Замок Отранто и другие истории - Гораций Уолпол

любила я, мертвы. Об этом плакать впору мне, а я пою.

Она говорила с такой безысходной печалью, с такой стоической отрешенностью, что король на миг лишился дара речи.

В это мгновение в камеру, задыхаясь и размахивая руками, вбежал Джакопо. Он бросился к дочери, однако та с диким, непонимающим взором отпрянула от отца.

— Неужто не признаешь меня? — в отчаянии воскликнул старик. — Я твой родной отец, скажи хоть что-нибудь, Маддалена!

— Ты? Ты не отец мне, — отступая, пробормотала девушка. — У Джакопо волосы белее снега, а твои красные — посмотри, с них течет кровь, это кровь моего отца. Ты убил его, а после убил Борджиано.

— Дитя мое! Дитя мое! — рыдал несчастный, в агонии хватаясь за сердце.

— Какой страшный удар, — молвил монарх и, подхватив Джакопо, которого покинули силы, добавил: — Он этого не переживет.

Маддалена приблизилась к королю, державшему ее отца, и сочувственно заговорила:

— Ах, горемычный, он тоже потерял отца. А может, они убили его возлюбленную, как убили моего Борджиано?.. Поплачем же вместе над нашими невзгодами. Или споем, чтоб облегчить сердца.

По приказу монарха бесчувственного Джакопо вынесли из камеры. Он так и не оправился и, пролежав несколько дней в летаргическом сне, скончался. Лишь однажды, перед самой смертью, когда душа его задержалась между светом и тьмой, к несчастному отцу на миг вернулось сознание, а с ним и вся тяжесть обрушившегося горя. Старик вновь и вновь повторял имя дочери и обвинял Ланфранки в гибели их обоих.

Потрясенный Карл лично вывел Маддалену из катакомб. Несмотря на мертвенную бледность щек и безумный взгляд, который то устремлялся в никуда и застывал, то дико метался по сторонам, девушка по-прежнему была прекрасна. За бурной веселостью поврежденного рассудка последовал приступ безудержных рыданий, который теперь сменился покорной, безразличной апатией — самым пугающим из всех человеческих состояний, в особенности когда в него впадает прелестная молодая женщина.

На выходе из темницы они столкнулись с Борджиано. Его освободили вместе с другими схваченными накануне флорентийцами, и он без промедления побежал разыскивать Маддалену.

Мы даже не беремся описывать ту встречу. Девушка не узнала любимого. Можете представить себе муки Борджиано, то чувство одиночества и отчаяния, которое охватило его при виде краха всех своих надежд. Милое лицо, которое он лицезрел в минуты счастья и которое ныне беспорядочно то озарялось улыбкой, то омрачалось беспросветной тучей, не оставляло сомнений в том, что разум навеки покинул его обладательницу.

Маддалену поселили в тихой обители, где ее безумие со временем притупилось, и даже начали возвращаться смутные воспоминания о приключившихся с ней бедах. Впрочем, после каждого мимолетного проблеска сознания она вновь впадала в мрачную отрешенность — такую частую спутницу душевного расстройства. Бедного Борджиано, который из последних сил старался сохранять присутствие духа, когда любимая была весела, раздирали тысячи противоречивых чувств. Порой жалость, любовь и печаль переполняли его бедное сердце; а иногда в нем закипала ярость и вытесняла все нежные чувства. В конце концов в душе не осталось ничего, кроме дикой жажды мести — им полностью завладела мысль отомстить ненавистному Ланфранки. Предсмертные слова Джакопо непрерывно звучали в ушах молодого человека, пока отмщение негодяю, чье имя проклинал умирающий, не стало единственной целью пылкого юноши.

В один из вечеров он в мрачной задумчивости проходил по безлюдной набережной Арно, когда лицом к лицу столкнулся с объектом своей ненависти. Скрестились шпаги. Ланфранки был противником более искусным, однако Борджиано обрушился на него с такой яростью, что одержал верх и пронзил сердце врага. Шпага сломалась пополам, когда Ланфранки повалился на землю. Флорентиец, поспешно выдернув оружие, скрылся с места поединка, где немедленно начали собираться прохожие. Поначалу только и было слышно, что имя Ланфранки, однако вскоре в слабом свете луны кто-то узнал по окровавленному обломку флорентийскую шпагу, — и разъяренная толпа пришла в неистовство.

— Проклятые флорентийцы! Смерть флорентийским собакам! — раздавалось со всех сторон.

Когда страсти немного улеглись, было решено обыскать дом каждого флорентийца в городе.

Между тем Борджиано, с присущим одержимым людям безрассудством, забыл об осторожности и пришел домой, все еще сжимая под плащом окровавленный эфес шпаги. Стоит ли говорить, что нагнавшие его пизанцы, которым хватило бы и меньших доказательств вины, тут же схватили и приволокли молодого флорентийца в суд. Пизанские судьи не были склонны к проявлению милосердия, к тому же в те времена правосудие вершилось столько же быстро, сколь незаконно, — и дело закончилось, едва начавшись. По приговору преступника ждало колесование.

Шум и крики пизанцев, на каждом углу поносящих имя Борджиано, достигли ушей Маддалены. От этого она пришла в неясное возбуждение и, не понимая его причин, в чем была, выбежала на улицу. Безумную девушку с неприбранными волосами и в небрежно накинутом платье провожали то жалостливые, то насмешливые взгляды. Так, не ведая, куда идет, добрела она до места казни, где медленно и мучительно умирал Борджиано. Ни единым стоном не удостоил он палачей, подвергших его жесточайшей из пыток, и даже те, кто ненавидел флорентийцев, прониклись сочувствием к юноше, стойко переносящему нечеловеческие страдания.

Взглянув на распятого Борджиано, Маддалена ринулась в толпу, расталкивая тех, кто не успел сам отскочить в сторону, пока наконец не оказалась прямо перед орудием пытки. Жизнь еле теплилась в Борджиано — еще один поворот колеса, и глаза его закрылись бы навеки. Узнала ли Маддалена в распятом возлюбленного, вспомнила ли их прогулки под луной и нежные серенады, которые сумела сохранить ее обезумевшая душа?.. Мгновение она стояла, не отрывая глаз от ужасающего зрелища перед собой, — и вдруг рухнула на землю бездыханной. Юное сердце остановилось, безжизненное тело замерло в одном лишь шаге от искалеченных останков несчастного Борджиано.

Влюбленных похоронили вместе, у самого подножия падающей башни. Быть может, пизанцы раскаялись, а может, наоборот, решили так поглумиться. Какой-то неизвестный доброжелатель украсил их надгробие мраморной плитой с надписью «Борджиано и Маддалена» — единственным напоминанием о той печальной истории. В начале прошлого столетия надпись едва можно было разобрать: могила почти полностью покрылась землей и буйно разросшимися дикими цветами. Теперь же ее и вовсе не разглядеть.

Так исчезло последнее свидетельство той злополучной любви.

Иероглифические сказки

«Шах Бахам не понимал толком ничего, кроме вещей абсурдных и совершенно неправдоподобных».

Клод Кребийон, «Софа», стр. 5

Предисловие

Я отдаю себе отчет в том, что важность затронутых тем, вескость умозаключений и глубочайшая ученость, коими наполнены страницы сего бесценного дара человечеству, могут кому-то прийтись не по вкусу, и посему я просто обязан принести