Замена - Сергей Цикавый

Плюс при полной спортплощадке.

Плюс, плюс. Один сплошной, одуряющий минус.

– Эжени втюрилась в тебя.

Я кивнул. Кроссовок прочно застрял в брючине. Эжени?..

– Ты или скотина, или не пацан, Анатоль.

Здоровенный, черт. Я смотрел в его поросячьи глаза, думал о переодевании, о гудящей неонке и о том, что Эжени красивая. Тупая, наглая и красивая. Откуда Морис знает? Какое ему сраное дело? Почему я так туплю, почему он не треснет меня?

Я смотрел перед собой, а Ублюдок дошнуровал свои кроссовки и ушел.

«Эжени меня любит», – подумал я, дергая намертво застрявшую штанину. Послышался треск.

Блядь, Морис, лучше бы ты меня ударил.>

* * *

Я не знаю, что увидел Куарэ, поняла я.

На лицо падали теплые капли, и, облизав губы, я ощутила соль: с потолка, как с неба, сеялся пот. Зал развлекательного комплекса изменился: крыша, стены, пол – все стало изъеденным, старым. Больным. Больным, как человек, – не как строение. Огромное помещение, как и секундами ранее, наполняли силуэты. Застывшие статуи танцоров светились: в их грудных клетках теплились лампы.

Ангел не исчез – он просто был вокруг.

Я стояла среди бугристых окаменевших фигур. Ритм вспышек замедлился в несколько раз. Самого стробоскопа я нигде не видела. Игра еще не началась: Ангел был оглушен, он молчал, и нигде не было видно Куарэ.

Зато у меня появилось время. Редкий и могущественный союзник.

Я прикрыла глаза, и под веками была чернота. Мне не нужны картины, не нужны воспоминания, чтобы втиснуть в микрокосм Ангела свои фигуры. Меня беспокоит отсутствие Куарэ, но я точно знаю, что он прошел: я что-то видела, пусть и не уверена, что.

…Раздевалка, застарелый запах спорта и седьмого пота. Кроссовок в брючине. Меня, к сожалению, любят…

Это была я. Незнакомый опыт, но это была я.

Я открыла глаза, чувствуя плечо. Плечи.

Между статуями танцоров появилось еще много «я». Соня, Соня, Соня, Соня… Я теряла из виду их – себя – рассеянных в заболевшем зале, среди теплых светящихся статуй. Сколько их? Никогда не считала.

Скучно. Некогда. Много.

Одна «я» коснулась статуи, и та стала облаком жирного пепла. Облако постояло и струйкой втянулось в дырявую крышу зала. Я решилась: десятки рук потянулись к подсвеченным фигурам. Дым и пепел встали столбами, тягучие вспышки моргнули, и стало просторнее.

Плиты пола крошились под ногами. Я шла среди десятков копий меня самой и думала только о том, почему здесь кожаные юбки, почему – куртки. Почему высокие ботинки даже, но нет контактных линз. Я шла, ловя желтые взгляды, я заглядывала в нескончаемые зеркала. «Бывает», – решила я. Ночные рубашки бывали, чаще – серый учительский костюм. Теперь вот кожа – хруст, странный запах. Разное бывало, но янтарные глаза неизменны.

Когда первая статуя танцора вернулась из-под изъеденной крыши, я поняла, что хватит. Игра начиналась.

Я поняла, что слышу что-то: шепот, шорох звуков, музыки, нот игры. ELA отвечала, и я ощутила, как сводит лицо – лица. Мир менялся. Кусок стены встопорщился, стал гроздью дыбящегося металла. В металл прорастали ветви, и их бесцветье меня не обманывало: иногда синий – это суть, а не спектр.

Я занимала центр – свет, зону, охваченную вспышками несуществующего стробоскопа. Ангел пока что копил свой свет, не спешил его расходовать. Он еще сделает ход, сломает мою игру, мой рисунок. Сегодня я могу не думать об эндшпиле, потому что каким бы ни был Ангел, он получил двойной удар.

Статуи шевельнулись, и одна соткалась из пепла прямо рядом со мной. Соткалась и исчезла, едва ощутив касания нескольких рук.

Слабый пробный камень.

ELA дрожала, боль перешла на какой-то высший уровень, затопила меня всю. Танцоры были настоящими игровыми фигурами: не шевелились, не гнулись, не шагали. Микрокосм сам двигал их, искривляя мою ткань светотени.

Это был странный Ангел, который играл тенью.

Я касалась фигур, возвращая их в дым, а дым – в израненный потолок. Плотные, теплые, тяжелые танцоры – как они танцевали? – их было много, и мои касания все чаще становились ударами.

Шепот. Ноты. Слова.

Микрокосм не поддавался, я задумалась – и потеряла себя. Обрывки кожи, кровавый пар. ELA вздрогнула, когда меня стало меньше, а я едва не впустила внутрь боль гибнущего тела.

<Кто ты?>

Он давил, он спрашивал, и я знала – что. Он хотел включить меня в свой мир, понять и включить.

«Всегда будь не такой».

Буду, профессор Куарэ, подумала я, и вспыхнул свет. Я ломала структуру светотени, я навязывалась, обращая происходящее в негатив. Огромный ангар был наполнен серыми тенями с угольями вместо сердец, черными тенями с янтарными глазами. Стены поросли голубыми ветвями, крыша рушилась и истончалась, и над нею, за нею уже просматривался новорожденный зрачок.

Ангел выделял себя, вырастал из человеческого разума, и я только помогала ему создавать перегной, уничтожая последние образы из прошлого. «У нее были белые ноги и черные шортики. Наверное, кожаные». Я остановилась, обхватила все тени, до каких смогла дотянуться.

Горячий камень, нагретая смола. И запах духов – почему-то духов.

Обнимая игровые фигуры, я изо всех сил думала о девушке. О той, которая любила музыку, которая танцевала, как богиня, к которой сбегались все, которой освобождали танцпол. Я лгала, давая пищу гибнущему человеку.

Я испарялась, отдавала все больше себя, все больше человеческого.

Зрачок дрогнул, сузился и потемнел.

<Что ты делаешь?>

Образы из прошлой, почти пережеванной жизни. Я видела бесконечные, опустошенные коридоры, объединяющие живые пока воспоминания. «Это не танцы! Это дрыганье!» – завтрак в полутемной квартире – коктейльная вечеринка – машина, в которой пахнет плотью и спермой – сон о другой планете – «Я же сказала, что не буду курить!»

Я отстранилась. Ангел затих, встретившись с искалеченным лабиринтом напоенной памяти. Девушка стала союзником, она не хотела умирать, отдавать себя, она не хотела становиться сверхчеловеком, и ей было безумно страшно.

Воспоминания, «что со мной?», огрызки несовершенной воли – я видела это все изнутри, все это – и одновременно многое другое. Зал стал ветвями, плиты под ногами дрожали в агонии. Остались Ангел, я и девушка.

Сколько раз я надеялась, что нас действительно трое?

Ангел разорвал человека и мгновенно поглотил. Крик умирающего сознания, вопль падающего в бездну был громче моей глухоты. Я не успевала за изменениями, мне остался только эндшпиль – что может быть легче, чем убить новорожденного?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});