Дневник шпиона - Смирнов Николай Николаевич

Князь приехал без малейшего опоздания. Проводника с собой он не взял. И это было совершенно правильно, так как мы легко могли налететь на шпиона. С отвратительным чувством я занял место на седле, которое достаточно надоело мне за время скитаний по Афганистану.

Несколько ближайших дней мы использовали на поездку верхом вдоль полотна железной дороги. Разумеется, мы скакали в некотором отдалении от линии, но аппетитные свистки паровозов были нам отчетливо слышны. Мы боялись сесть в поезд, так как Градов, несомненно, дал телеграмму по линии о моем аресте. Во время беседы с Долгоруким за чаем он не обмолвился ни единым словом о том, что заприметил меня в Кушке. Из этого я сделал вывод, что он не только узнал меня, но и принимает нужные меры к задержанию. Больше всего, конечно, я боялся, что он расправится со мной семейным порядком, без всякого суда. Для этого он имел много оснований. И от такой расправы, конечно, меня не мог спасти даже паспорт американского гражданина. На всякий случай мы порвали телеграфный провод в двух милях от Кушки. Но это не было гарантией безопасности.

Поблизости от города Мерва мы пристрелили лошадей, так как не знали, что с ними делать дальше. Лошади были совершенно измучены. Мы вошли в город пешком, Долгорукий, зайдя в какое-то советское учреждение, похитил бланки. Мы состряпали себе удостоверения личности и сели в поезд на Ташкент.

Я проснулся в вагоне среди ночи и, боясь проверки документов, предложил Долгорукому покинуть поезд. Мы вылезли на станции Самарканд и провели три дня в этом азиатском городе, приняв на всякий случай туземный вид. Три дня мы шатались по базарам, осматривали мечети и питались рисом и сушеными абрикосами. Затем сели в поезд под видом американских граждан. Мы ехали в разных вагонах, условившись прибегнуть к помощи американского правительства в случае нападения. Я подбадривал себя мыслью, что никаких серьезных улик против меня нет. Мне могли вменить в вину только то, что мисс Зоя Турецкая встретила меня в 1921 году на вокзале в Москве. Но с тех пор прошло несколько лет.

Нас никто не побеспокоил в поезде. Целыми днями я имел возможность смотреть в окно и делать свои выводы. Да, Россия безусловно поправлялась. Поезда шли строго по расписанию, вагоны были освещены и натоплены, как в любой культурной стране. Мы обгоняли товарные поезда, которые везли в Москву быков, хлеб и масло. На станциях стучали топоры, и бородатые крестьяне говорили об увеличении запашек. Россия поправлялась.

Москва на этот раз интересовала меня прежде всего с точки зрения отдыха. Я мечтал выспаться и забыть все волнения. Но это мне не удалось. Явившись в день приезда на условную квартиру, я был встречен заявлением:

— Мы вас ждем уже три дня. По железным дорогам дана шифрованная телеграмма о вашем задержании. Указаны приметы и имя.

Это известие снова наполнило меня тревогой.

Да, на этот раз я не имел покоя в Москве! Очевидно, органы охраны в России сделали большие успехи.

Я не имел покоя ни днем, ни ночью. За мною охотились. Несколько ночей я был принужден провести в поезде. Вечером я ложился на верхнюю койку в вагоне и отъезжал миль за сто от Москвы в самом неожиданном направлении. Ночью вылезал на станции, садился во встречный поезд и опять летел к Москве, чтобы утром начать свои наблюдения и работу.

И сама Москва была уже не та, какой я ее оставил в 1921 году. В магазинах можно было достать прекрасные закуски и фрукты. Театры отоплялись, и я имел возможность убедиться, что драматическое искусство не успело погибнуть за время революции. Лица людей не были уже так пасмурны, как в памятные дни голодного 1920 года. Трамваи, автомобили и извозчики двигались с нормальной быстротой. В окнах больших магазинов на Мясницкой улице появились сталь и медь.

С прискорбием я заметил еще одно обстоятельство: большинство населения совершенно примирилось со своей судьбой. Никто уже не хотел мне давать сведений. Наиболее активные русские успели забыть о своих огорчениях и принялись работать над восстановлением страны по планам коммунистов. Рабочие сдали свое оружие на склады и стали к станкам. В заводских столовых было налажено удовлетворительное питание.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Я несколько раз имел случай видеть дружные демонстрации рабочих перед представителями правительства. И всякий раз вспоминал голодный поход наших безработных в Лондон, свидетелем которого я был в 1922 году.

