Тайга мятежников любит - Евгений Сухов

– Перекрестись, – буркнула в спину старуха.

– Зачем? – пробормотал Максим. – Вообще-то я, бабуся, к вам не собирался…

– Перекрестись, говорю, – «консервным» голосом повторила бабка. – Не собирался он, видите ли…

Вздохнув, Максим перекрестился. Навыка в этом деле не было, что и отметила «резидентша».

– Неуч городской… тьфу на тебя, – сказала карга и вылезла из-за спины. – Ладно, разувайся, проходи, гостем будешь…

– Надеюсь, вы не собираетесь меня ухватом по голове, на совок – и в печь? – не удержался Максим.

– Господи, он еще и придуривается… – раздался знакомый голос, и фигура в лохмотьях сбежала с лестницы. Изумленному взору предстала бледная канадская кладоискательница с красивым русским именем Катрин…

И снова он испытывал сложные чувства. Под хламидой из «гардероба» бабки Василисы скрывался олимпийский костюм, красиво облегающий бедра. Даже в подвешенном состоянии она пыталась произвести на него впечатление. Он нашел, что искал, но легче не становилось. Катя потащила его на свободную половину избы, осыпала поцелуями, столь яростно, что делала больно.

– Не надо, Катюша… – он отрывал ее от себя. – У нас с тобой деловые отношения, со мной девушка, которая строит на меня планы, и я ей в этом не мешаю…

– Компрометаж, Максим, – мстительно бормотала она. – Ладно, я все понимаю, просто рада тебя видеть…

Под ворчанье бабки Василисы, что здесь пока еще не сельский бордель, она успокоилась, потекла «деловая» беседа. Добралась нормально, никто не ограбил, не изнасиловал (хотя притязания были), с бабкой Василисой познакомилась случайно, временно обитает тут, а за молчание и «неудобства» отвалила бабке кругленькую сумму…

Он тоже рассказывал лаконично. Попутно следил за реакцией и понимал, что сказанное девушке не нравится. Спросил:

– Ты что-то знаешь об этих парнях?

– С чего ты взял? – удивилась она.

– Позеленела вся, скукожилась…

– Перестань, – она отпрянула и забилась в угол. Стреляла оттуда глазами, словно загнанная кошка. – Откуда мне знать, кто они? Но я совсем не удивлюсь, если окажется, что за коллекцией охотится кто-то еще.

– А мы у них – надежная приманка, – добавил Максим.

– Черт… не понимаю, – она опять подскочила. – Надо срочно отправляться в тайгу… Хотя нет, нельзя, нужно сделать еще одно дело… – она задумалась, и свежая прозелень, уродующая мордашку, потихоньку стала исчезать.

– Какое дело? – поспешил осведомиться Максим.

– Хотелось бы заглянуть в волостную управу… Ладно, – с девицей произошла разительная перемена – она отбросила апокалиптическое настроение и улыбнулась. – Все в порядке, не будем нервничать.

«Вот-вот, – подумал Максим, – не будем забивать дурь своими мозгами».

Позже выяснилось, что бабка Василиса не такая уж и бука. Предложила перекусить на дорожку. Пусть и не нравится ей такая молодежь, а не по-христиански это – выпроводить, не накормив. Чугун с капустой и струганая вяленая лосина были как нельзя кстати.

– А вы сами-то местная, бабуль? – спросил Максим, испытывая перед бабкой неловкость. – Всю жизнь, поди, в Сибири прожили?

– Да нет, парень, – охотно делилась биографией старушка. – Не такая уж я премудрая Василиса… Деревенька наша – белорусская, из-под Гомеля мы – сябры… уж не знаю, почему так вышло – живем тут веками. Хотя уже и не осталось, почитай, никого – кто уехал, кто сам помер…

– А вас на родину не потянуло?

– Да я ж не дура, – отмахнулась бабка. – Помнишь, когда на западе границу вроде как приоткрыли? Понаехало в наш уезд всякой швали – и давай агитировать: у вас отсталый тут, царский режим, а у нас – каждому народу по республике, вот и у белорусов – свое государство… Многие поверили, собрали вещички, поехали – Борисенки, Ковальчики, Тарасевичи… Ждали от них писем, ждали, так и не дождались. Больше, слава Господу, никто не собрался. А потом, когда границу открыли совсем, бумажку в… этой самой… кон…сулате подписал – и езжай с богом, узнали, что и не доехали те бедолаги даже до Речицы, а где пропали – кто знает…

Он помнил, об этом писали. Много тайн скрывала Беловежская Пуща в сороковые-шестидесятые годы. Люди пропадали целыми семьями – десятками, сотнями, о жестокости орудующих в Белоруссии банд слагались мифы и легенды. И лишь когда под нож пошли главы поселковых администраций и целых две комиссии из Минска, властям пришлось зашевелиться. Лет восемь гонялись по лесам за «лешими», имеющими привычку пропадать, а потом бить короткими очередями в спину.

– А староверов в вашей деревеньке нет? – осторожно спросил Максим.

