Тайная жизнь непутевой мамочки - Фиона Нилл

Перестав ощущать тревогу, я начинаю чувствовать себя виноватой. Я пытаюсь внушить себе, что в сущности ничего не случилось. Я не была инициатором этой сцены и никаким явным образом не отреагировала. И все же я должна признать, что сыграла определенную роль, приведшую к этому событию. Я подстраивала неожиданные столкновения после школы с Робертом Басом, предавалась неуместно вольным мечтам и незначительному флирту.

Теперь же я боюсь того, что, возможно, сама все ускорила. Я никогда не представляла, даже в самых разнузданных своих фантазиях, что на мои чувства могут ответить взаимностью или, что возникнет реальное искушение ответить на них. Но я и предположить не могла, что наши чувства с Робертом Басом не совпадут и что мой ловкий уход из флирта после того нелепого вечера у Буквоедки только разожжет его интерес. Короче говоря, я забыла, как хорошо мужчины реагируют на небольшое количество демонстративного равнодушия. Слишком поздно я обнаружила, что нет ничего невинного или забавного в неразделенном желании. Я хотела фантазии с Робертом Басом, а не реальности.

Я сердилась на него, потому что инцидент в «Аквариуме» случился как раз тогда, когда я вновь обрела некоторое хладнокровие, хотя оно, конечно, взорвалось в тот момент, как он до меня дотронулся. Главным образом я чувствовала досаду, ибо ставки вдруг выросли. Для фантазий об отелях Блумсбери появилась актуализирующаяся действительность, и это скорее тревожит, чем приятно смущает. Постель не убрана, пустые бутылки валяются на полу, и в комнате запах застоявшегося табачного дыма. Нездоровые краски.

— Вот так любовные истории и случаются, — уверенно говорит мне Кэти, когда я звоню ей, чтобы спросить совета, все еще прячась под покрывалом от Лоры Эшли вместе с мобильным телефоном — на тот случай, если кто-то подслушивает под дверью. — Если ты почувствовала какое-то желание ответить взаимностью, лучше держись подальше. Даже если он просто играете игру, это рискованная затея, чреватая последствиями.

— Постараюсь избегать его!

И я рассказываю ей свой недавний ночной кошмар, в котором главную роль играл мой живот.

— Прирученный Неотразимец лежал голым на кровати, а мне требовались неимоверные усилия, чтобы вылезти из джинсов, — говорю я. — Потом, когда он увидел мой живот, он начал кричать. Наверное, ему показалось, что он оторвался от моего тела.

— Хорошо, просто держи эту картинку в голове, даже если ты почувствуешь искушение, — советует она. — В конце концов, ты можешь отказаться от диеты в новом году, чтобы спасти свой брак.

— Но что, если Том испытывает то же самое, глядя на мой живот?

— У него было время, чтобы привыкнуть, — утешает она меня.

Я слышу за дверью шаги. Моя мать показывает Петре ее комнату. Я использую эту возможность, чтобы вылезти из кровати, и выскальзываю в коридор, чтобы пойти посмотреть на детей. Я по-прежнему слышу, как они прыгают с кровати на пол. Я не возражаю, потому что это, по крайней мере, их согревает. Я искупала их и надела на них пижамы и халаты, прежде чем мы покинули Лондон, поскольку знала, что здесь горячей воды на всех не хватит. Дележ воды для ванны был неизменным фоном домашних событий моего детства.

Я открываю дверь в спальню брата. Стены розовато-лиловые, выкрашенные Марком во время последнего семестра его якобы уровня «А», после того как он где-то вычитал, что красный цвет возбуждает страсть, и решил — это создаст хорошую окружающую обстановку для того, чтобы поупражняться в технике соблазнения девушек из школы, в большинстве случаев моих подруг. В углу раковина цвета авокадо, со шкафчиком внизу, его дверцы из планок тоже окрашены в розово-лиловый цвет.

Я подхожу к шкафчику и открываю его. Одеколон «Олд спайс» упал на бок и пролился. Полупустые флаконы с шампунем; зубная щетка с растрепанными щетинками; наполовину использованная баночка бриллиантина для волос «Брилкрим»; парочка старых номеров «Плейбоя» конца 70-х, которые я вынула и положила на гардероб; и — вот странно! — старые номера моего журнала «Джеки», которые брат, вероятно, похитил, пытаясь понять особенности женской души.

Постер с изображением Бо Дерек выцвел, и место, где когда-то так гордо выступали ее соски, стерто. Все равно Сэм поражен.

— Груди, — говорит он, указывая на стену.

