Американский брат - Андрей Троицкий

– Тут вещи вашего родственника, – сказал Постников. – Посмотрите на всякий случай.

Он развязал веревку и отодвинул сверток от себя. Джон расправил бумагу и стал разглядывать содержимое посылки. Ратиновое пальто, старое и замызганное, вытертое в локтях, бежевый пиджак с рваной подкладкой, бордовыми пятнами на груди и вывернутыми наизнанку карманами, ботинки со сбитыми каблуками, без шнурков, измятые серые брюки, тоже в бордовых пятнах, похожих на кровь. Еще здесь была голубая рубаха разорванная на спине, а на груди в бордовых разводах, еще какие-то грязноватые тряпки, кажется, нижнее белье.

– А часов и бумажника не передали? – спросил Джон.

– Только это.

– Но у брата не было этого пальто. И брюк таких, и ботинок.

Постников прикурил папиросу и ладонью разогнал дым.

– Так понимаю, ваш родственник сначала в тюрьме побывал? К нам изредка покойников из тюрем доставляют. Там порядок такой: личные вещи у арестантов администрация не забирает. Даже пальто оставляют: зимой холодно. А вот уголовники в камере могут догола раздеть. Ну, или в нарды или в карты посадят играть. И хорошие вещи заберут… А какое-нибудь старье вроде этого, – дадут взамен. У вашего брата наверняка все новое было. И костюм, и пальто. Мой совет: не ищите. Только время напрасно потратите.

Джон кивнул, перевел взгляд на стоптанные ботинки, на одном отошла подметка, – и на душе стало муторно и больно, – вот что донашивал Том в тюрьме. Постников зазвенел ключами и повел за собой, в коридор, оттуда, через полутемный подвал в новый коридор. Он курил и рассказывал на ходу.

– Видно, что человек недавно умер, а холода стояли. И сюда его везли в кузове грузовика, по холодку, – проморозился насквозь. И вскрытия не проводили, кому в колонии это нужно. Поэтому тело в удовлетворительном состоянии. Меня попросили: если у вас будут какие-то распоряжения насчет кремации… Мы его тут пока поставили.

Он растворил тяжелую дверь, включил свет, пропуская посетителя вперед. Джон, перешагнув порог, остановился и зажмурился. Здесь было холодно, изо рта шел пар, а в носу пощипывало от густого неприятного запаха. Под потолком горели люминесцентные лампы, стены были выложены светлым кафелем, пол тоже – светлый мраморный, с решетками для слива жидкости. Посередине комнаты три железных стола с мраморными столешницами. Человек с потемневшим лицом лежал на среднем столе. На нем была лагерная рабочая куртка с прямоугольником светлой ткани, пришитым на груди, коротковатые бумажные штаны и ботинки с тупыми носами.

Джон почувствовал, как спазм перехватил дыхание, ворот рубашки сдавливает горло, пробивает холодный пот, а взгляд затуманили слезы. Кажется, к встрече с братом он оказался не готов. Он сделал пару шагов вперед, остановился и снова шагнул вперед, чувствуя, что пол пружинит под ногами, будто резиновый. Постников остановился сзади, прислонился спиной к стене, вздохнул и украдкой взглянул на часы, – он опаздывал на электричку. За годы работы в морге он насмотрелся разного, ко всему привык, и сейчас машинально покачивал головой и, понимая деликатность момента, ждал, не показывая нетерпения.

Джон, застыв в трех шагах от стола, смотрел на лицо покойного, на запавшие глаза, полуоткрытый рот и оскаленные зубы. Потемневшая кожа на щеках собралась складками, а на лбу наоборот – разгладилась. И еще этот предсмертный оскал выступивших вперед зубов, исказивший, изуродовавший лицо. Кажется, перед смертью он был готов вцепиться зубами в глотку противника, но не успел или сил не хватило. После удара заточкой под ребра, истекая кровью, рухнул на землю и прожил совсем недолго. Кожа такая темная, что не разобрать, цело лицо или разбито.

Он подошел вплотную к столу, постоял минуту, вглядываясь в покойного, его кисти рук, одежду, чувствуя сладковатый дух распада и тлена. Он обернулся и сказал:

– Это не мой брат.

– Как это?

Постников подошел ближе, посмотрел на покойного, перевел взгляд на Джона.

– Да, на вас он не очень похож… В отцы годится, а не в братья. Но все-таки вы внимательно посмотрите. Знаете как бывает… Иногда несколько месяцев за решеткой старят человека на десять лет. Это я по собственному опыту знаю, потому что был там. И люди, которые привезли тело, вряд ли ошиблись. Номер его?

Он ткнул пальцем в бирку, пришитую на груди рабочей куртки.

– Его. Но это не мой брат. Волосы почти совсем седые, волнистые, редкие. Стальные коронки на зубах. Узкий лоб, близко посаженные глаза… Это не он, – точно.

