Арифметика подлости - Татьяна Туринская

— А чего бы я переживал? Пусть Арнольдик переживает.

Она дернулась, будто своим замечанием он ее оскорбил. Чего, спрашивается? Сама же сказала, что от Арнольдика беременна!

Взглянула растерянно, и резко отвернулась. Съехала с высокого ложа, засобиралась.

— Стой! Ну Мариш, я что, опять тебя обидел? Я уже не ревную, так просто спросил. Я же понимаю — я тебе никто, не имею права ревновать. Конечно, мне немного обидно, но совсем чуть-чуть, самую малость…

— Малость, говорите? Это хорошо, что вы неревнивы, Геннадий Алексеич. Это хорошая черта, а главное, нужная. Она вам еще очень пригодится в жизни. А я все-таки пойду, меня Арнольдик ждет.

— Но он же тебя опять бросил! Неужели ты снова его простишь?

Марина была уже в дверях. Повернулась в пол-оборота, посмотрела уничтожающим взглядом:

— Глупый вы, Геннадий Алексеич. Большой и глупый.

Под ее взглядом он почувствовал себя первоклассником перед слишком строгой учительницей.

Почему 'глупый'? Он же простил! Он признал ее право иметь любовников — почему же 'глупый'? Маринка-Маринка, какая ты странная, нелогичная. Как тебя понять с твоей нелогичной логикой?

Она не приходила уже четыре дня. Сегодня пятница. Если и сегодня не придет, будет совсем нехорошо — в выходные они никогда не встречались. А через неделю свадьба.

В сотый, в тысячный раз Кеба прокручивал в уме их последнюю встречу. Он, конечно, гад и подлец, что повел себя так с нею. Но он же извинился, и она простила. Значит, ее обида никак не связана с гадким моментом. Что же тогда? Она обиделась за то, что он спросил об Арнольдике? Или за напоминание, что тот второй раз бросил ее, да еще беременную? Ну и что, она только должна была бы возненавидеть Арнольдика еще больше. Обрюхатил девку, сволочь, и в кусты.

По большому счету, Кеба очень даже мог понять Арнольдика. Прекрасно помнил, каково это — получить ультиматум: 'Я беременна, милый, побежали в загс!' Это только в кино мужики радость изображают при известии о скором отцовстве. И то далеко не все. А в жизни эта новость в нокаут отправляет без вариантов. Особенно если имени будущей матери не помнишь.

Но то была не беременность, а сплошное вранье. У Маринки-то все по-настоящему. И справляться с проблемой она собирается сама — на Арнольдика никакой надежды. Потому и грустная такая была: проблема-то не маленькая, но она сама спра…

Вот оно что! Надо же быть таким идиотом. Маринка права: большой и глупый.

Не было никакого Арнольдика! По крайней мере, его 'второго пришествия'. Не было, и быть не могло. Просто Маринка не могла сказать Оленьке, от кого на самом деле беременна.

Маринка еще очень деликатно выразилась. Это уже не глупость, это клиническая тупость. Ну конечно, Господи, как все просто! Не было Арнольдика, никого у нее не было! Не к кому ревновать. Из-за баснословной тупости он потерял четыре дня. Надо все немедленно исправить, надо дать ей знать, что он все понял и больше не ревнует.

Стоп. С ревностью он разобрался. Не было Арнольдика. Зато есть беременность. А это похлеще любых арнольдиков. Через ревность можно было бы переступить. В конце концов, Кеба через неделю женится — по любому придется забыть Маринку. Но что делать с беременностью?!

Спасением мелькнула надежда: его, как и в прошлый раз, хотят взять на испуг. Но даже вздохнуть облегченно не успел. Нет, здесь определенно другой случай. Маринка ведь ему ни слова не сказала. Только Оленьке проболталась — кстати, вот она, нелепая женская логика: Оленьке-то зачем? И ведь наверняка не для того, чтобы расстроить их свадьбу — иначе сказала бы прямым текстом, не приплетая мифического Арнольдика.

Зачем она сказала Оленьке?!

Почему не сказала Кебе?

И что делать с беременностью?!

Они оба просто получали удовольствие. Вернее, он — удовольствие, Маринка — зачет. И тоже удовольствие. Наверное. А теперь, как в паршивом кино, она беременна, а он негодяй. Но разве он негодяй? У него просто свадьба скоро. Он бы охотно помог, но что он может поделать?

Значит, ее проблема? Справится сама? Ну да, она ведь так и сказала: я сама справлюсь со своей проблемой.

Однако на душе было гадко. Кеба поражался себе: в прошлый раз ему было противно оттого, что кто-то решил повесить на него ответственность за нелепую беременность. В этот раз противно оттого, что ответственность на него никто не вешает, больше того — Маринка собирается решить проблему самостоятельно. А он, Генка, вроде как и ни при чем. Вроде не он напакостил, а все тот же Арнольдик. Так ведь не Арнольдик — Генка! Это от него Маринка беременна! От него!

А он — в кусты?!

А он — в кусты.

Очень удобно. Не хлопотно. Спи спокойно, дорогой друг и товарищ. Все проблемы решат без тебя.

Так ведь это его ребенок! Как же — без него?!

А что он может сделать? У него свадьба через неделю. Хорош он будет, если заявит Оленьке: прости, дорогая, я не могу на тебе жениться, потому что все это время бессовестно имел на стороне твою же лучшую подругу, а теперь она банально залетела от меня.

Промолчать? Сделать вид, что 'большой и глупый', как выразилась Маринка? Тем более что так и есть — он действительно очень долго не мог сообразить, что к чему. И чем он будет лучше Арнольдика?

Дался ему этот Арнольдик!

Кеба позвонил Маринке домой.

— Я все понял. Приезжай.

Она не шла к нему — летела. Он все понял! Что он имел в виду? А что еще он мог иметь в виду, кроме того, что нужно немедленно расторгнуть помолвку с Ольгой и жениться на Марине!

Прилетела, бросилась к нему, не заботясь об открытых дверях:

— Ты все понял! Я знала, что ты поймешь! Когда ты сказал, что не ревнуешь к Арнольдику, я думала, что умру. Генка, милый, как ты мог сморозить такую глупость?

Кеба мягко высвободился из ее объятий, вышел в спортзал, закрыл двери. Только после этого вернулся к Марине. Лишь теперь она заметила задумчивость на его лице. Выходит, он не рад? А ей показалось…

Улыбнулся виновато:

— Не допер сразу, извини. Аж стыдно. Ты права: большой и глупый. Меня Арнольдик с толку сбил: Оленька описала его так убедительно. У меня от ревности крышу снесло.

Оленька? Конакова для него по-прежнему Оленька? А как же?..

Он сел на единственный стул, притянул к себе Марину. Усадил на колени.

— Что будем делать, малыш?

Он не принял решения. Понять понял, но принять решение не смог. Или уже принял? Не в Маринкину пользу. Он остается с Оленькой.

Ну и пусть, пусть! Ему же хуже! Конакова — лучшее наказание для любого мужика!

Для любого, да, но не для Гены. Ему-то за что такое? Если он большой и глупый — разве это его вина? Разве он виноват, что любит чудовище с ангельскими крылышками?