Потом он указывает на другой постер на обратной стороне двери. Они повесили свои рождественские чулки как раз под изображением женщины, сфотографированной сзади и одетой в очень короткое теннисное платье. Она мимоходом задрала подол своей юбки, чтобы показать, что на ней нет трусов, ее голова повернута, и она смотрит через плечо прямо в объектив.

Глядя на чулочки, висящие как раз под левой ягодицей теннисистки, я не могу удержаться от улыбки, поскольку живо вспоминаю спор между Марком и моей матерью по поводу этого постера. Кажется, это было летом 1984-го, в разгар забастовки горняков. Мы сидели в гостиной и смотрели новости, когда на экране полыхали необычные съемки генерального сражения между полицией и горняками где-то на юге Йоркшира.

— Зачем ты повесил все эти постеры с полуголыми женщинами у себя на стенах? — спросила моя мать, когда полиция перешла в наступление на горняков, прикрываясь пластиковыми щитами.

— А что бы ты хотела увидеть у меня на стенах, мама? — в свою очередь, спросил Марк, он всегда гораздо лучше меня умел отстаивать свои интересы в спорах. Я же была склонна слишком быстро менять точку зрения.

— Как насчет Никарагуа, антиапартеидного движения, чего-нибудь более проблемно направленного? — осведомилась мама.

И мы содрогнулись, увидев, как полицейский ударил шахтера дубинкой по голове.

— Артур Скаргилл[55] делает это не для меня, мама, — возразил Марк.

— Я думаю, тебе следует снять этот постер. Это свидетельствует о недостатке уважения к женщинам, — настаивала она.

— Ничего, кроме уважения, я к ней не испытываю, — спорил Марк.

— Тебя не интересует, что происходит в ее голове, тебя интересует только ее тело, — упорствовала она.

— Конечно, — сказал мой отец, отрываясь от газеты. — Ведь он подросток.

Мы уставились на него. Покладистый миротворец, отец мой еще в начале семейной жизни усвоил, что разумнее держать свое мнение при себе, особенно когда мама высказывает внезапное осуждение по какому-то новому поводу.

— Я думал, ты веришь в свободу выбора, мама, — не сдавался Марк, чувствуя, что он близок к победе.

Мама ничего не ответила и ушла на кухню.

Дверь спальни открывается, и женщина с задницей на несколько мгновений исчезает, пока Том снова не закрывает за собой дверь. К проблеме отопления он относится критически, используя каждую возможность, чтобы обратить внимание на холод, что немного утомляет, но противостоит невзгодам с наслаждением, подобно Скотту в Антарктиде. На нем по-прежнему шапка и перчатки. С течением дней он скатится на негодование, что только усилит его желание критиковать этот суровый быт.

Это самый холодный декабрь с 1963 года. На земле лежит снег, а скорость ветра — одна из главных тем новостей в течение вот уже недели, если не дольше. Прекрасная полоса для тех, кто любит числа. Джо, к примеру, поощряемый за старания отцом, отмечает повышение и падение температуры на графике каждый день.

— Я хотел бы проверить ваши пальчики на ногах для выявления ранних признаков обморожения, — шутит Том, выстраивая детей в шеренгу для осмотра. — Вот этот выглядит слегка почерневшим, — говорит он, поднимая ногу Джо до уровня своих глаз. Заметив на лице сына тревожное выражение, он пытается идти на попятную, но уже слишком поздно.

— Мой палец ночью отвалится, — обреченно вздыхает Джо.

— Можно мы его вскроем, мама? — быстро реагирует Сэм.

— Папа просто шутит! Температура должна быть ниже нуля, чтобы получить обморожение, — спокойно объясняю я.

— Термометр в холле показывает, что в доме одиннадцать градусов, — говорит Том.

— Думаю, мне надо занести это в мою погодную карту, — говорит Джо, отвлеченный разговором о цифрах.

— Задница, папа! — Фред дергает Тома за руку и взволнованно указывает на постер. — Без трусов. Как я.

— Папа, ты назвал бы ее задницу сексуальной? — глубокомысленно осведомляется Сэм. Он слишком много слушает Кристину Агилера.

— Что значит сексуальный, Сэм? — спрашивает Том и классической попытке уклониться от ответа. Ту же самую тактику он использует и в дискуссиях со мной.

— Я точно не знаю, — отвечает Сэм. — Думаю, это что-то связанное с фруктами. Если задница выглядит как персик, думаю, она сексуальная.

Дети всегда останавливаются в этой комнате, и это никогда не перестает быть для них захватывающим. Хотя здесь есть одна кровать, они предпочитают лежать на полу, обнявшись друг с другом, как щенки в корзинке, а поскольку тут большей частью холодно, я поощряю эту привычку. Фред, которому обычно читают сказки, всегда втискивается в середину.