Дело Варнавинского маньяка - Николай Свечин

— Нет, наш не ушел. И тем облегчил нам задачку. Он нынче, может быть, один и остался в этих краях. Зимой тут действительно счет идет на десятки, и власти ничего с ними поделать не могут. Сообщение плохое, и староверы их прячут, передают из села в село по цепочке. Не то сейчас. Кто застрял в лесу, и есть тот самый.

Лыков согласился с рассуждениями Ивана Ивановича. Действительно, с севера на юг по левобережью сплошным массивом тянутся леса. Ни одной точки на карте!

— Да, глухая местность. Отойди от реки на пятнадцать верст — и тебя никто не сыщет. Как же мы поступим? Наугад рыскать бесполезно.

— Наугад рыскать понадобится пехотная дивизия. Да и то наш маниак узнает про облаву загодя и убежит. А вот два ловких человека без шуму сделают дело лучше.

— Если имеют подсказки.

— Подсказки будут.

— Вы хотите тряхнуть того блатер-каина[76] из Трехсвятного, на которого указал Челдон?

— Так точно. Это Колька Трясисоломин, хозяин постоялого двора. Давно он у меня на примете. Поганый человек. Селит без паспортов, укрывает беглых, скупает краденое, занимается тайным винокурением. Еще, говорят, у него чекан.

— Фальшивые деньги делает?

— Есть такие слухи.

— И вы его так долго терпели? С эдаким букетом…

— Руки все не доходили, Алексей Николаевич. Я ведь один на весь уезд. Начальство делом не занимается — все на мне. Урень-то далеко; тут бы с Варнавиным совладать. Но теперь я до Кольки доберусь!

— И много у вас таких?

— Семь или восемь. Тех, кто поближе, я давно уже завербовал; все они у меня на связи. Один Колька пока отсиживался. Брат у него еще волостной старшина. А становой пристав в кумовьях, даром, что чин девятого класса… Между тем через Урень проходит тракт на Котельнич, и местному жулью много чего перепадает. Осведомитель нужен. Сейчас, когда у меня на руках показания Челдона, Колька пропал. Тут уже не отбиранием патента пахнет, а каторгой. Все расскажет, что в тех местах творится. И первый мой вопрос к нему будет про маниака.

И вот теперь полицейская пролетка везла двух сыщиков в глухое лесное село. Щукин, сидя вполоборота, рассказывал спутнику об этих местах:

— Урень — столица здешних сектаторов, главным образом беспоповцев. Православный храм тут, конечно, стоит, и даже по случаю появления начальства заполняется людьми. Но это для вида. Тридцать пять лет назад у них сломали часовню, и теперь службы проходят в тайных моленных домах. Село особенное. Царевой власти в нем, можно сказать, что нет.

— И как же начальство это терпит?

— Начальство — это штабс-ротмистр Бекорюков и благочинный. Галактиону Романовичу главное, чтобы все было спокойно, чтобы до Костромы ничего лишнего не доходило. Оно и не доходит. В прошлом году купец Ингликов привез с Нижегородской ярмарки холеру. Сам Богу душу отдал, и еще двенадцать человек родственников перемерло. Так в Костроме по сию пору о том не знают…

— А благочинный?

— Ему просто деньги носят, чтобы не мешался. Ну, когда кто важный в село приедет, ему спектакль ставят; а так…

— Повезло благочинному. Он и не мешается?

— Как татарин, ясак собирает и помалкивает. Целая волость от православия отбилась, и никому дела нет.

Между тем уже совсем рассвело. Лесная дорога была обустроена, и пегая лошаденка шла ходко. Только там, где тракт задевал край болота, колеса вязли в бурой жиже. Густо зудели комары, высокие кроны закрывали небо, создавая вечный сумрак. То и дело по обочинам попадались длинные словно бы брустверы, поросшие мхом. Щукин пояснил, что это остовы огромных сосен, упавших при большом пожаре 1839 года. Тогда выгорело множество деревень и несчетное количество леса. Прошло сорок семь лет, но лес все еще хранил следы того страшного бедствия… Было прохладно и сыро. Ночью лил дождь, но песчаная почва впитала воду почти без остатка. Из чащи доносились звуки животной жизни. Раз дорогу перебежал северный олень; в другом месте высунулись из-за кустов лосиные морды. Прошел по обочине надменный глухарь, брюзгливо косясь на людей. Наконец, попался встречный обоз. Восемь подвод, ведомых угрюмыми мужиками, шли на Ветлугу. Лыков поздоровался с головным, но в ответ не услышал ни слова… Еще через полчаса на дороге показались четыре фигуры. Самый рослый взял лошадь под уздцы, остальные обступили экипаж с боков. В руках у них были дубины.

