Кольцо златовласой ведьмы - Екатерина Лесина

– Вы опять опоздали, – визгливым голосом произносила она, когда кто-то из родителей все же появлялся. Обычно – мама. Она не обнимала Антона, как это делали другие матери, она была раздражена из-за необходимости отвлекаться от собственных важных дел ради него.

– Отпустили бы его домой. Мы близко живем. – Мама заставляла его быстро одеваться. Она вообще всегда спешила. И это было неудобно, особенно зимой, когда на Антона напяливали тяжеленную шубу. В такой не побегаешь. Он быстро уставал. Начинал хныкать.

Мама злилась.

– Прекрати! – Ее окрики были хуже пощечин, Антону казалось, что все вокруг оборачиваются на них и видят ее – красивую, легкую, в заграничном пальто с меховым воротником, и его, такого бесполезного, мешающего ей. – Ты уже взрослый. И веди себя соответственно!

Когда возвращался из командировок отец, становилось легче. Он приходил в сад вовремя и с воспитательницей о чем-то разговаривал, после этих разговоров она становилась доброй и даже гладила Антона по голове. Или причиной этой доброты были не разговоры, но те яркие коробочки, которые папа отдавал ей?

– Женщины – те же сороки, – сказал он как-то, – любят все яркое, блестящее. И лаской от них многого добиться можно…

…Но отец ошибался. Он был ласков с мамой, а она сбежала.

В тот раз отец вновь уехал в командировку, на неделю или две. И Антон приготовился к ожиданию, он даже сразу попросил отпустить его домой, и воспитательница, вздохнув, спросила:

– Опять с ней остался?

– Ага.

Мать она не называла по имени и, как Антону чудилось, презирала ее за такую необязательность.

– Не имею права, – сказала воспитательница. – Давай посидим.

Сидели они долго. Дольше обычного. Осень была, и дождь, который шелестел за окном. На подоконнике собиралась лужа, и воспитательница вытирала ее тряпкой. Антону же она доверила регулярно относить тряпку в туалет и отжимать ее. Он старался. Все же какое-то занятие.

Смеркалось.

Когда за окном стало совсем темно, а сигареты закончились, воспитательница не выдержала.

– Ну все, с меня хватит!

Только домой Антона, как он на то надеялся, она не отпустила. Жаль. Идти ведь недалеко. Через двор. Потом еще дорога перед магазином, но там есть светофор, и Антон знает правила: зеленый – иди, а горит красный – стой и жди. У него и ключ от дома имеется, висит на веревочке. Мама утром дала.

Воспитательница вызвала милиционера. И долго со злостью что-то втолковывала ему. Антон испугался, что его заберут в детский дом, и приготовился заплакать, но милиционер, присев на корточки, протянул ему руку:

– Меня зовут Станислав, – сказал он. – Можешь называть меня дядя Слава.

– Антон.

– Пойдем, Антон. Я провожу тебя домой. Не реви. Мужики ведь не ревут.

Антон и не собирался реветь. Они шли вдвоем, он крепко держал милиционера за руку, представляя, что идет с папой. Тем более что у папы тоже форма и погоны, и вообще, он надежный и, когда в городе, не опаздывает в сад.

Мамы дома не было. Милиционер звонил-звонил в дверь, а потом позволил Антону открыть ее. Зашел первым. Включил свет.

– Эй, – крикнул он. – Есть кто дома?

Никого. И ничего. Антон сразу заметил, что мамины нарядные сапоги пропали и еще – шапка ее норковая, которую ей папа подарил. Почему-то он подумал, что мама о нем вспомнила и побежала в садик…

– Подождем? – предложил ему дядя Слава. – Ты есть хочешь? Может, я чай заварю?

Антон сам умел делать чай и бутерброды тоже. И макароны греть. И еще яйца жарить. В холодильнике наверняка есть творог и варенье.

– Молодец, – похвалил его дядя Слава.

Он взял со стола конверт – откуда бы ему там взяться? – и спросил:

– Не возражаешь?

Антон не возражал. В конверте – записка. А что было написано в ней, Антон узнал гораздо позже…

– Вот что, друг. – Дядя Слава сделался серьезным. – Такое дело… твоей маме пришлось уехать. Очень срочно. И она написала, чтобы я за тобой присмотрел…

…В детский дом Антона не отправили – папа вернулся через три дня. Он был злой и какой-то потемневший, постаревший. И не привез ему ничего, хотя раньше всегда привозил игрушки…

Зато он сказал Антону правду:

– Мама твоя… – и он добавил слово, которое произносить Антону строго-настрого запрещали. – Бросила нас. Не вернется она!

Антон даже обрадовался. Теперь они будут жить вдвоем. Это ведь замечательно.

Ошибся он.

Очень скоро в квартире появилась женщина, которая ничем не походила на маму. Тетя Валя была крупной, толстой и отдышливой. Она подымалась на пятый этаж медленно, делая остановки на каждом лестничном пролете. Лицо ее при этом наливалось опасной краснотой, на лбу вспухали вены.

