Кольцо златовласой ведьмы - Екатерина Лесина

Обед проходит в торжественном молчании. Говорить позволено гостям, поскольку они нужны папаше, а он достаточно благоразумен, чтобы сдерживать собственное эго.

И все-таки, кто?

Отец?

У него нет мотива. Более того, сейчас ему категорически невыгодны эти смерти. И, как ни отвратительно это признавать, но именно невыгодность – лучшее алиби.

Семен. Сидит напротив Вики, глаз с нее не сводит. И это внимание начинает Серегу напрягать. С чего это он вдруг? В симпатии ли тут дело? Или в том, что Семен тоже имел беседу с папашей и теперь желает перед ним выслужиться? Или же – без участия папаши, по собственной инициативе? Он в доме частенько объявлялся, со Светкой дружил. Мог ли он узнать о книге? Вполне. И об украшениях, о ювелире… А теперь ему колечко понадобилось – для комплекта. И Семен действует старым проверенным способом – через личную симпатию. Ему хочется, чтобы Вика ему доверяла, он не знает, что опоздал.

Или знает – и решит эту проблему ядом? Серега едва не подавился минералкой.

– Вам плохо? – осведомилась Елизавета.

– Нет. Мне очень хорошо. Просто замечательно.

Стась на Вику не смотрит, но изредка поглядывает на Елизавету, и нельзя понять, что таится в этом взгляде – обида или ненависть? Стась – ревнивый. Вечно он пытался прыгнуть выше головы, лишь бы папаша обратил на него внимание. А папаша не обращал.

Даже когда Стась – по собственной инициативе – его личным помощником стал – отцу ведь тяжело самому со всеми делами управляться, а чужим он не доверяет, – все равно папаша Стаськиных стараний не замечал. Потом он и вовсе Лизку завел. Мол, не хватало, чтобы сын его в секретутках ходил.

А для Стася эта отставка стала поражением.

Тогда он и подворовывать стал, по мелочи, из подросткового желания обратить на себя папашин взор. Светка могла об этом узнать. А воровства папаша не простил бы. Повод для убийства?

Вполне.

Елизавета… все-таки не мог Серега вычеркнуть ее из списка. В доме она появилась лет пять тому назад. Бледная девчушка с растерянными глазами. Он ее еще жалел, особенно в первое время, когда ей от папаши доставалось за промахи – существующие и выдуманные. Елизавета прикусывала губенку, вздыхала и часто-часто моргала, прогоняя слезы.

А Серега сидел рядом с ней и говорил какие-то глупости…

Ну и куда же та девчонка подевалась? Выгорела вся изнутри, переменилась – из-за папашиного равнодушия. Эта, изменившаяся, – страшна. У нее один бог. И ради этого бога она убьет.

Вика… милое создание, еще один мотылек, который, правда, сохранил трепетность натуры. Что Серега знает о ней? Почти ничего. И все-таки – верит ей.

А она – ему.

Кольцо отдала ему. Не копию, не подделку – настоящее. И теперь Серега – ее единственная надежда. Конечно, если у нее нет иных планов. Женщины умеют врать…

Сунув руку в карман, Серега нащупал колечко.

В нем скрыты ответы на все вопросы. И папаша знает часть из них. Нужно лишь на него надавить, что, в общем-то, само по себе бесперспективное занятие.

Встретиться с отцом ему удалось ближе к вечеру.

После обеда наступило время сигар и коньяка, неспешной беседы с людьми, которые были для отца более важны, нежели Серега. Затем – час наедине с Елизаветой и бумагами: папаша не готов был оставить дела без присмотра. И, наконец, высочайшее соизволение: Сереге уделят время.

– Ну? – Отец снял пиджак и ослабил узел галстука, что являлось сигналом окончания тяжелого трудового дня, а следовательно, от Сереги требовалось: изложить суть дела быстро и, желательно, не отвлекая отца от мыслей об отдыхе.

– Ты отстанешь от Вики, – Серега не стал присаживаться. – Она ни при чем, и ты это знаешь. Тебе, вообще, не стыдно мучить девчонку? У нее мать погибла, а ты ее тюрьмой пугаешь.

Не стыдно. Папаша вряд ли способен испытывать подобную эмоцию. Эмоции вообще вредят делу.

– Я не пугаю. Я обрисовываю перспективы. Это позволяет сэкономить время.

– Кольцо у меня, – Серега положил на стол фотографию, сделанную старым поляроидом. – Она еще утром отдала его мне.

– Молодец.

Фотографию он взял, рассматривал пристально, но по лицу его непонятно было, доволен ли он.

– Похоже, это и правда оно.

– Тадеуш Вильгельминович считает, что это – работа мастера. Века этак шестнадцатого.

– Семнадцатого.