– Вот чертовщина, – Постников был растерян, решая, что делать дальше, он хмурился и тер ладонью подбородок. – Я завтра им позвоню. Может ошибка какая-то… Вы свой телефон оставьте.

Они вышли из комнаты, попрощались в коридоре, Джон поднялся наверх, сошел с крыльца, по дорожке между деревьями зашагал к машине. Окна в здании морга уже погасли, светилась только два, на втором этаже. Здесь, за деревьями, было совсем темно, падал мокрый снег, некуда было поставь ногу, – везде лужи и грязь. Он сел за руль, хотел вставить ключ в замок зажигания и почувствовал, что дрожат руки. Он включил двигатель, но не тронул машину с места, некоторое время сидел и смотрел в темноту, стараясь справиться с этой внутренней дрожью.

* * *

Утром чуть свет позвонили в дверь. Джон посмотрел в глазок, свет на лестничной площадке не горел, человека, стоящего перед дверью, почти не видно.

– Открой, это я, – Джон узнал голос адвоката Олега Моисеева. – Черт, на улице дождь как из ведра. Пока дошел от машины до подъезда, – весь мокрый.

Он переступил порог, поставил на пол портфель и без приглашения, даже на сняв пальто, прошел на кухню. Усевшись на высокий табурет, он провел ладонью по влажным волосам, достал сигареты. Вытащил одну и, не прикурив, стал разминать пальцами. Моисеев выглядел неважно, будто не спал подряд несколько ночей. Под воспаленными глазами темные круги, физиономия как всегда красная, будто он только что выскочил из парилки.

– Хочешь кофе? – спросил Джон.

– Спасибо. Я его столько выпил, что уже тошнит.

– Один мой знакомый, весьма влиятельный человек, устроил так, что тело брата должны были привести из колонии, – сказал Джон. – Вчера я был в судебном морге и…

– Знаю, – поморщился Моисеев. – Все знаю. Ты развил бурную деятельность. Вступил в тайные переговоры с Борисом Туровым. Что-то ему наговорил, наобещал… И выхлопотал, чтобы из колонии в Москву доставили прах твоего брата. Но вместо него увидел в морге какого-то пожилого мужика с уголовными татуировками… Вот я пришел сюда и рассказал тебе эту историю. А должно быть наоборот. Но мне, своему адвокату, другу и помощнику, ты не сказал ни слова о своих планах. Даже не намекнул, что собираешься делать. Странно… И обидно. Я узнаю новости от посторонних людей.

– Мне казалось, что тебя лучше не впутывать в эту историю. Она могла плохо кончиться. А теперь подумай: ты мне ничего сказать не хочешь? Несколько слов правды?

Руки Моисеева дрогнули, сигарета сломалась. Он положил ее на блюдце, вытащил другую и стал разминать. На лице адвоката появилась натянутая неестественная улыбка, серые губы широко, будто резиновые, растянулись, а глаза остались грустными и настороженными.

– Слова теперь не имеют значения. И вообще, я приехал не для того, чтобы тебе выговоры делать или оправдываться. Хотел сказать: твои расследования подошли к концу. У меня есть для тебя нечто такое… Нечто совершенно сногсшибательное. Нечто из ряда вон. Не люблю сюрпризы, всякие неожиданности. Но сейчас готов забыть о своих вкусах. Собирайся, мы уезжаем. Только живо.

– Что это значит?

– Больше я ничего не скажу. Иначе испорчу эффект. Ты должен все увидеть сам. Да, сегодня я работаю добрым волшебником. И мне эта работа нравится.

– Если я не поеду?

– Совершишь глупость. О которой будешь долго жалеть, но ничего не исправишь. Помни: я действую в твоих интересах.

Физиономия Моисеева оставалась напряженной и усталой, не похоже, что ему очень нравилось работать добрым волшебником. Его бы воля, – упал бы на кровать и спал сутки. Джон быстро оделся, сунул под ремень пистолет, а в карман плаща две снаряженные обоймы. Вместе вышли из квартиры, спустились вниз к машине адвоката, сели сзади. Водитель опять новый, незнакомый, слова "здравствуйте" не знает. Вместо приветствия что-то буркнул себе под нос и тронул машину.

Когда выехали на улицу, Джон несколько раз оглянулся назад, но слежки не заметил. Моисеев всю дорогу молчал, согнув спину, обнял и прижал к себе толстый портфель, стоящий на коленях. Он о чем-то думал и хмурился. Только один раз открыл рот, сказал, что место, куда они направляются, на выезде из Москвы, точнее, – в Люберцах.

Глава 36

Ехали долго. Около полудня машина остановилась на незнакомой узкой улице, застроенной старым домами. Справа мутная витрина какого-то кафе, слева вытянутые трехэтажные постройки с осыпавшейся штукатуркой, отведенные под снос и огороженных забором. Ниже по улице, видимо, дома уже снесены, стоит экскаватор с опущенным ковшом, вокруг него груды мусора и битого кирпича. Пешеходов и машин нет, кажется, здесь люди вообще не живут.