Дело Варнавинского маньяка - Николай Свечин

И шевельнул правым плечом. От сильного удара в лицо Трясисоломин улетел в угол под иконы. Мужики было вскинулись, но Иван Иванович сказал, не оборачиваясь:

— Полиция. Приготовить виды для проверки.

— Мой в комнате остался, — ответил один, с изрытым оспинами лицом. — Я мигом сбегаю, принесу.

— Я тебе сбегаю! Сели оба на лавку и замерли. Я Щукин.

Постояльцы сразу прилипли к скамье. Сыскной надзиратель за волосы поднял ошарашенного блатер-каина, подвел к стойке и дважды сильно ударил об нее лицом. Из разбитого носа и губы Трясисоломина полилась кровь.

На шум прибежали сын хозяина и дюжий парень, по виду работник.

— Тятенька, за что он вас? — закричал подросток. Парень же без разговоров кинулся на выручку хозяину. Лыков одним ударом под дых сбил его на пол и приказал:

— Уймись! В тюрьму захотел?

В горнице стало тихо, только шумно дышал Трясисоломин да скулил его перепуганный сын.

Щукин отпустил барыгу и повернулся к мужикам:

— Так есть виды или нету?

— Нету, — коротко ответил второй постоялец с больными слезящимися глазами.

— Так я и думал. Ты, с оспинами, судя по приметам, Крымов. А ты тогда Вырыпаев. Это, ваше благородие, воры, обозы на тракте чистят. Давно я их ищу — попались оба два!

Надзиратель связал ворам руки за спиной, усадил обратно на лавку и обратился к Лыкову:

— Ваше высокоблагородие, позволите начать обыск?

— Начинайте.

— Эй, парень, еще постояльцы в доме есть? — спросил работника Щукин.

— Нету…

— Смотри, ежели сыщу! В арестный дом пойдешь за недоносительство.

— Ей-бо, вашество, никого боле нету! Утром трое съехали, остались токмо энти.

— Ну ладно. Беги в волостное правление, вели явиться сюда старшине, сотскому и двум понятым. Одна нога здесь, другая уже там!

И сильным толчком направил парня к двери.

— Теперь давай с тобой потолкуем, — сыщик обернулся к хозяину постоялого двора.

— А потолкуем, — угрюмо ответил тот. — Не пойму я вашего самоуправства. Налетели, избили… Вот сейчас брательник мой придет, посмотрит, что тута за беззаконие творится! Он отпишет куда следоват! И на вас управа найдется.

— Насмешил! Дела твои плохи, и спасения тебе нет. Сейчас докажу. Вот взять, к примеру, портки, что на тебе надеты. Приметные портки, по деревне в таких не ходят. А нет ли у них сзади на поясе метки из двух букв: «Б» и «У»? Ну-ка? Имеются, как и ожидалось. Ну, тут тебе и конец, дураку!

— Чево за портки? Энти? Купил я их у прохожего человека, какой в том грех?

— Вот, гляди, обезьяна. — Щукин вытащил из сюртука сложенные листы бумаги. — Челдон дал на тебя собственноручные показания. Полосатые визиточные брюки… под нумером шесть идут. Сняты с Бориса Унковского, мирового судьи города Царевококшайска. Гайменники приткнули его, вещи привезли сюда, и ты их взял. Вроде бы скупка заведомо краденого, притоносодержание и укрывательство беглых в розыске. Наказание не уголовное, а исправительное, без кандалов и Сибири. Но это как поглядеть. Ты, негодь, видно, надеешься арестным домом отделаться? И вернуться годика через два домой… Не выгорит. Тут другая арифметика. Челдон, как уже осужденный ранее за умышленное убийство, получит каторжное наказание первой степени. Что значит — бессрочную каторгу. Понимаешь, куда оно выворачивает? Не за скупку краденого, а за пособничество убийцам пойдешь. Согласно статье 124 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных. По ней наказание укрывателям на три ступени ниже, чем главным виновным. Получается от десяти до двенадцати лет каторжных работ. С последующим водворением на вечное поселение в отдаленные местности Восточной Сибири.

Блатер-каин сразу сник.

Тут явилось волостное начальство с понятыми. Старший Трясисоломин начал было задираться, но история с визитными брюками заставила его смутиться и замолчать. Главная улика красовалась на обвиняемом, и от этого уже не отвертишься… Последующий обыск дал еще несколько находок. В чулане и голбеце[78] обнаружились предметы из гардероба убитого нижегородского купца Чернонебова и его же часы с плохо соскобленной монограммой. Проделки вскрылись со всей очевидностью. Щукин, обнаружив подозрительную вещь, сверял ее с протоколом допроса Челдона и почти всегда там ее находил.

Вдруг раздался шум, и в комнату влетел рослый мужчина с бородой, как у императора, и в полицейском мундире с прибором станового пристава.