– Это детали. Ценная игрушка, но… ты же мог бы купить себе десяток ценных игрушек. Значит, дело не в деньгах, верно? – Угадал Серега. Веко у отца дернулось. И этот знакомый жест – пальцы левой руки касаются запястья правой. – А в чем же тогда?

– В свое время узнаешь. – Отец протянул руку. Похоже, он ни на секунду не сомневается, что Серега появился в его кабинете исключительно ради того, чтобы отчитаться в выполнении задания.

– Я тебе его не отдам, – сказал Серега и присел-таки, скрестив руки на груди. – Это подарок на нашу с Викой свадьбу. От моей бабушки. И ее, если не ошибаюсь, внучатой тетки.

– Прекращай играть.

– А я не играю, папа. Я и правда на ней женюсь. Она милая. Тихая. Добрая. И как женщина мне нравится. Есть в ней что-то такое, светлое… как в маме. Только ты маму задавил. Зато теперь я знаю, как не надо обращаться с женщинами.

Злится? Точно, злится. Он всегда начинает подбородком двигать, когда раздражается. Раньше движения эти были непроизвольными, резкими, и зубы у него скрипели. Но отец над собой работает, подавляет все те порывы, которые не соответствуют образу.

– Она тебе не подходит.

– Я сам решу, что именно мне подходит.

Уже решил. Сказанные назло папаше слова не вызывали у него отторжения. Из Вики действительно получится хорошая жена.

– Я ее уничтожу!

– Тогда и меня заодно. Если ты выдвинешь обвинение против нее, я напишу явку с повинной. Точнее, соберу всех, до кого смогу дотянуться, и просто расскажу о том, как всю жизнь тебя ненавидел и решил отомстить. Представляешь, какая будет сенсация?! Главное ведь – подойти к делу с умом…

– Ума у тебя никогда не было.

Сел. Локти на стол поставил. Вперился в Серегу взглядом.

– Нет, я понимаю, что меня посадят, но… оно того будет стоить. Ты, конечно, попытаешься отмыться от грязи, у тебя большой опыт, только на этот раз грязи будет слишком много. Я расскажу о своем детстве, о том, как ненавидел тебя всю свою сознательную жизнь, как пытался сбежать, а ты меня посадил под замок и пригрозил психушкой. Как ты Светку сломал, подложив ее под своего партнера. И как от партнера избавился. Как сунул Славку в интернат… или как стравливал нас друг с другом. Что станет с твоей репутацией борца за семейные ценности?

Молчит. Долго. Минуту или две. В какой-то момент Сереге кажется, что сейчас отец просто выставит его из кабинета. И тогда ему останется или привести свою угрозу в исполнение, или сделать вид, что этого разговора вообще не было.

– Ты меня действительно настолько сильно ненавидишь? – Папаша откинулся на спинку кресла.

Странный вопрос. Его и правда волнует Серегино к нему отношение? Или это попытка прояснить ситуацию? Серега решил быть честным.

– Не только я. Мы все тебя… по-своему ненавидим.

– Я дал вам все.

– Только то, что считал нужным. Полезным. Тебя никогда не интересовало, чего мы на самом деле хотим. И вообще… не все ли тебе равно, что мы о тебе думаем?

…Какой смысл в этом задушевном разговоре?

Ультиматум Серега уже выдвинул. Его либо примут, либо нет.

– Я думал, – сказал отец, вытаскивая запонки – он всегда рубашки носил именно такие, с запонками, и злился, когда мать их неправильно наглаживала, – ты просто с жиру бесишься. Придурь подростковая. А оно вот как…

– Наверное.

Разговор стал совсем неудобным.

– Если тебе нужно кольцо…

– Не мне, – перебил отец. – Тебе! Как законному наследнику. Сядь и послушай.

Антон Сергеевич очень рано понял, что женщинам доверять нельзя. Пожалуй, в детском саду, где ему случалось задерживаться дольше остальных. Детей забирали родители, когда отцы, когда матери, порою – бабушки или дедушки… а за Антоном никто не приходил.

Воспитательница злилась. У нее тоже были собственные важные дела, в которые никак не вписывался детский сад номер девять, Антон и это ожидание – когда же его заберут. Открыв окно – она надеялась, что Антон простудится и хотя бы пару дней просидит дома, – она курила, а его словно бы и не видела.

Это было странно: видеть, как она меняется, когда все уходят. Исчезала улыбка. Губы кривились, на лице возникала нервная злая гримаса.

– И где они опять? – спрашивала она Антона.

Тот тихо сидел в углу.

Было скучно. Игрушки трогать – нельзя. И рисовать нельзя. Писать тоже. А читать сказку для него одного воспитательница не будет. Ей вообще уже дома быть пора…

– Вы опять опоздали, – визгливым голосом произносила она, когда кто-то из родителей все же появлялся. Обычно – мама. Она не обнимала Антона, как это делали другие матери, она была раздражена из-за необходимости отвлекаться от собственных важных дел ради него.