Фабрика счастливых граждан. Как индустрия счастья контролирует нашу жизнь - Иллуз Ева

Ни для кого не секрет, что ученые, изучающие счастье, часто враждебно настроены по отношению к критическому социальному мышлению, называя его негативным, вводящим в заблуждение и даже нечестным. Эти ученые считают, что нам следует избавиться от такого рода негативизма, потому что он лишь подпитывает бессмысленные и бесплодные требования социальных и политических изменений. Например, Рут Винховен заявил, что негатив только подпитывает бессмысленные, бесплодные и завышенные требования социальных и политических изменений85, потому что якобы уже существует достаточно научных доказательств того, что уровень жизни в целом и во всем мире повышается86. Такие негативные заявления, по его словам, являются лишь частью «давней традиции социальной критики и апокалиптических пророчеств»87, подпитываемой социальными теоретиками и журналистами, которые, «следуя работам Маркса, Фрейда, Дюркгейма, Рисмана, Ритцера или Патнэма […] зарабатывают себе на жизнь, занимаясь социальными проблемами, и по этой причине склонны придавать особое значение злу»88. Эти интеллектуалы, по его мнению, распространяют «негативное видение» современного общества, которое мешает нам осознать реальные улучшения. Селигман уже развивал эту идею в похожих терминах, утверждая, что «эти социальные науки копаются в нижнем белье, узнавая много нового о структурах, которые делают жизнь трудной и даже невыносимой», но ничего не говорят нам о том, «как минимизировать эти изьяны»89.

Подобные заявления не только разочаровывают с научной точки зрения, поскольку они наивны в историческом плане и дезинформирующие в интеллектуальном; они также политически опасны, поскольку побуждают нас принять панглоссианскую и слишком упрощенную точку зрения, что мы уже живем в лучшем из всех возможных миров. Как сказал Томас, один из главных героев романа Томаса Манна «Будденброки», суть не в том, чтобы просто принять, что мы живем в лучшем из всех возможных миров, – что поддается доказательству, суть скорее в том, чтобы задаться вопросом: живем ли мы в лучшем из всех миров, которые можно себе представить. Это как раз то, о чем критическое социальное мышление призывает нас задуматься. Тем не менее тирания позитивного мышления заставляет нас принимать первое, не позволяя даже представить второе.

Но подавление негативных эмоций и мыслей не только способствует оправданию скрытых социальных иерархий и поддержке определенных идеологий, но и лишает права на существование и искажает страдания. Повсеместное стремление превратить непрактичный негатив в продуктивный позитив, чтобы сохранить оптимистичное отношение к себе и миру, превращает такие эмоции, как страдание, гнев и печаль, не только в нечто разрушительное и нежелательное, но, что еще хуже, в нечто безрезультатное, бесполезное или «напрасное», как выражался Левинас90. Кунигунды, Поллианны и Гвидо со всего мира превращают страдание не только в нечто оскорбительное для тех, кто не страдает, но и в невыносимое и унизительное чувство для тех, кто страдает. Удовлетворенные люди, приписывающие себе «заслугу» в том, что они довольны жизнью, считают себя вправе обвинять тех, кто не испытывает того же, в безответственности за то, что они не сделали правильный выбор, не приспособились к неблагоприятным обстоятельствам и не были достаточно гибкими, чтобы видеть в неудачах возможности для процветания и лучшей жизни. Страдающим, таким образом, приходится иметь дело не только с бременем собственных чувств, но и с чувством вины, возникающим из-за неспособности справиться с обстоятельствами. Тирания позитива заставляет нас воспринимать печаль, безнадежность или скорбь как незначительные неудачи или быстротечные периоды жизни, которые пройдут, если приложить к этому достаточно усилий. Это предполагает, что негатив может и должен исчезнуть, не оставив никаких следов и отпечатков на психике, – тем более сейчас, когда позитивные психологи якобы нашли научный способ заменить отчаяние оптимизмом. Но настойчивое стремление видеть только светлую сторону жизни, несмотря на благие намерения, обычно скрывает глубокое непонимание и безразличие к тем, кто действительно страдает.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Уильям Джеймс утверждал, что в жизни всегда будут настоящие неудачи и настоящие неудачники. Трагедии, вне зависимости от ее размера, невозможно избежать хотя бы потому, что ответ на такие важные моральные вопросы, как, например, «как мне жить?», всегда влечет за собой ситуацию, когда благо вступает в конфликт с другим благом. Только узколобые не видят множество возможных «я» и путей, от которых пришлось отказаться, чтобы стать тем, кто мы есть, и жить так, как мы живем91. Нет какого-то одного подлинного или высшего «я», которым можно было бы стать, нет единственной бесспорной высшей цели в жизни, к которой можно было бы стремиться. Это относится и к самой идее счастья. При любом моральном выборе, добровольный он или навязанный, личный или коллективный, всегда в жертву приносится какое-то благо – какое-то «я», которым можно было стать, какие-то ценности, за которые стоит бороться, или какие-то социальные проекты, которых стоит достичь. В этом кроется непреодолимая трагедия, которая стоит за выбором и коренится в самой природе повседневного личного, социального и политического опыта. Даже самая лучшая из наук о счастье не сможет избавить нас от небольших или значительных страданий и потерь, неразрывно связанных с приношением небольших или значительных жертв.

