Дело Варнавинского маньяка - Николай Свечин

Алексей с Варенькой провели в Аппалихе два часа. Хозяйка показала им дом, провела по окрестностям. К обеду вышел ее сентильный[74] отец. Лыков завел с ним разговор. Дело в том, что через Аппалиху проходила дорога, связывавшая их поместье с лесной столицей Нефедьевской дачи — деревенькой Русенихой. Сама дача занимала добрую половину большого Шабалихинского урочища. Русениха находилась в середине урочища, на берегу речки Лозовой. Именно там лыковские работники занимались и вырубками, и посадками, здесь же располагалась одна из двух лесопилен. Но когда дорогостоящий тес доставляли потом к пристани, аппалихские мужики озоровали и снимали доски с проезжавших возов. Так было много лет. Титус положил конец этому незаконному оброку, приставив к обозам охрану. Кончилось тем, что одному из конвойцев проломили голову колом, и свидетелей не нашлось. Алексей хотел узнать у Смецкого фамилии главных бузотеров, чтобы потом с помощью исправника пугануть их.

— О, это старинная распря! — оживился Мефодий Александрович. — Аппалихские и нефедьевские всегда дрались, таков вековой обычай. С этим ничего нельзя поделать. Мой дед еще пытался, да бросил. Нельзя же лишать простой народ любимого развлечения! Для них драка, как для нас с вами итальянская опера. Аким и Еллий из свиты моей Полиньки — первые на деревне кулачные бойцы; ваши их особенно боятся. А с тех пор, как умер великий Коряжка, нефедьевские стали постоянно проигрывать.

— Кто такой Коряжка? — заинтересовался Алексей.

— Я знаю! — обрадовалась Варенька и захлопала в ладоши. — Я в детстве много слышала о нем от папа, а однажды даже видела этого богатыря. Это был высокий и крепкий старик с очень прямой спиной и гордой осанкой. Любимый крепостной папа. Уже шесть или семь лет, как Коряжка умер.

— Все так, — подтвердил Мефодий Александрович. — Я не раз просил вашего отца уступить мне Коряжку, предлагал за него четырех справных мужиков. Но он отказался. Слишком любил своего геркулеса. Аппалиха и Заболотье, владения рода Смецких, всегда дрались с Нефедьевкой. Сходились стенка на стенку, обязательно зимой, на Масленицу. И обычно победа оставалась за нашими. Но когда Коряжка вошел в полную силу, все переменилось. Настоящие его имя и фамилия — Александр Васильевич Смыслов. Знаменитый был человек… Сам он никогда в поле на эти бои не выходил, а лежал на печи. Жена же его очень любила, когда муж дрался, и всегда его подзуживала, а Коряжка отмахивался. Бои проходили на берегу ручья Слотинки, разделяющего наши земли. Когда стенки сходились, жена Александра Васильевича выбегала посмотреть ход сражения. И передавала мужу. А Коряжка отдыхал и ждал перелома. Перелом этот он мог наблюдать из своего окна. Когда аппалихские обращали нефедьевских в бегство, те чесали с поля в деревню и по главной улице добегали до Коряжкиного дома. Тут все переменялось. Богатырь выскакивал из избы, в чем был, в рубахе и вязаных чулках — он никогда не обувался. И всегда кричал одну и ту же фразу: «Каянные! Вот я вас!» Одного его вида и этого крика оказывалось достаточно: наши бойцы немедленно обращались в бегство. Тот, кто решал драться, получал полный разгром. Смыслов в одиночку гнал целую деревню! Как сейчас помню это его «каянные!»

— Один целую деревню? — усомнился Лыков. — Такое невозможно. Я тоже не хилый человек, а на днях всего трое кузнецов меня здорово побили. И потом драка разгорячает бойцов. Одночным противником их не напугать.

— Коряжка вносил страх в ряды противника только своим видом, — снисходительно пояснил Смецкий. — Вы уж себя с ним не равняйте… Чаще всего и до дела не доходило — наши просто удирали. А первые разы да, там случалась сеча! Но Коряжка был необыкновенный человек. Я с ним много разговаривал. Александр Васильевич всегда видел, кто перед ним, и действовал избирательно. Схватывался только с крепкими, вошедшими в силу мужиками и бил их аккуратно, чтобы не покалечить. Парней же жалел и обходил. Рано, мол, им еще… Кто упадет, он того поднимал и говорил: «Отдохни, хватит с тебя на сегодня». Все его необыкновенно уважали, и никогда не было у Коряжки врагов. Если нужно было применить силу, он брал в одну руку двух, а в другую трех противников и просто отбрасывал их в сторону. Словно котят. Или разворачивал и давал сзади хорошего пинка. Такого, что мужик летел до самой Аппалихи и всю жизнь потом вспоминал это приключение…

— И Коряжку никто никогда не побил?