— Кто такие, куда едете? — грубо пробасил верзила. Лыков уже прицеливался ближнему сапогом в челюсть, но его спутник спокойно ответил:

— Меня Щукин зовут, Иван Иваныч. Может, слыхал?

— Товарищи, спасайся! — рявкнул верзила, и все четверо мгновенно исчезли в кустах.

— Еще раз встречу — головы свинчу! — крикнул им вслед надзиратель и тронул вожжи: — Н-н-о буланая!

— Пошел черт по тучу, ан из нее-то и стрельнуло, — весело прокомментировал Лыков.

— Портяночники[77], низший сорт, — отозвался Щукин. — Пусть драпают, не до них теперь.

Оставшаяся часть поездки прошла без приключений. Через два часа начали попадаться небольшие речки с коричневой от торфяной взвеси водой. Все они текли с севера на юг.

— К Усте подъезжаем, — пояснил Иван Иванович. — Значительная по тутошним меркам река, по ней идет главный сплав к Ветлуге. Мы пересекли Черную и Пустую. Сейчас вот покажется Мороква, после нее вскоре и Урень ожидай.

В девять дополудни они увидели первое человеческое жилье. Довольно большая деревня лежала по обеим сторонам дороги.

— Селение Уста. Две сотни дворов, а церкви нету. Вон те избы, что в бок пошли, — хлыстовские. И богородица своя имеется! Ну, считай, приехали. До Трехсвятного десять верст осталось.

Действительно, менее чем через час сыщики оказались в раскольничьей столице Заветлужья. Село Урень-Трехсвятное оказалось большим и красивым. Широкая главная улица выводила на торговую площадь. Белый пятикупольный храм приятной архитектуры, давший селу одно из названий, стоял на берегу пруда. На пруду катались на лодках мальчишки. Здания волостного правления, почтовой станции и врачебного пункта, а также обывательские дома образовывали прямоугольную по форме площадь. В трех избах помещались постоялые дворы, один из них — с трактиром. Дополняли картину торговые ряды и несколько богатых на вид лавок. К удивлению Лыкова, среди последних обнаружился даже магазин по продаже виноградных вин. Ай да староверы! Умеют жить… Два кабака и неизменная ермолаевская пивная довершали облик площади. Все строения села имели добротный и ухоженный вид. Бросалась в глаза большая чистота вокруг.

Площадь и ближайшие улицы были оживленны. Ехали обозы, стучали на задворках топоры, с деловитым видом сновали тут и там серьезные степенные мужики. Уренская волость никогда не имела помещиков, а целиком относилась к казне. Трудолюбивые раскольники умели жить достойно. Власть тщетно пыталась подчинить их себе — спайка в сельском обществе была необыкновенная. В 1831 году в Урене-Трехсвятном случилось самое настоящее восстание. Первую воинскую команду, посланную на усмирение, уренцы побили. На смену ей явился целый полк. Шестьсот бунтовщиков были схвачены и посажены в варнавинский острог. Однако всех главных зачинщиков тайно вывели из осажденного села и укрыли в секретных раскольничьих скитах, и власти никогда их не нашли…

Постоялый двор Трясисоломина оказался тем самым, при котором имелся трактир. Сыщики подъехали и встали у коновязи.

— Надо бы, по закону, сначала к волостному старшине зайти, понятых взять. И станового впридачу. Но это одна шайка — могут предупредить. Исправник дал разрешение действовать напрямки, без привлечения местных властей; так и поступим. Я сейчас, Алексей Николаич, стану этот гадюшник трясти, а вы мне подыгрывайте. Будто бы вы офицер из управления полиции. Напускайте на себя свирепость, топайте ногами, а остальное я доскажу.

Они зашли в сени, оттуда в просторную горницу, необычайно чистую для постоялого двора. Навстречу им поднялся парнишка лет пятнадцати, веснушчатый, с хитровато-приторным лицом:

— На постой изволите, гости дорогие? Все есть. И напоим, и накормим, и за лошадкой приберем!

— Тятьку позови, — строго приказал Щукин. — Скажи, купцы приехали, с товаром, от Антипа Выродова.

— Слушаюсь, ваше степенство! — сразу посерьезнел парнишка и стремглав бросился во внутренние комнаты. Два мужика у окна, мало походившие на торговых людей, переглянулись и стали прислушиваться к разговору.

Вскоре послышались шаги, и в горницу вошел высокий бородач с таким же хитрым лицом, как у сына. Одет он был в золотистую жилетку и полосатые визиточные брюки, странно смотревшиеся в деревне. Бородач улыбался до ушей. Увидав приехавших, он сразу сник.

— Что, Колька, Челдона ожидал увидеть? — ехидно спросил Щукин. — Недосуг ему нынче. Меня вот заместо прислал.