Заключение

В произведении 1962 года «Инструкция, как правильно заводить часы» аргентинский писатель Хулио Кортасар замечательно выразил степень нашей одержимости временем и то, как эта одержимость превращает время из нашего слуги в хозяина. Часы в произведении Кортасара работают как метафора времени.

Вот о чем подумай: когда тебе дарят часы, тебе дарят маленький ад в цвету, цепь, свитую из роз. Камеру-одиночку, где заперт воздух. Тебе дарят не просто – часы, и расти большой, и пусть все у тебя будет хорошо, и надеемся, они тебе долго прослужат, хорошая марка, швейцарские и на рубинах; тебе дарят не просто миниатюрную камнедробилку, которую ты пристроишь на запястье и будешь выгуливать. Тебе дарят – сами того не зная, весь ужас в том, что они сами того не знают, – новую частицу тебя, хрупкую и ненадежную, частицу, которая принадлежит тебе, но твоим телом не является, а потому ее приходится закреплять на запястье с помощью ремешка, сжимающего его, словно отчаянно вцепившаяся ручонка. Тебе дарят необходимость ежедневно заводить эти самые часы, заводить для того, чтобы они оставались часами; дарят навязчивую и мучительную потребность проверять их точность, приглядываясь к циферблатам в витринах у ювелиров, прислушиваясь к объявлениям по радио, справляясь о времени по телефону. Дарят страх – а вдруг потеряю, а вдруг украдут, а вдруг слетят на пол и разобьются. Не тебе дарят часы, дарят тебя самого, ты – подарок часам на день рождения[18]1.

Произведение Кортасара также является точной метафорой, во что сегодня превратилось счастье: в навязчивую идею и одновременно в ложный и обманчивый подарок. Счастье – это не редкое человеческое сокровище, обнаруженное незаинтересованными личностями в белых халатах, которые решили просто раздать его людям, чтобы освободить их, как Прометей, передавший огонь с Олимпа простым смертным. Подобно получателю часов Кортасара, мы дарим себя счастью. Большая часть того, что мы делаем во имя счастья, полезного или нет, разочаровывающего или нет, обманчивого или нет, в первую очередь благоприятно и выгодно тем, кто утверждает, что придерживается его истин. Погоня за счастьем совершенно не обязательно означает работу на благо лучшей версии собственного «я» или общества, но в любом случае подразумевает работу в целях легитимности, распространения и преобладания власти счастья в качестве концепции, бизнеса, индустрии и потребительского образа жизни. Счастье помогает управлять нашей жизнью, потому что мы стали слугами навязчивой погони за ним; потому что счастье не подстилается и не подстраивается под нас: к контрастам наших чувств, двусмысленности наших мыслей или сложному устройству нашей жизни. Это скорее мы должны подстилаться и подстраиваться под него, чтобы соответствовать его потребительской логике, подчиняться его деспотичным и завуалированным идеологическим требованиям и принимать его обывательские, редукционистские и психологические допущения. Осознание этого может действительно разочаровать, учитывая те ожидания, которые возлагают на нас сторонники счастья. Но думать иначе, то есть не мыслить критически, значит слепо поддерживать механизм счастья, который запустила для нас горстка могущественных и влиятельных ученых, экспертов и профессионалов.