Тогда стояла лютая зима, но голодные ходоки двинулись в Лондон со всех концов Англии. Они шли проселочными дорогами, со знаменами, распевая старые чартистские песни. В каждом селении они собирали митинг, чтобы лишний раз рассказать англичанам о несправедливостях правительства Бонар-Лоу. Многие из них заболевали в дороге, другие сваливались от усталости. Но все же больше двух тысяч человек дошло до Лондона. Там они хотели потребовать от правительства улучшения своей судьбы.

Но Бонар-Лоу не принял их. Наоборот, он приказал прекратить выдачу пособия семьям пришедших рабочих. Голодные ходоки принуждены были вернуться домой ни с чем. Русские рабочие, наоборот, вернулись из своих походов, завоевав себе право на мир и улучшенное положение. Теперь уже в Москве считали, что главные беды остались за спиной. Первые месяцы насыщения после голода смягчили сердца всех. Многие хотели даже в появлении белой муки видеть приближение к коммунизму. Шансы большевиков в обществе сильно поднялись.

Правда, среди интеллигентов и даже рабочих было течение, утверждавшее, что в процессе восстановления страны большевики неминуемо должны переродиться. Крестьянство — это девять десятых России. Крупных средств на быстрое и мощное строительство нет. В таких условиях большевики могут сделаться только промышленниками средней руки, не больше. Пусть, говорили эти интеллигенты, коммунисты думают, что творят социализм. Важно, чтоб появились товары. А что будет дальше — это еще вопрос.

Конечно, эти люди ошибались, как ошибался Ллойд Джордж со своими хитроумными планами. Торговый договор России с Англией только укрепил коммунистов в их заблуждениях. Правда, советское правительство изо всех сил старалось вывезти хоть что-нибудь в Европу. Всюду проповедовались честные методы торговли. Большевики пытались вернуть невозвратное — доверие на мировом рынке. Но по-прежнему главным предметом вывоза были четыре слова, обращенных к рабочим всех стран: "Берите пример с нас".

Официально были даны инструкции дипломатам на Востоке прекратить антибританскую пропаганду. Но каждый дипломат отлично понимал, что революция в Индии значительно выгоднее торговли с Англией. Пропаганда по-прежнему велась, только хитрее и тоньше. Я записал это красным карандашом в свою записную книжку, чтобы доложить правительству в первую очередь.

НОВЫЙ ПЛАН БОРЬБЫ С СОВЕТСКОЙ РОССИЕЙ

Постоянно выискивая в своей профессии наиболее уязвимые места противника, я решил, что теперь борьба с Россией должна перейти в новую фазу. О войне нечего было и думать. Возлагать надежды на внутренний переворот также не приходилось. Надо было предпринять что-нибудь в финансовой области.

Во время моего пребывания в Москве внимание советского правительства сосредоточилось на оздоровлении денежной системы. Были выпущены червонцы, курс которых поддерживался высоко. Я взял на заметку это обстоятельство.

За довольно значительную сумму мною были приобретены клише этих червонцев, а также образцы бумаги и красок. Все это могло бы позволить нам выпустить в Англии банкноты, ничуть не худшие, чем это делал советский государственный банк. Несколько десятков миллионов, выброшенных на внутренний и внешний рынки, сильно подорвали бы новое финансовое мероприятие советского правительства и, может быть, даже внесли бы замешательство в дело оздоровления России. Помимо того, эта операция могла принести нам значительные барыши. Я посоветовался о моем плане с агентами, и они одобрили его вполне. К сожалению, я не мог организовать большой беседы на эту тему с беспартийными специалистами, работавшими в финансовых органах. Как я уже сказал, настроение интеллигенции кардинально переменилось, и если бы даже такое совещание было собрано, я не был бы уверен, что заключение специалистов сделано беспристрастно. Кроме того, мое пребывание в Москве стало чересчур опасным. Двое из наших агентов сели, и я сам едва выбрался из засады. Все это заставило меня поспешить с отъездом.