Время дикой орхидеи - Фосселер Николь

– Прошу вас, мадам, называйте меня просто Вампоа, как и все в Сингапуре. Вампоа, по месту моего рождения в Кантоне.

Без лишних церемоний он взял ее руку и поднес к своим губам. Хотя по китайской традиции он сохранял выбритый лоб и длинную заплетенную косицу, однако носил фрак, как и его европейские гости. Лишь горстка китайских тауке, присутствовавших на этом вечере, придерживались своей моды из мягко опадающих брюк и шелковых рубашек с длинными рукавами.

– Причислить к моим гостям сегодня вечером даму такой очаровательной внешности – это самая большая ценность в моем скромном доме.

Писанные маслом английские ландшафты покрывали стены наравне с китайскими рисунками тушью, свитками с иероглифами и обрамленными оттисками портретов семьи Ее Величества королевы Виктории. Итальянские вазы, японская резьба и китайский фарфор стояли на английских и азиатских предметах мебели рядом с резьбой по нефриту и статуями с Дальнего Востока и из Европы. В этом доме, где окна были застеклены немецкими витражами, полы выложены узорными керамическими плитками из Англии, а время отбивали французские часы.

Среди этого изобилия искусства и курьезов Георгина казалась сама себе еще одним декоративным объектом, временным экспонатом для украшения вечера. Она догадалась, что Пол упросил ее пойти с ним именно для этой цели, по тому, как собравшиеся джентльмены оглядывали ее: капитан Маршалл, сингапурский агент навигационной компании Peninsular & Oriental Steam, мистер Данмен, начальник небольшого полицейского подразделения города, мистер Керр из Керр, Уайтхед и Ко, господа Запп и Риттерхаус. Они смотрели на нее без намека – впрочем, один-другой взгляд украдкой относился и к ее декольте – скорее уважительно и с любованием, в первую очередь хозяин дома.

Георгина подняла бровь:

– Если присмотреться, я сегодня единственная дама на этом вечере.

Вампоа звонко рассмеялся и похлопал ее по руке – более отечески, нежели галантно.

– Мудро и истинно сказано, мадам. И к тому же остроумно! Мистеру Бигелоу и впрямь можно только позавидовать.

– Мистер Вампоа! – Мистер Дафф, банкир, жестом подзывал его к группе мужчин: – Идите сюда, нам требуется ваше ценное мнение!

Вампоа глубоко вздохнул:

– Что пользы такому человеку, как я, от поэзии вашего присутствия, если банальная проза коммерции вторгается между нами? Простите меня, мадам.

Еще одним поцелуем руки он простился с ней и влился в толпу гостей.

Пол кивнул ей с довольной улыбкой, как будто хотел сказать: Молодец, справилась с задачей.

Вампоа был значительной персоной в Сингапуре не только как коммерсант, но и как консул Китая, России и Японии. Он был богат чуть ли не безмерно, так говорили; по крайней мере богат настолько, что мог позволить себе послать одного из своих сыновей на учебу в Эдинбург.

Он приехал из Китая молодым парнем, чтобы работать в лавке отца, который у лодочного причала неподалеку от китайских складов продавал мясо, овощи и хлеб. Лавочка в руках Вампоа после смерти его отца разрослась в империю, когда он стал снабжать всем необходимым корабли военно-морских сил Великобритании. Ледник, смело сконструированный с его коваными балюстрадами, входил в состав этой империи так же, как плантации и преуспевающая пекарня на Хавлок-роуд; никому не повредило бы поддерживать с Вампоа добрые отношения.

Георгина ответила на улыбку Пола, но он уже снова углубился в деловой разговор.

Между мужских голов, взаимно кивающих друг другу, поворачивающихся в разные стороны, запрокидывающихся в смехе, вдруг на долю секунды открылся вид на противолежащую дверь.

В дверном проеме стоял мужчина, одетый как малайский князь, белизна его сюртука резко оттеняла его кожу, коричневую, как пальмовый сахар. У него было жесткое, неумолимое лицо, твердым казался и его рот. Глаза же, черные и блестящие, как расплавленный оникс, смотрели растерянно.

Как будто он не был уверен, туда ли попал. Или как будто заблудился и не может найти обратной дороги.

