Раб сердец - Александр Лукьянов

День, когда неясные тревоги превратились в отчётливую явь, грянул для Лядащего внезапным громовым ударом. Как-то он прибыл на службу, как всегда самым первым, но нашёл в расписном сводчатом помещении единственное живое существо — шестидесятилетнего уборщика. Старик сообщил Самусю, что начальство «Валинор-займа» всю ночь жгло в печах какие-то бумаги, лично, пыхтя и потея, вытаскивало сундуки с золотом и с драгоценными камнями, грузило в тщательно охраняемые окованные железом повозки. Потом оно уселось на те же повозки и отбыло… куда? Из оставленных записок следовало — не то на юг, не то — на запад. Всё.

Лядащий был настолько ошеломлён, что не сразу не заехал к тем самым осведомлённым знакомым в службу надзора и не разузнал, что к чему. Поужинав, он сидел до полуночи в совершенном оцепенении, тупо смотря на потрескивающие огоньки толстых восковых свечей. Сколько раз потом он клял себя за это! Сколько раз мысленно твердил: дурак, дурак, можно было потратить деньги с умом, запрячь Резвого в повозку и покинуть губернский город. Эх, все караси на сковороде умнеют…

С утра Лядащий пришёл в себя. С утра началось светопреставление. Собравшись за съестным, Самусь с ужасом увидел, что ни в одну из лавок пробиться нельзя — везде озлобленные рычащие толпы. И везде в очередях твердили одно: несметные полчища Братства движутся на Поползаевск, сжигая всё и убивая всех на своём пути. Усталые торговцы едва успевали сгребать монеты, причём отказывались принимать медь, требовали золото и серебро и не давали сдачи. Лядащего осенило — брать надо на все деньги самое дешевое и как можно больше. Как же! Выяснилось, что озарило не только Самуся: мука, крупы, масло, сушёные овощи были раскуплены.

Тогда ему впервые стало по-настоящему страшно.

Правда, за час толкотни он заставил себя несколько успокоиться. С отдавленными ногами и ноющими боками он таскал в повозку мешки с накупленным без разбора барахлом и уже ругал себя: — «Потратил деньги, а ну, как завтра надо мной все знакомые будут хохотать?»

Зато на следующее утро Лядащий уже не боялся возможных насмешек, наоборот всячески себя нахваливал, потому что половина лавок сверкала пустыми полками, а на закрытых ставнях второй половины висели внушительные замки. Самусю удалось нахватать варенья, солёных грибов, чая, суповых приправ и пряностей. Самым ценным, конечно, впоследствии оказались четыре крынки с мёдом, три бутыли рыбьего жира и бадейка топлёного свиного сала. Дома, разумеется, тоже кое-что лежало на полках.

Начался двухнедельный, не отпускающий ни на мгновение ужас. Прислуга не появлялась. Нянька дочери не приходила. Семья Самуся сидела за тремя засовами двери, окованной снаружи железом. Жена срывалась на визг по всякому поводу. Она в своё время плавно перетекла из семейки богатеньких родителей в семью зажиточного мужа и совершенно не могла представить даже отсутствия десерта на обеденном столе Кажется, она вообще перестала что-либо соображать и чуть ли не ежечасно бросалась на мужа: — «Ты же мужчина! Делай что-нибудь, пусть всё станет, как было!». Дочь ныла и хныкала, ей было скучно. Лядащий не обращал на них внимания, не чувствуя вкуса рассасывал варенье и тупо прислушивался к происходящему на улице. Он горячечно пробовал понять происходящее и внушить себе — всё утрясётся и пойдёт по-прежнему.

Поздним вечером двенадцатого дня сознание Лядащего заработало лихорадочно, словно после пинка. В дом напротив, где жил писарь губернской управы, вломилась дюжина непонятного вида людей. Что там происходило, толком было неясно, но когда из дома, обхватив голову руками, выскочил в одной рубашке хозяин, пробежал на подгибающихся ногах шагов десять и упал посреди грязной мостовой, Самусь покрылся холодным потом. Он глядел в щель приоткрытых ставень на мелко дергающуюся скрюченную спину соседа и слушал, как что-то заскрежетало по железной обивке его двери. Работа кузнецов оказалась отменной, хитроумные запоры не подкачали и взломщики ушли. Стуча зубами, Лядащий отошёл от окна, с полминуты разглядывал белки закатившихся глаз жены и протрусил на кухню. Затхлой воды оказалось немного — последние полкувшина. У печи сиротливо валялось последнее полено. — «Надо же, — внезапно захихикал Самусь, — и готовить как раз нечего…»

Он бросился набивать пододеяльники и наволочки одеждой и обувью (жена давно зудела что надо бы выбросить старьё, а вот — пригодилось!), одеялами и остатками продуктов. Жена повалилась на пол, заверещала, что сама никуда не поедет и дочь не отдаст. Тупая, безмозглая баба, говорящая задница! Самусю пришлось надавать ей звонких пощёчин. Дочь, правда, оказалась более сообразительной, корчила кислые рожи, но подчинялась. Всё собранное Лядащий торопливо запихал в повозку, затолкал туда же тихо скулящую жену с дочерью, запряг голодного Резвого (надо же, руки делали всё сами, не забыли сельского детства!) и заполночь вывел под уздцы на зловеще пустынную улицу.

А дальше произошло нечто невероятное, о чём Лядащий и мечтать не смел — им удалось выбраться из Поползаевска совершенно беспрепятственно. Чья-то стрела, выпущенная вслед и застрявшая в задней стенке повозки и вопли забиваемого насмерть в парке — не в счёт.

На рассвете, уже далеко от города, Резвый упал.

— Замучил животину. — укоризненно сказал оказавшийся рядом крестьянин, с отвращением оглядывая Самуся. — Ну ты и урод, горожанин!

Он наотрез отказался продать лошадь за всё Лядащево золото и шкатулку с украшениями впридачу: — На кой мне цацки? Давай так — это ты мне коня уступишь, выхожу его, а в обмен дам мешок брюквы.

— А как же я?!

— Да тут до оврага рукой подать! — загадочно утешил крестьянин, ухмыляясь в нечёсаную бороду. — Дотолкаешь.

Он действительно отдал мешок брюквы, помог подняться Резвому, поглаживая коня и утешительно шепча тому что-то на ухо, увёл прочь.

Что имел в виду «землеройка», Лядащий понял, когда совершенно изнемождённый дотолкал повозку до поворота лесной дороги. В почти отвесных глиняных стенах большого оврага рыли норы бездомные бродяги, изрядно разбавленные в последние дни такими же беглецами, как Лядащий. Удача ещё раз ехидно улыбнулась Самусевому семейству: буквально накануне бесследно сгинула четвёрка обитателей шестнадцатой норы (поговаривали, будто они подались прибиваться к Братству) и Лядащие тут же её заняли. Передвигаться по новому жилищу, тёмному и тесному, можно было только согнувшись в три погибели, но в нём было на удивление сухо и не холодно. У самого входа, с точным расчётом, чтобы дым не заносило внутрь, прежние обитатели устроили выложенный битым кирпичом очаг. В глубине находились лежбища. Вонючее тряпьё, служившее предшественникам постелями, Самусь выкинул, опасаясь вшей. Натаскал сухой полыни, закрыл одеялами, подивился, насколько удачно получилось.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});