Время дикой орхидеи - Фосселер Николь

Кровь отхлынула от ее лица, ушла в глубину тела и взбурлила там пламенем гнева.

– Я никогда не обманывала тебя. И никого не обманывала.

– Называй это как хочешь. – Он подступил к ней и остановился в позе, которая казалась угрожающей, и голос его был плоским и хриплым. – Пусть я всего лишь грязный оранг-лаут. Но у меня есть своя гордость. Своя честь.

Георгина искала в его лице прежнего Рахарио – и не находила. Кто-то чужой скрывался в шкуре ее морского любимого. Она хотела отшатнуться, но его запах, этот родной, незабываемый запах, по которому она так тосковала – запах моря и водорослей, кож и корицы, обостренный курением, так и повлек ее к нему. Его лицо скользнуло мимо – так близко, что его борода чуть не коснулась ее щеки, и тепло его кожи опалило ее.

– Твой оранг-путих проклянет тот день, когда сделал тебя своей женой, – прошипел он над ее ухом. – Твой отец проклянет тот день, когда зачал тебя. Я заберу у тебя все, что тебе мило и дорого. А когда управлюсь с тобой, ты пожалеешь, что когда-то меня повстречала.

Он резко повернулся, бросил недокуренную сигару в траву и пошел вон ровными, сильными шагами, пока ночной сад не поглотил его.

Пол постарался подавить раздражение, что этот вечер, на который он возлагал такие надежды, закончился для него преждевременно. Еще до ужина и до выступления малайской танцевальной группы, которая была объявлена главным событием вечера.

Но его тревога за Георгину перевесила. Безмолвная и бледная, она сидела рядом с ним в паланкине, глаза ее были большие, неподвижные и такие темные, что казались почти черными. Рука под его ладонью была холодна, а на коже, казалось, потрескивало напряжение, и это ставило его в тупик.

В знаменитых садах Вампоа она будто встретила привидение.

Дух прошлого, на которого он успел бросить лишь беглый взгляд, наискосок от дверного проема, сбоку. Белый костюм как осколок кости с острыми краями. Коричневое лицо, тяжелая линия подбородка, жесткие контуры. Но губы неожиданно мягкие, красиво очерченные, чувственные.

Словно лезвие ножа пронзило его между ребрами.

Он старался, чтобы по нему ничего нельзя было заметить – в этот вечер. И в следующие дни.

Однако с тех пор он смотрел на Дункана другими глазами.

* * *

Расстелив на траве покрывало, Георгина сидела на нем; небо над ней было бездушно голубым. Далекие облака казались такими плотными, что невозможно было поверить, что нельзя добежать по ним босиком до самого края света.

Неподалеку от нее Ах Тонг обрезал кусты жасмина под равномерное щелканье садовых ножниц, под шорох падающих веток. Голоса и смех Дункана и Дэвида наполняли сад – оба в коротких штанишках, поглощенные игрой, они скакали вокруг, как жеребята.

– Что-то ты не очень счастливая, мисс Георгина.

Она наблюдала за своими детьми, такими разными внешне и по повадкам, но сердечно близкими, как они с воплями и визгом бежали к дереву; может, обнаружили там дикую обезьяну, они иногда попадали сюда по ошибке.

Четыре года назад огромные силы Османской империи, России, Великобритании и Франции затеяли войну в Крыму, которая вылилась в невиданные доселе потоки крови. Как ни далека была эта война отсюда, а она разом дала Сингапуру понять, насколько незащищенным был этот остров в море. Сингапур, который никогда не был колонией в собственном смысле слова. Не был куском Великобритании, которую пересадили в нецивилизованные джунгли, захватив области и победив местных в битве, окопавшись в крепостях и держа наготове войска.

Сингапур был отводком британского предпринимательского духа и капитала, возникшим из переговоров и договоров, выросшим в мирном соседстве, сотрудничестве разных народов к их взаимной выгоде. Неохраняемая сокровищница, которая представляла собой заманчивую цель для внезапного нападения, теперь это увидели, и будь это всего лишь один русский военный корабль, он без усилий разрушит город со стороны моря и сможет нанести чувствительный удар по Великобритании как торговой империи и как нации.