— Да. Уже сделавшись пожилым человеком, Александр Васильевич сохранял огромную силу. Вытягивал телеги с лошадьми из грязи, носил на спине тридцатипудовую «бабу», которой забивают сваи. Так и умер, не согнувшись! Как сейчас его помню: гвардеец по осанке! Теперь таких уже не бывает…

Завершив визит, Лыковы вернулись в Нефедьевку. Алексей отдал должное любимому развлечению Титуса — покатался по дорожкам на безопасном велосипеде[75], сыграл с Варей и Грушей в городки, а вечером отправился в город. У ворот полицейского управления ему попался Бекорюков. Он усаживал в шикарную, обитую кожей и жестью, пролетку какого-то плюгавого господина с важным и капризным лицом. С другой стороны поручик Поливанов укладывал на пол экипажа корзины с провизией и вином.

— Ну… смею ли я надеяться, уважаемый Евгений Карлович?

— Безусловно, Галактион Романович. Я доложу его превосходительству в наилучшем виде. Только уж вы того… Подтяните уезд! Ночные обходы, облавы. Я составлю для вас план и пришлю, чтобы вам было легче.

— Эх! Ваши слова хоть в Библию, а наши и в татарские святцы не годятся. Благодарю за бесценные советы, они много облегчат мне управление!

— Обращайтесь, штабс-ротмистр. Я крупный специалист во многих вопросах. Ну… Трогай, Федот!

— Приезжайте почаще! Всегда рады! — успел еще крикнуть исправник, махнув фуражкой, и конь рванул. Как только экипаж скрылся за углом, штабс-ротмистр смачно сплюнул:

— Вот тварь! Такое чувство, будто помоев наелся!

— Это был ваш ревизор? — догадался Лыков.

— Да, губернский советник Ниродлюрцов собственной персоной. И как в таком недоростке столько го…на помещается?

— Но, судя по сцене расставания, объяснились вы с ним вполне успешно.

Бекорюков невесело рассмеялся:

— А то как же! Чай, не впервой. Вручил ему за обедом четыреста пятьдесят целковых да на дорожку насовал всякой снеди; за два дня не сожрет. Вот секрет успешного объяснения.

— Понятно. А чего это он в ночь поехал? До Костромы неблизко.

— Боюсь совсем упасть в ваших глазах, Алексей Николаевич, но уж признаюсь: я ему солдатку подвел. Такую, знаете, в соку… В Шуде проживает, в имении камергера Базилевского. К ней колбасник и полетел.

— Экий шалун ваш ревизор. И такие вот часто решают нашу с вами служебную судьбу!

— Да, самое обидное — зависеть от подобных плюгавеньких… Вы к Щукину?

— Хочу обговорить детали.

— В кабинете сидит, рапорт ваяет. Я весь день с гостем возился, с Поливанова спросу никакого — от слов до дела сто переходов. Все хлопоты по базарному дню были на Иване. А завтра чуть свет уедет ловить беглых. Двужильный, ей богу!

Действительно, Щукин обнаружился в канцелярии за написанием рапорта. Алексей быстро обсудил с ним все детали предстоящего розыска и ушел домой. В четыре часа утра сыскной надзиратель обещал за ним заехать, поэтому спать Лыков лег раньше обычного.

21. Дезертир

В утреннем тумане паром из Кирюшино перевез через Ветлугу пролетку с двумя седоками. Щукин сидел на козлах, Лыков устроился пассажиром. Им предстояло проехать по лесным дорогам почти пятьдесят верст до села Урень-Трехсвятное.

Вчера вечером сыскной надзиратель подвел коллежского асессора к карте уезда и объяснил свой замысел.

— Вот, смотрите, Алексей Николаевич. Видите полосу, что тянется по левому берегу с севера на юг? Она почти безлюдна. Правый-то весь, почитай, в деревнях, а напротив, на низком лесном берегу, только лоси да медведи. От Ветлуги и до самого Уреня ни одного населенного пункта! Лишь тайные скиты староверов и кордоны лесных сторожей. Тут и должен скрываться наш маниак. На то указывает сама его повадка. Заберись он далеко от города, примерно за Урень — не смог бы так часто в Варнавине объявляться. А поселись на правом берегу — давно бы мы его сыскали. Нет, он где-то тут…

— Но беглые и дезертиры в этих местах лишь зимуют, а весной уходят на заработки. Хлопнем по пустому месту.

— Нет, наш не ушел. И тем облегчил нам задачку. Он нынче, может быть, один и остался в этих краях. Зимой тут действительно счет идет на десятки, и власти ничего с ними поделать не могут. Сообщение плохое, и староверы их прячут, передают из села в село по цепочке. Не то сейчас. Кто застрял в лесу, и есть тот самый.

Лыков согласился с рассуждениями Ивана Ивановича. Действительно, с севера на юг по левобережью сплошным массивом тянутся леса. Ни одной точки на карте!