Тетя Валя пекла пирожки и приходила в сад вовремя.

– Сиротинушка ты горькая, – жалела она Антона и совала ему в карман конфету.

Еще она очень туго завязывала ему шарф, запрещала по дому ходить без тапочек, но Антон готов был мириться с этим. Ему нравилась тетя Валя. Только и она сбежала.

Не по своей воле.

– Помру я, – этот разговор Антон подслушал. – Уже недолго осталось. Сердце так екает, так екает… найди себе жену.

– Уже была одна.

– Я не про эту посвистуху, прости, Господи. – Бога тетя Валя поминала часто и не к месту. – Я про нормальную бабу говорю, чтоб она за дитем глядела. Да и сам-то ты еще молодой. А эту дрянь – забудь. Я тебе говорила, что не будет от нее толку. Ведьмино отродье! Кровь-то, чай, не водица.

– Прекрати, мам.

– А чего прекратить? Что, я не вижу, думаешь, как ты к бутылке прикладываешься? Приворожила, тварь! Душу тебе выела – и бросила. Мне про нее рассказывали, про матерь ейную, которая дочурку, точно кукушка, полюбовнику подкинула. И плевать, что у мужика семья была… Лешка, вон, рассказывал.

– Алкаш был твой Лешка.

– И ты таким станешь, если не одумаешься. Он, вон, тоже… встретил раскрасавицу – и враз совесть у него отшибло. Что – жена? Что – дети? Развестись думал… только не нужен он красотке оказался: куда ему со свиным-то рылом – да в калашный ряд? Нет, у нее другой полюбовничек объявился. А там – и третий. Шла по мужским головам баба. Так вам, остолопам, и надобно!

Антон представил себе дорогу, вымощенную человеческими головами. Страшно!

– А как война ее прижала, так и объявилась. Мол, помоги! И эту… тварь, чтоб ей в аду икалось, подсунула. Доченька, мол, это твоя, спасай кровиночку… Лешка, наивный, и рад был стараться. Взял приблудыша в семью. И Наташка-покойница, доброй души человек, ты ее не помнишь, конечно…

– Не помню. – Голос у отца глухой, усталый.

– Надо было поставить жестко: или свои дети, или эта. А она не захотела разлад продолжать, да и… время было такое, когда старые обиды забывались. Приняла. Обогрела девку, как родную. Я ей еще тогда говорила – наплачешься. А она мне – чего с ребенка взять? И погляди, что вышло? Где Наташка? Где Лешка? Где детки их законные?! Нету! Всех этот кукушонок повывел!

– Мама, прекрати!

– Что, правда глаза колет? А ты послушай, послушай. Перед свадьбой не хотел, так хоть сейчас… Пашка в колыбели помер, года не разменявши.

– Война была. Много младенцев погибало.

– Алеська, старшенькая, здоровая девка, никогда не чихала даже, в сорок пятом как легла, так и не встала. На кладбище ее и понесли. В сорок седьмом – Ванятка, дружок твой. Помнишь, его?

– Помню.

– Через два года – Санька. А за ним и Валечка в мир иной отправилась. Все только руками разводили, мол, будто прокляли их. Я-то знала, кто их проклял! Не хотела твоя кукушонка чужачкой быть – вот и подавила птенчиков. Одна осталась, кровиночка. Наташка-то с горя тронулась рассудком, своею доченькой считать ее стала. Наряжала. Бантики. Косички. Платьица. И чем та ей отплатила? Стоило Наташке забеременеть, как и все… ушла в могилку, с младенцем вместе.

– Валя очень любила Наталью.

– Обереги, боже, от этакой любови! Мне Наташка все рассказала… перед смертью-то ясно становится, где ложь, а где – правда. Вот и у страдалицы душенька отмылась. Поняла она, как дело было. И плакала горько, да только что с этих слез? Сказала: пусть Господь эту тварь осудит, что, если есть высшая справедливость, пусть она бездетной помрет, как померла Наташка. За Лешкой приглядеть просила… и колечко девке велела отдать, вроде как материно оно. Я отдала. Мне чужого не надобно, хотя, конечно, кольцо это… видел его небось? Такое, с розовым камушком?

Антон хорошо кольцо это помнил. Мама носила его, не снимая. И посмотреть ему не разрешала на него, потому что перстень – не игрушка, а реликвия.

– Непростое колечко. Оно ей и правда от матери ейной перешло. А той – от ее матери. Только колечко это – ведьмино! Чего ведьма захочет, так все и сладится… забудь ее. У тебя, вон, сын имеется. Расти мальца. Заведи семью, нормальную чтоб… и все у тебя сложится.

Почему-то из всего их разговора Антону запомнились лишь слова про кольцо. Ну, и еще дорога, из чужих голов сложенная. А тетя Валя дотянула до весны – и все-таки умерла.