не доживет до рассвета.

Челлини понял, что время пришло. Книга его судьбы — самого известного из ныне живущих мастеров Италии — завершилась. Пора было приниматься за новую летопись. И новый человек должен был переехать в другую страну, чтобы жить там под другим именем.

Монах взмахнул рукой, приглашая к кафедре почтенных членов Академии. Те начали зачитывать свои панегирики и делиться воспоминаниями. Прозвучало несколько сонетов, и Челлини принял их со снисходительным великодушием. Естественно, он сочинял стихи гораздо лучше. Хотя Бенвенуто прославился как скульптор, ювелир и мастер литья, но он увлекался и изящным слогом. Челлини не чурался поэзии и иногда жалел о том, что годы назад прервал написание своей биографии. Он мог бы рассказать о многом. Ему было в чем признаться. Но его незавершенный труд уже разошелся в кругах художников и знати, и теперь текст нельзя было дополнить новыми главами. Разве могли они появиться из-под пера мертвеца? Такие чудеса дозволялись только святым, а по меркам людей он жил, как смутьян и грешник.

Когда похоронные речи закончились, несколько академиков и монахов-сервитов сопроводили гроб из Кьострино деи Морти в часовню Святого Луки. Там у стены зияла открытая могила. Челлини осторожно прокрался между колоннами и, стараясь никого не задеть, приблизился к ней на достаточное расстояние, чтобы бросить взгляд на черную утробу, принимавшую в себя гроб. Ящик опустили вниз на украшенных тесьмой веревках, которые упали следом, как только он коснулся дна. Рядом под парусиной ожидала куча грунта и гальки. Тут же лежала дюжина лопат.

Скольким людям доводилось видеть собственные похороны, размышлял Челлини. Это было жуткое зрелище — даже для человека с отважным характером. Бенвенуто воспринимал его как мрачный символ тяжкого греха, в котором отныне будет протекать каждый его день. Художник, чья студия располагалась под мастерской Бронзино — еще один его хороший и давнишний друг, — подошел к краю могилы и пожелал «покоя бессмертному мастеру, который принес Флоренции славу и одарил весь мир красотой своих творений». Затем он бросил на гроб ветвь пурпурных ирисов.

Бессмертный мастер! Эта фраза понравилась Челлини. Знал бы этот художник, как верны его слова.

Глава ордена, аббат Ансельмо, наклонился и откинул парусину. Взяв горсть земли, он бросил ее в могилу. Болезненно застенчивый старик, ужасно заикавшийся при разговоре, согласился зарезервировать это место для Челлини лишь в обмен на прекрасное мраморное распятие, которое Бенвенуто подарил его ордену. Люди подходили и, бросая горстями землю, отдавали последние поклоны. Мелкие камешки стучали по гробу. Из ротонды доносилась тихая мелодия обады. Эту композицию для арфы, двух флейт и пятиструнной лиры де браччо — и слова, и музыку — написал Челлини. Когда мелодия стала громче и заполнила помещение, Бенвенуто почувствовал, что его пальцы начали непроизвольно подергиваться, будто играли обаду на флейте. Глаза защипало от слез. Не от сожаления — он всегда поступал по-своему и не нуждался в прощении, — а от ностальгии. Его отец был музыкантом. Он хотел, чтобы Бенвенуто стал флейтистом, но мальчик, сделав славный старт, увлекся другим ремеслом. Музыка не пленила его. Она казалась ему слишком эфемерной. Ему же хотелось создавать нечто более монументальное, ощутимое и вечное.

Прислушиваясь теперь к печальной мелодии и торжественным стихам, навеянным концовкой «Рая», третьей части бессмертной поэмы Данте, он усомнился, что был прав, отказавшись от музыкальной стези. Камень можно расколоть, золото — расплавить, но бестелесная суть музыкального творения — последовательность нот, нескольких слов или фраз — выдержит любое испытание временем. Что может разрушить ее? Кто может владеть мелодией или песней? Они принадлежат любому человеку, владеющему инструментом или голосом. Сейчас Бенвенуто хотелось оказаться рядом с отцом, с которым так часто доводилось ссориться и спорить когда-то, а теперь он, признанный художник, вопреки своим привычкам и гордости, страстно желал склонить голову перед почти неизвестным композитором и попросить его о прощении.

