Дневник шпиона - Смирнов Николай Николаевич

Благополучно мы прибыли с Долгоруким в Петербург, где провели всего только один день. Здесь я получил от нашего агента записку из Лондона, в которой мне было предложено возвращаться как можно скорей. Мы выправили довольно чистые документы и под видом рыботорговцев двинулись на Мурман, в расчете пересесть там на какой-нибудь норвежский пароход. Кроме того, мне хотелось вновь увидеть те места, в которых я провел шесть месяцев пять лет назад.

Очень многое изменилось и на Мурманской дороге. Леса у линии были вырублены, станции отстроены. Я едва узнал Кицу. Но тот фонарь, у которого расстреливали Градова, еще стоял. Мы проехали мимо него.

Чем ближе мы подъезжали к океану, тем сильнее брало меня опасение, что нас арестуют в Мурманске, где очень мало пассажиров и очень многочислен штат агентов охраны. А попадаться в руки сыщиков с клише червонцев в чемодане мне вовсе не хотелось. Поэтому мы не доехали до станции Мурманск, а слезли за двенадцать верст, в Коле. Своим приездом мы не обратили на себя внимания. Полдня мы провели в трактире, разговаривая с лопарями на разные темы. А после обеда приступили к осуществлению плана нашего дальнейшего продвижения.

Здесь была еще совершенная зима. Несмотря на конец марта, снег лежал толстыми синеющими пластами, люди, закутанные в меха, погоняли оленей, и дым стоял колом над домами. Между разговорами мы купили у лопарей четыре запряжки оленей и, взявши двух лопарей в проводники, вечером выехали по целине к норвежской границе.

Нам предстояло проехать около четырехсот миль, и это было не так просто. Только месяц назад мы страдали от жары, а теперь мороз жег нам щеки. Правда, кроме оленей и саней мы приобрели полные комплекты здешней одежды: пимы, малицы и шапки с длинными меховыми лентами, чтобы закутывать подбородок. Но все же мы немало помучились от мороза, хотя выиграли на спокойствии.

За все время нашего путешествия на оленях мы не встретили ни одного человека. Мы ехали без дорог, прямо по снегу, над кустами и болотами. Чтобы сбить лопарей с толку, мы их наняли проводниками до Туломского водопада, и только отъехавши миль за пятьдесят от Колы, переменили маршрут. Лопари поломались немного, но, увидевши английские деньги, согласились. Чтобы не заблудиться в снегах, они долго по ночам смотрели на небо, разговаривая о чем-то на своем непонятном языке. Но мы не боялись заблудиться: с нами был компас, и нам было безразлично, где перейти границу. В этой глуши нет никаких пограничных постов. Ночевали мы в санях, предварительно забравшись до самого подбородка в меховой мешок. Спали, как в лучших санаториях, дыша морозным воздухом.

Утром разводили примус, туго набивали кофейник снегом и варили кофе, приправляя его кусками консервированного молока. Мы пили этот кофе с перемерзшими бисквитами, которые на зубах крошились в пыль. Затем усаживались в сани и ехали, ехали. Олени хорошо бежали по снегу, хотя чувствовалась весна, и некоторые из них уже теряли рога. Несколько раз в день мы останавливались, разогревали грубое консервированное мясо, известное среди моряков под названием "труп бригадира", и закусывали прямо на снегу.

Мы не могли решить, когда именно мы миновали границу. Нам не у кого было спросить об этом. На шестой день пути мы по некоторым приметам убедились, что приближаемся к океану. По нашим расчетам, Вардэ было уже недалеко. На седьмой день утром мы выехали на настоящую проезжую дорогу, со знаками лошадиных подков и полозьев от широких саней. В полдень увидели с горы городок, который мог быть только Вардэ.

Мы подкатили на оленях прямо к подъезду гостиницы — большого четырехэтажного дома с бильярдом на вывеске. Затем мы распростились с нашими проводниками, подарив им "на чай" оленей и сани. Сами поднялись в общую залу, заказали себе комнаты и ванны. Пока ванны грелись, мы успели выпить целую бутылку коньяку в ознаменование благополучного окончания путешествия. Коньяк мы закусывали по здешнему обычаю квашеной морошкой, которая сияла в блюде, как бледное золото.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Через два дня пароход каботажного плаванья доставил нас в Нарвик. Оттуда по железной дороге мы переправились в Стокгольм и еще через пять дней были в Лондоне.