— Это что за самоуправство в моем стане? — рявкнул он, глядя злыми глазами на приезжих сыщиков. — Почему без меня производите обыск и арест?

Щукин покосился на Алексея. Тот шагнул к приставу и сказал начальственным голосом:

— Я камер-юнкер Лыков, чиновник особых поручений Департамента полиции. По личному поручению министра внутренних дел прибыл в Варнавин для ликвидации шайки Челдона. Совместно с варнавинским исправником штабс-ротмистром Бекорюковым шайка разгромлена, Челдон захвачен и дал признательные показания. В числе пособников указал и на Трясисоломина-младшего. Ведется полный розыск с арестом всех причастных. А вы кто такой?

Бородач изменился в лице:

— Из самого Департамента полиции? По личному распоряжению министра? Виноват, господин камер-юнкер, я не знал… Дозвольте представиться: пристав второго стана поручик Старцев Евдоким Петрович. Разрешите присоединиться к розыску? Так сказать, знаток местных обстоятельств… окажу посильную помощь…

— Не разрешаю! — отрезал Лыков. — Знаток обстоятельств… Это вы губернатору станете объяснять ваши обстоятельства, и очень скоро! У вас под носом процветают скупка краденого, укрывательство и пособничество убийцам. Вон два вора сидят, жили здесь на постоялом дворе, а вы их не замечали? Или не хотели замечать?

— Я… я следил за ними… Хотел с поличным!

Крымов с Вырыпаевым при этих словах дружно хмыкнули.

— А укрывателю Трясисоломину вы кем приходитесь? Кумом? И вам это не мешает исполнять свои служебные обязанности? Вступить в подобные отношения с заведомым преступником — да за это надобно из службы гнать! Довольно. Идите к себе на квартиру и ждите там письменного указания господина исправника. От участия в розыске вы отстранены. По итогам операции губернатор примет решение по составу местной полиции, тогда и узнаете свою окончательную судьбу. Свободны, поручик!

Становой помялся секунду, хотел что-то возразить, но увидел на стойке ворох краденых вещей и передумал. Молча козырнул и вышел вон. А обыск продолжился.

Через два часа все было закончено. Волостной старшина с сотским увели пойманных воров — Лыков велел сегодня же доставить их в Варнавин. Сыщики закрыли дом на засов и усадили попавшегося барыгу в горнице. Было тихо, лишь за перегородкой приглушенно рыдала жена. Трясисоломин сидел молча, потерянный и бледный. Потом обратился к Лыкову:

— Ваше высокоблагородие, а дозволено будет, чтобы семейство со мною поехало?

— Решать им, но я не советую. На них казенного содержания не полагается, работы там никакой нет. С голоду помрут.

Блатер-каин закрыл лицо руками и сидел так некоторое время, затем спросил глухо:

— Сбираться, што ли?

— Погоди, — ответил Щукин. — Есть один манер, которым ты можешь из-под каторги выскочить. И дома остаться.

Трясисоломин отдернул руки, пристально посмотрел на сыщика. Облизнул сухие губы и спросил шепотом:

— Сколько?

— Да нисколько. Еще и тебе маленько перепадет. Когда работать на меня станешь.

— В каком смысле?

— Осведомителем. Будешь жить, как жил, только сообщать мне обо всем, что касается до полиции.

— Про расколы я ничего баять не стану, уж лучше в Сибирь! В Урене за такое зарежут.

— На расколы мне наплевать.

— А чево тогда вам надобно?

— Про уголовные дела.

— Э-э-э… Сельцо-те у нас тихое, доносить, почитай, што и не об чем.

— Это у вас тихое? Не дури, соглашайся. А не то я осерчаю, и полетишь в Нерчинск на казенные харчи!

— Спрашивайте, господин Щукин… Че-ино знаю, все скажу.

— У кого в селе чекан? Я точно знаю, что он тут, но у кого?

— В самом-те Урене нет — боятся. В Понуровском держат, пятнадцать верст отсель.

— Кто?

— Отец с сыном Ватрасовы.

— Что именно изготовляют и кому сдают?

— Пятишницы и десятки бумажные. Раньше и трешки делали, но доска печатная сносилась, а новой-те и нету. Еще из дерева рубли режут, оборачивают белой жестью, но это лишь для Туркестана годится.

— Кому товар передают?

— А из Гуслиц приезжают раз в два месяца и все забирают.

— Кто приезжает?

— Того мы не знаем. И не скажут, потому — не положено. На чужой каравай рот не разевай — у нас так.

— Ладно, дальше поехали. С провиантских складов запасных войск вещи пропадают. Башлыки, варежки, бязь, теперь еще и сапоги. Везут на Вятку. По цепочке передают; наверное, и здесь перекупщик имеется. Кто?