Наконец Челлини отвернулся от могилы и длинной череды людей, пришедших отдать ему последние почести. Он тихо направился к выходу — невидимый и отлученный от прежней жизни. Пройдя по длинному нефу между горевшими факелами, он вышел на темную площадь. Асканио ожидал его в затемненной лоджии. Но и он испуганно вздрогнул, когда Бенвенуто тихим покашливанием дал ему знать о своем присутствии.

— Мы одни?

— Да, — осмотревшись по сторонам, заверил его Асканио. — Никого не видно.

Челлини быстро окинул взглядом лоджию и снял с головы венок, сделанный из инфернального тростника. Убор был ему маловат. С губ Бенвенуто сорвался вздох облегчения. Через несколько секунд его фигура начала обретать свою былую форму. Казалось, что он вышел из-за струй водопада и снова стал видимым для глаз людей.

— Вы выглядите как обычно, — прокомментировал Асканио, осмотрев его с головы до ног. — Не хуже, но, к сожалению, и не лучше.

Челлини был другого мнения. Понаблюдав за своим погребением, он стал относиться к жизни иначе — более трезво и строго.

— Итак, вас проводили в мир теней. Вы уже придумали, кем будете дальше?

— Каким-нибудь правителем, членом королевской семьи. Или, возможно, маркизом.

Асканио сделал изящный поклон, убрав одну согнутую руку за спину.

— И где маркиз будет жить?

Челлини давно размышлял над этим вопросом. В конце концов он решил начать новую жизнь на родине его прекрасной и давно утраченной возлюбленной. Набросив капюшон на голову, он тихо ответил:

— Во Франции.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 19

Несмотря на скорость, доходившую до двухсот миль в час, поезд почти не раскачивался и не подскакивал на рельсах. Как день и ночь в сравнении с чикагскими электричками, подумал Дэвид. Он рассматривал в окно холмистую местность итальянской сельской глубинки. Сумерки сгущались. Вдали едва различимо виднелись стены очередного средневекового города, мимо которого они проезжали. При любых других обстоятельствах Дэвид получал бы удовольствие от каждой минуты путешествия. Но эта поездка в Париж была особенной.

Он трижды пытался дозвониться до Чикаго, после чего, решив немного подождать, закрыл мобильный телефон. Последний раз, когда он говорил с Гэри, Сара проходила в больнице очередное обследование.

— Пока все нормально, — сообщил ему Гэри. — Показатели ее здоровья улучшаются или остаются стабильными. Надеюсь, что ничего плохого не произойдет.

У Дэвида тоже появилась надежда — не только на улучшение показателей, но и на кое-что большее. Теперь он хотел воплотить ее в жизнь.

Щелкнул замок душевой, и Оливия вышла в купе, расчесывая гребнем мокрые волосы. В обтягивающих джинсах и водолазке она выглядела гладкой и грациозной, как морской котик. За несколько прошлых часов их отношения перешли в новую фазу. После первых объятий на ступенях ее дома все барьеры между ними рухнули. Те подозрения, которые он имел насчет Оливии, ушли вместе с пустыми страхами и ненужными словами. Теперь они могли стать не только деловыми компаньонами, но и любовниками — еще до того, как закончится ночь.

— Я тут подумала кое о чем, — сказала она, в последний раз проведя гребнем по черным волосам.

— О чем именно?

— Нам не мешало бы перекусить. Я с утра ничего не ела.

Дэвид вспомнил, что он тоже за весь день не проглотил ни крошки.

— И еще я выпила бы немного вина, — добавила его спутница.

Дэвида не нужно было уговаривать. Захватив с собой сумку и закрыв купе на замок, он направился следом за Оливией по длинному проходу. Они прошли через два вагона и наконец почувствовали запах еды — очень вкусной еды. Стюард в синей форме поздоровался с ними и с улыбкой сказал:

— Я рекомендую форель, только что пойманную.

Дэвид с восторгом осмотрел вагон-ресторан. По обе стороны узкого прохода стояли маленькие столики. На белых льняных скатертях блестело столовое серебро. Небольшие светильники с розовыми абажурами создавали интимную обстановку. Когда официант в белой куртке усадил их за столик, Дэвид заказал бутылку холодного бордо. Последний раз он ужинал в поезде по пути в Детройт. Это был рейс «Амтрака», и ему предложили пачку чипсов, несвежий сандвич и теплую колу. Все-таки европейский перевозчик явно выигрывал.