Большие, смелые планы по укреплению города ковались в Калькутте, отметались, изменялись и составлялись заново. В то время как граждане города лишний раз по собственной инициативе работали, создавая стрелковую часть, вышедшую из дружин времен беспорядков среди китайцев города: добровольцы, которые со своим оружием объединились в полк на случай обороны, среди них был и Пол Бигелоу.

Война в Крыму как раз подошла к концу, когда в Индии сначала сипаи в армии, затем люди в деревнях и городах восстали против британского колониального господства. Кровавый бунт, который затронул за живое не только Индию, но и Сингапур. Глубокие морщины тревоги пролегали по лицу Гордона Финдли, когда он следил за событиями и ждал известий, хотя восстание в основном ограничивалось севером и центром субконтинента и все выглядело так, что оно никогда не доберется до французского анклава Пондишери.

Никто не знал, что означало это восстание для Сингапура, который в том году удвоил торговый объем по сравнению с пятнадцатью предыдущими годами. Никто не знал, как поведут себя сипаи сингапурского гарнизона, три тысячи арестантов, несколько тысяч индийцев города, против которых не насчитывалось и четырех сотен европейцев. В год, который начался забастовками и протестами против вновь сформированного и сугубо европейского муниципального правления, взявшего в свои руки управление городом, принимавшего решения о налогах и пошлинах и проводившего их, о содержании дорог, устранении отходов, строительстве и проектировании домов и с неукоснительной жесткостью вводившего новый полицейский регламент.

Во время, когда богатые становились все богаче, а бедные все беднее. В Сингапуре метались туда и сюда между прежней позицией невмешательства и необходимостью известного порядка и безопасности, между желанием поддержки из Калькутты и независимости от правительства в Бенгалии.

Долгое время Сингапур был хоть и деятельным, но все же сонливым островом на краю мира. Теперь почти внезапно, с вечера на утро, на его берега нахлынули беспокойные волны мирового моря, и вдоль нитей торговой сети, которая надежно хранила Сингапур и позволяла ему бурно развиваться, пошли разрывы. По земле, по которой они все ходили, потянулись тонко разветвленные трещины, как сеточка в глазури китайской фарфоровой чаши.

Закралось доселе неведомое чувство угрозы и у Георгины после ее встречи с Рахарио, который показался ей ночным кошмаром.

Зимородок сегодня утром внезапно оживил тот злой сон, который месяцами вытеснялся прочь. Вспышка оранжевого и кобальтово-синего оперения между деревьев, проблеск надежды и вместе с тем зловещее предзнаменование; она не могла припомнить, чтобы хоть раз видела зимородка здесь, в Л’Эспуаре.

– Нет, – прошептала она в ответ на слова Ах Тонга.

– Я ведь умею слушать, как ты знаешь. И я молчалив.

Георгина повернулась на покрывале, чтобы сидеть лицом к нему, но избегала взглядов, которые Ах Тонг бросал на нее сквозь цветущие ветки.

– Мне кажется, что я давно похоронила свое сердце. В точности как туан тогда.

Ах Тонг продолжал срезать ненужные ветки жасмина.

– Извини, но я возражу, мисс Георгина. Ты не похоронила свое сердце. Достаточно лишь взглянуть на тебя, когда ты с сыновьями. Когда туан Бигелоу приходит домой. Тогда сразу видно, что твое сердце по-прежнему сильно бьется у тебя в груди.

Его кожистое лицо, с каждым годом все более морщинистое, сжималось, когда он с усилием срезал очередную ветку и бросал на землю.

– Но я тебе верю, что по твоему ощущению так оно и есть, будто ты его похоронила. Бывают такие времена. Такое время было однажды и для нашей мэм.

Георгина внимательно на него посмотрела, и на его лице блеснула ухмылка.

– Рассказывал ли я тебе, что сюда в дом меня взяли, чтобы проредить и укротить заросли возле моря? Да, так и было.

Ах Тонг опустил садовые ножницы. Держась за ветку, он оперся о нее лбом. Помедлил, будто взвешивая, продолжать ли рассказ.