Сердце Георгины замерло.

Головы джентльменов заслонили ей вид всего лишь на один взмах ресниц.

Но в дверном проеме, когда она снова смогла посмотреть туда, было пусто.

Георгина задыхалась, каждый вдох давался ей с невероятным трудом, сердце молотком стучало в груди. На подгибающихся коленях она поднялась со стула.

Никто не обратил на нее внимания; только один из китайских мальчиков, одетых в черные брюки и белые рубашки, которые раскачивали опахала и следили за тем, чтобы у гостей не было недостатка в спиртном, бросил на нее удивленный взгляд, когда она, нетвердо ступая, перешагнула через порог.

Воздух влажным горячим платком лег на ее кожу, на ее легкие. Спотыкаясь в траве, она перешла через дорожку, посыпанную гравием, на котором несколько раз оступилась на высоких каблуках, на газоне остановилась, запыхавшись, чуть не всхлипывая.

Целый день сегодня ей было не по себе. Она таскала какую-то тяжесть в конечностях, а голова казалась пустой и легкой. Это была не ясная легкость, а хмельная, запутанная, как после избытка шампанского. И что бы она ни пила и ни ела, ничто не могло стереть с ее языка привкус соли и водорослей.

Она глубоко втянула ноздрями влажный воздух, пропахший сладким ароматом цветов, травой, листьями и морем, хотя они уехали довольно далеко от него вдоль длинной улицы, обсаженной бамбуком, размашистыми пальмами и дикими миндальными деревьями, стволы которых были увиты вьющимися растениями и орхидеями, и защищенной живыми изгородями из дикого гелиотропа.

Сад пел. Не только птицы, которые чирикали и свистели где-то в листве, а может быть, и в вольерах. Не только цикады, лягушки, павлины. Нежная, мягкая песня исходила от тысяч листьев и звучала, как ропот моря. Как шепот ветра над водой, и душа Георгины подпевала всем этим голосам – чувство, которого она не испытывала очень давно.

Постепенно сердце ее успокоилось, дыхание перестало быть напряженным. И она обернулась еще до того, как учуяла табачный дым.

Осколки белого полотна, выломанные из стеклянного двувластия ночи и света ламп. Наполовину в тени, наполовину на свету – массивный профиль, который был ей когда-то знаком, словно вырезанный из тропической древесины, зачищенной наждаком и отполированной.

Сильный поток объял ноги Георгины, сорвал ее с места, понес к нему.

– Это правда ты, – прошептала она, убежденная, что при следующем ее шаге он снова растворится в воздухе как фата моргана. Скроется, как пугливое морское существо.

Глаза его под тяжелыми дугами бровей были устремлены на тлеющий кончик тонкой сигары. Напряжение, которое заряжало воздух меж ними, выдавало, что он осознает ее присутствие.

Семь лет. Почти семь лет прошло.

Время обострило и ожесточило его черты. Возможно, причина крылась в бороде, которая обрамляла его лицо и придавала ему что-то высокомерное, жестокое.

– Где ты был? – тихо спросила она, а внутри клокотало счастье и волшебство. И она пошатнулась от страстной тоски, поднявшейся в ней бурной волной.

Следующий шаг она сделала в пустоту, когда поняла, что совсем не море отняло его у нее. Она оступилась и нашла опору во внезапно вспыхнувшей в ней ярости.

– Где ты был? Все это время? – прошипела она со злобой, которая отражала огонь, загоревшийся в ее теле. – Где ты был, когда я ждала тебя, надеялась и боялась за тебя?

Он поднял взгляд, но смотрел мимо – куда-то в неопределенную точку за ее спиной.

– Не так уж и долго ты страдала. Ровно столько, чтобы броситься на шею другому.

Его голос тоже стал жестче, с металлическим отзвуком, словно звон клинка. К лицу Георгины прилила кровь.

– У меня не было выбора, – прошептала она.

Сыну нужен был отец. Была нужна фамилия.

Она подыскивала слова, чтобы рассказать ему об этом.

– Конечно, не было. – Его глаза вонзились в нее, черно-блестящие, как небо в безлунную ночь. – Рано или поздно ты должна была пойматься в сети собственной лжи.