Червь-4 - Антон Лагутин

иной выход.

— Выбей ей зубы!

Незамедлительно «труперс» послушался. Огромный кулак обрушился на женские губы. Её дыхание перехватило, тело содрогнулось от кашля.

— Умница, — воин сжал с силой пальцы, вдавив женские щёки в рот.

Челюсти медленно отползли друг от друга. С губ до самого пола натянулись канатики кровавой слюны, по которым медленно ползли вниз выбитые зубы.

— Она готова, — сказал воин.

Держа меня за руки, Дрюня водрузил моё тело на тело женщины. Грудь на грудь. Горячее дыхание ударило в мой мокрый от пота лоб. Мне не хотелось, но пришлось поднять глаза. Наконец-то я смог разглядеть лицо незнакомки. Смог заглянуть в глаза, где вместо белка — кровь, отступающая от центра глаза медленно расползающимся черным зрачком.

Женщина смирилась с неизбежным. Тело обмякло, руки словно утратили последние капли сил, продолжая неподвижно валяться в луже крови. Меня огорчило только одно — она не было той сукой, что посмела обозвать меня паразитом! Это оказалась её помощница, гордо вышагивающая рядом со своей хозяйкой в тот жаркий день на площади крохотной деревеньки вдоль колонны перепуганных жителей. А теперь она здесь, в душной пещере валяется на полу с набитым ртом выбитых зубов и полным отсутствием перспектив.

С небес на землю.

Лицом прямо об асфальт.

Сегодня у паразита намечается праздник.

— Червяк, ты запомнил? Отвращение забирает. И вот что ты еще должен узнать. Забирая силы, ты убиваешь разум. Не свой конечно же. Да-да. Забрав её способности, ты навсегда потушишь в этом игристом теле жизнь. Такова цена. Цена твоей жизни!

Я готов пожертвовать одной жизнью ради спасения жизни Инги. Совесть моя давно нечиста, и очищать её я не собираюсь.

— Когда её тело обмякнет — я вытащу тебя. Будет неприятно, но иного способа у нас нет.

От услышанного женщина вдруг ожила. Яростно закрутив головой, она почти сумела вырвать руки из-под огромной ноги «труперса», но в ту же секунду обрушившийся на её лицо кулак быстро остудил нарастающий пыл. Но она не отключилась. Залитое кровью лицо горело ярость. Раздувающиеся ноздри выплёвывали густые кровавые капли. Она приготовилась сражаться за свою жизнь. Только не здесь. А там, внутри своего сознания, внутри горячих кишок.

Пока «труперс» крепко держал двумя руками голову женщины, Дрюня придвинул меня ближе к избитому лицу.

— А теперь целуй её, — голос Дрюни хлынул потоком холодной воды на мой затылок.

Рот женщины раскрылся настолько, насколько позволяла не до конца лопнувшая кожа. Целоваться не было смысла. Я свернул губы трубочкой и вставил их в разинутую пасть измученной женщины.

Ничто не дарит нам столько отвращения как наше детство.

В особенности детство, проведённое в разрушенном городе под непрекращающимися обстрелами, калечащие не только жизни людей, но и всю инфраструктуру. Война только началась, а у нас уже отключили газ, потух свет, кран выдавил из себя пару капель грязной жижи и загудел сухим воздухом, нагнетаемым уцелевшим насосом в подвале нашего дома.

Грязь стремительно расползалась по городу, превращаясь из пустяковой проблемки современного города в гриб атомного взрыва, грозящий смести всё живое в городе. Головная боль любой эпохи человечества, привыкшего к комфортной жизни.

Тепличные условия — наше проклятье.

Никто не готовил нас к горам фекалий и рекам мочи, стекающих по разрушенным улицам к окраине города, за черту которого никого не пускали.

Вы когда-нибудь мылись дождевой водой, сидя в глубокой вмятине на капоте брошенного автомобиля?

Раньше, когда я находил под ванной кусок засохшего мыла, я выбрасывал его. Теперь — я с испугом оглядывался, боясь увидеть приближающуюся фигуру, которая долго таилась в тени упавших друг на другу бетонных стен. Всегда подходила мать. Я отдавал ей кусок, а потом мы перемещались в другую квартиру, где мне снова приходилось залезать под чугунную ванну и водить ладонью по уцелевшей плитке, в надежде нащупать твёрдый кусок мыла. После таких поисков моя одежда, мои руки, всё моё тело покрывалось толстым слоем пыли и пепла.

Чистота — мои инвестиции в будущее. Чем больше я пачкался, тем больше мыла я находил.

Чаще мы находили пластиковые флаконы из-под геля для душа, шампуня или жидкого мыла. У матери с собой всегда имелась пластиковая бутылка на два литра, куда мы сливали всю найденную жидкость. Мы мешали наш коктейль чистоты. Коктейль жизни. Цвет не имеет значения, состав определялся на глаз. Покрасневшая кожа гарантировала смерть всем микробов. За такой коктейль могли и убить.

Вы когда-нибудь мылись в прозрачном полиэтиленовом мешке, горловину которого натянули на огромную покрышку грузового автомобиля?

Прогресс как растение — проклюнется сквозь любой слой пепла, прорастёт сквозь любой слой асфальта, потянется к яркому солнцу за живительным теплом и витаминами.

В чудом уцелевшем доме с огромным подвалом на девять подъездов неизвестные граждане организовали баню. Сквозь узкие щёлки цокольного этажа солнечный свет с трудом пробирался до обнажённых тел в клубах густой пар. Краска на стенах облупилась, полоток трусился бетонной крошкой, и даже если кому-то на голову падал кусок размером с телефонную трубку — всем плевать. Люди пришли смыть с себя городскую грязь. Городскую болтовню оставляли снаружи. Придёт день, когда бетон станет рыхлым как снег, а все пронизывающие его как сосуды кожу арматурины сгниют от влаги и превратятся в подобие древесной стружки. Вот тогда дом и сложится, погребя под своими руинами толпу чистых людей. Как на противоположной улице. Как через два дома. Как в конце дороги.

Но никакой пар, влага или стихийное бедствие не справится лучше со сносом дома чем снаряд. Но на удивление тяжёлые стальные птицы не пикируют в крышу банного дома. Наверно, чистых людей хранит сам Бог! Или владельцы бани, берущие с каждого грязнули мзду. Поговаривают, что на границе той самой черты, за которую смертным путь запрещён, видели людей с лицами в точь-точь погожими на лица владельцев банного комплекса.

Да и кому какое дело. Душа радовалась чистому телу, а тело — горячей воде.

Никто даже не спрашивал откуда горячая вода. Люди молча раздевались, набирали ковшик с горячей водой из общей бочки и омывали свои тела в углу или вдоль стены, прижав к груди самое ценное. Здесь, в душном подвале, где по стенам стекали капли конденсата и вечно воняло сыростью не было даже кабинок из полупрозрачного целлофана. Здесь не готовили раков и не разливали холодное пиво. Сотни ковров, устилающих подвальный пол банного комплекса, постоянно были влажными и холодными. Две дощатые лавки вдоль пары необъятных чугунных труб, ползущих по холодному бетонному полу