ПОЛИТИКА МАРКИЗА КЕРЗОНА

15 апреля 1923 года. Я вступил на почву великого города не без некоторого волнения. Мне казалось, что опять меня здесь поджидает неприятный сюрприз, как после первого путешествия в Россию. Мой дед пытается меня успокоить. Он говорит, что консерваторы у власти — лучшая гарантия устойчивости политики. Завтра я должен это испытать на себе. А сегодня я себя утешаю мыслью, что это именно так.

Дед нисколько не постарел за время моего отсутствия. Наоборот, он с юношеской энергией работает над проектом, который должен обезопасить Англию от налета аэропланов в будущей войне.

На этот раз, по его мнению, английское правительство должно изготовить стальную сетку и развернуть ее над Лондоном и фабричными районами. Сетка эта не сможет задержать солнечный свет, но бомбы будут разрываться от соприкосновения с ней. Когда я возразил деду, что у нас не хватит денег на проволоку, он ответил:

— Должно хватить. Не забывай, что производство этой сетки смягчит безработицу. Таким образом, мы убиваем двух зайцев одним выстрелом.

Боюсь, что правительство откажется от этого проекта, хотя дед говорил со своими знакомыми из военного министерства, и они обещали поддержать его.

20 апреля. Маркиз Керзон отказался принять меня. Ему передали привезенные мною документы, и он заявил, что по ним не требуется никаких объяснений. Боюсь, что эта старая лиса просто боится узнать от меня что-нибудь такое, чего ему знать не хочется. Например, источник получения документов. Варбуртон мне передавал, что сведения, привезенные мною, вызвали форменное бешенство Керзона. Он даже высказался за немедленное объявление войны России, как будто мы недавно с ней не воевали. Во всяком случае, правительство усмотрело в моей информации ту каплю, которая переполнила чашу терпения. Форин Оффис готовит что-то, но что — никто не знает.

Сам я гораздо больше рассчитываю на привезенные мною клише, нежели на документы. Завтра я должен иметь по этому поводу разговор с постоянным заместителем лорда казначейства.

22 апреля. Мой проект об изготовлении червонцев в Англии не имел никакого успеха. Мистер Айронсайд, с которым я толковал на эту тему, выдвинул целый ряд возражений. Главнейшим было то, что в эпоху наполеоновских войн Англия уже пыталась сделать нечто подобное. Тогда, желая обессилить Францию, англичане отпечатали в Лондоне фальшивых франков на шестьдесят миллионов. Была сделана попытка распространить эти франки во Франции. Но агенты были арестованы и казнены, а запасы кредиток конфискованы и зачислены в доход французской казны. Кредитки были настолько хорошо сделаны, что Наполеон нашел возможным расплачиваться ими с поставщиками на армию. Эти франки английской выделки назывались во Франции "английский подарок".

Несмотря на мои возражения, что со времени этого опыта прошло более ста лет, мистер Айронсайд не сдался, и мне пришлось передать клише и образцы бумаги в музей Интеллидженс Сервис. Заведующий музеем по секрету сказал мне, что он попытается наладить небольшое производство червонцев на американке и будет снабжать ими всех агентов, командируемых в Россию. Но, разумеется, это была только жалкая пародия на мой проект.

Я искрение пожалел, что мистер Черчилль, гений которого быстро схватывал самые грандиозные планы, теперь не у дел. Член клуба холостяков Керзон и сухарь Бонар-Лоу воспитаны слишком по-чиновничьи, чтобы оценить смелые предложения. Они привыкли оперировать только документами, как бы плохи эти документы ни были. Я жду с нетерпением, какое применение они найдут тем бумажкам, которые мы с Долгоруким привезли из Афганистана.

3 мая. Достоверно известно, что наше правительство намерено предъявить ультиматум Москве. Нашему поверенному Ходжсону уже послана нота, которая держится здесь в тайне. Но через несколько дней мы узнаем о ней из газет.