Замок Отранто и другие истории - Гораций Уолпол

своем отце.

— Так вот, — продолжала принцесса, — в самом разгаре споров о булле «Унигенитус»…[15]

— Я же просил! — застонал император. — Хватит докучать мне рассказами о выскочках с латинскими именами: можно подумать, ты унаследовала безумие этих расфуфыренных шутов.

— Мне жаль, — ответствовала Гроновия, — что ваша светлость настолько несведущ в положении дел в Европе, что приняли папский указ за человека. Унигенитус — это латинское название иезуитов.

— Какие еще, к дьяволу, иезуиты? — все больше раздражался великан. — Ты объясняешь один бессмысленный термин другим и удивляешься, что я по-прежнему ничего не понимаю!

— Сир, — не растерялась принцесса. — Позвольте мне ввести вас в курс пертурбаций, кои сотрясали Европу в течение последних двухсот лет в отношении доктрин милосердия, свободы воли, предопределения, искупления, раскаяния и тому подобного. Вас это и больше позабавит, и покажется менее правдоподобным, чем сказки о феях и гоблинах.

— До чего назойливая балаболка, — проговорил император, — и к тому же донельзя самоуверенная. Ладно, болтай до рассвета о чем тебе вздумается, но клянусь духом святого Кириги, что долетел до небес у сороки на хвосте: лишь только часы пробьют восемь, ты — покойница. Итак, мы остановились на Иезуите Унигенитусе.

— То было новое вероучение, берущее начало в Германии, — сказала Гроновия. — Церковь не могла обойти его вниманием. Апостолы Лойолы…

— Кого-кого? — зевая, переспросил император.

— Игнатия Лойолы, основоположника ордена иезуитов, — с готовностью отвечала принцесса. — Он был…

— Не иначе как римским историком, — прервал ее великан. — На кой черт тебе сдались эти римляне?

— Римская империя и римская церковь — две разные вещи, — заметила Гроновия. — И все же они, так сказать, неразрывно связаны друг с другом, как Новый Завет со Старым. Одна из них уничтожила другую и при этом претендует на наследство. Бренность всего церковного…

— Который час? — взмолился император, обращаясь к главному евнуху. — Вот-вот должно пробить восемь, ведь эта женщина не закрывала рта не меньше семи часов! Позаботься о том, чтобы моя завтрашняя жена была немой, — вырежи ей язык, прежде чем приводить в почивальню.

— Мадам, — сказал евнух, — его святейшее величество, чья эрудиция простирается до самых заморских земель, слишком хорошо знаком со всеми людскими науками, чтобы заинтересоваться вашей болтовней. Именно поэтому его возвеличенная мудрость предпочитает рассказы о том, чего на свете не бывает, всему, что связано с историей или богословием.

— Ложь, — вступил император. — Отрицая истину, я вовсе не против божественности… Скажи, женщина, сколько у вас в Европе божеств?

— Тридентский собор постановил… — пустилась в объяснение принцесса.

Император захрапел.

— Точнее говоря, — поспешила продолжить Гроновия, — вопреки заявлениям папы римского Павла, кардинал Палавичини утверждает, что на первых трех заседаниях собора…

Великан спал крепким сном. Принцесса и главный евнух схватили подушки, придавили ими императорскую голову и держали так, пока тот не задохнулся. Убедившись в его кончине, принцесса с видом полнейшей скорби и отчаяния легла на диван, где незамедлительно была провозглашена императрицей.

Смерть императора, как сообщалось, наступила в результате геморроидальных колик, и из уважения к памяти супруга ее имперское высочество объявила о своей приверженности принципам управления покойного, в соответствии с коими каждую ночь выбирала себе нового мужа. Впрочем, требование рассказывать истории она отменила и с удовольствием откладывала экзекуцию в награду за примерное поведение. Гроновия разослала подарки всем ученым мужьям Азии, вследствие чего те не замедлили провозгласить ее образцом милосердия, мудрости и добродетели. И хотя панегирики ученых мужей обычно столь же нескладны, сколь многословны, императрицу прельщала мысль, что их письменные свидетельства, как медь, сохранятся на века, и таким образом память о ее славном правлении доживет до самых далеких потомков.

Сказка II

Три дочери короля

Жил да был король. И было у него три дочери — вернее, их было бы три, родись у него на одну больше, однако старшая так и не появилась на свет. Она отличалась необыкновенной красотой, недюжинным умом и в совершенстве объяснялась на французском, о чем свидетельствуют все летописцы того времени, хотя ни один из них не признает ее существования. При этом все сходятся на том, что две другие принцессы красотой не блистали; у средней был жуткий йоркширский выговор, а у младшей — кривые зубы и только одна нога, отчего танцевала она из рук вон плохо.

Никто не думал, что у его величества появятся другие дети (ибо когда умерла королева, тому исполнилось восемьдесят семь лет, два месяца и тринадцать дней), так что всем подданным королевства не терпелось выдать принцесс замуж. Однако заключению брака, столь необходимого для сохранения мира в королевстве, мешало непреодолимое препятствие: король повелел, чтобы его старшая дочь вышла замуж первой, а поскольку ее не существовало, то и подыскать ей достойного мужа не было никакой возможности. Придворные всецело одобряли решение его величества, но, как известно, даже в лучших королевствах среди подданных всегда найдутся недовольные. Народ раздробился на фракции; брюзги, они же патриоты, настаивали на том, что средняя принцесса является старшей и законной наследницей престола. Появились бесчисленные памфлеты за и против, а правящая партия объявила неоспоримым аргумент канцлера о том, что средняя принцесса не может быть старшей — дескать, где это видано, чтобы претендентка на престол говорила с йоркширским акцентом! Несколько приверженцев младшей принцессы под этим предлогом начали перешептываться о том, что именно у ее королевского высочества самые веские притязания на трон: поскольку старшей принцессы не существует и средняя, в отсутствие старшей, должна стать старшей и не может оставаться средней, ежели она старшая, а при этом канцлер доказал, что старшей она быть не может, то, согласно всем мыслимым законам, она не может быть никем, из чего со всей очевидностью следует, что в отсутствие старших сестер младшая становится старшей.

Уму непостижимо, сколько распрей и раздоров повлекли за собой эти взаимоисключающие притязания; каждая фракция стремилась усилить свою позицию с помощью иностранных союзников. Придворная партия, не имея конкретного объекта для преданности, оказалась самой преданной и восполняла отсутствие оснований для своих принципов душевностью. Духовенство полностью разделяло эти убеждения, окрестив партию «первой». Врачеватели объединились во вторую партию, а правоведы объявили себя третьей, или фракцией за младшую принцессу, что гарантировало наибольший простор для сомнений и нескончаемой судебной волокиты.

Пока народ пребывал в таком непонимании, из далеких земель прибыл принц Кифферикимини, который мог бы стать самым прославленным героем того времени, не будь он покойником, знай он хоть какой-нибудь иной язык, кроме египетского, и не имей он три ноги. И все же, невзирая на такие изъяны, глаза народа немедля устремились на него, и каждая из партий пожелала выдать за