Бабка перекрестилась:

– Бог миловал, парень. В Мансурове когда-то проживали, в Порошине. В Гнездовом их пруд пруди – проехать вроде дозволяют, а вот выйти уже не дают. Не привечают чужаков, дикие они какие-то, страшные…

С раскольниками он сталкивался еще на первых годах службы – когда в затерянной глуши Забайкалья возводили оборонные объекты. Старообрядческих сел в Сибири не меньше, чем православных. Со времен еще раскола, Петра, его наследниц. Добежали, поселились, живут. При Колчаке и после их почти не беспокоили, бежать по разным там Америкам нужды не было. Остались села, церкви, имена – Евграф, Дормидонт, Тит, Митрофан, Лукерья, Прасковья – для города экзотичные. Порядки – жуткие, правила – неукоснительны. Традиции, конечно, поразмыло, но многие запреты сохранились – особенно табу на общение с никонианами (православными), латинами – католиками, магометанами, язычниками, – испокон веков эти конфессии считаются для староверов погаными.

– А чужих не наблюдали сегодня, бабушка?

Старушка могла похвастаться не только острым умом, но и наблюдательностью.

– Чужие, говоришь? – она смотрела на него пристально, аж до нутра. – Это не те, которые на большой машине? – старуха ради убедительности развела руками. – Трое их было – в соку мужчины, покурили еще напротив бабки Мирзохиной, попинали свои колеса, подкачали чего-то, потом покатили мимо волостной управы…

– В управу не заходили? – встрепенулась Катя.

– А кто ж их знает, дорогие мои, – старуха хмыкнула. – Но если и заходили, то все равно нет их уже в деревне, поехали куда-то к Феофанову, я как раз в магазин ходила – так они мимо меня благополучно и проехали…

– О боже, хоть бы они уехали… – взмолилась Катя и осеклась, когда на нее выставились две пары любопытных глаз.

В здании волостной управы работал единственный на деревню вентилятор, поэтому весь чиновный люд сидел в одной комнате и резался в шахматы. Вернее, резались двое – волостной старшина Крутиков и волостной же писарь Сидорчук (о чем вполголоса просветила секретарша-поломойка, скребущая «парадное»), а остальные – то ли старосты, то ли просто посторонние – являлись болельщиками.

– Смотри-ка, коня пожертвовал, – бормотал рыжеватый детина, просверливая пальцем дырку в шевелюре.

– Не пожертвовал, а зевнул, – фыркал курносый дядька в расписной косоворотке.

– Да чего ты понимаешь? – возмущался рыжий. – Не может Сидорчук зевнуть, он знаешь какой специалист!

– И ты специалист, – хохотнул курносый. – Борька, не вникаешь ни хрена – куда лезешь?

– Это кто не вникает ни хрена? – рыжий упер кулачищи в бока, надулся, как пузырь.

– Опять обиделся, – захихикал курносый. – Дородством бы взял, да рылом не вышел, Борька?

– Да сам ты! – рявкнул рыжий. – Нос курнос, а рыло дудкой!

– У меня дудкой?! – подскочил курносый.

Плешивый старшина оторвался от доски:

– А ну затухли, мать вашу!

– Нижайше просим прощения, что отрываем от работы, – раскланялся Максим. – Поговорить бы с самым главным.

– Вот с ним поговори, – ткнул волостной старшина в рыжего Борьку.

Аудитория грохнула.

– Очень остроумно, – улыбнулся Максим. – Дело в том, что мы обучаемся на журфаке государственного университета, пишем дипломную работу по истории родного края – в частности, Малакутский уезд в первые десятилетия двадцатого века – и хотели бы получить подробную справку по интересующим нас аспектам.

– Тогда Сидорчук, – проворчал старшина и сделал жест, словно отгонял муху. – Он у нас мужик в годах, заслуженный, такого повидал, что страшно представить. Кыш, Михалыч, все равно продул.

– А что, мы не против, – очкастый старичок в клетчатой рубахе мазнул елейным взором скромницу Катю и жестом пригласил в отдельный «кабинет».

Рассказчиком волостной писарь был отменным. Даже матерки в его исполнении звучали русской народной песней, ласкающей слух. А после того как Максим произвел из штормовки приобретенную в продмаге пол-литрушку горькой, и вовсе стал своим парнем. Живенько запер дверь, пропустил стаканчик и, блаженно щурясь, поклялся, что согласен вспомнить ВСЕ. Правда, информатором старичок оказался посредственным. Да, имелась когда-то на краю волости деревенька Чахловка. Пятнадцать дворов, полная замкнутость и нищета. Народ там жил ригоричный, хотя и не сказать, что староверы. Всякие жили. Да когда же это было? Не одно поколение, почитай, выросло. Пропустив второй стакан, писарь вспомнил рассказы старожилов. Где уж подхватили деревенские эту гадость, неизвестно – может, кто извне занес, но году в девятнадцатом-двадцатом разразилась в тех местах сибирская язва. Сдохла скотина, люди стали помирать. Медиков там не было, да и не больно-то привечали сельчане традиционную медицину. Померли почти все – в страшных мучениях. Несколько человек успели выйти – пощадила болезнь, их потом по селам волости расселили. Но тут уж писарь не в курсе – он в ту пору еще и в проекте не значился. Лучше старожилов расспросить, имеется парочка в деревне – хотя и за них он поручиться не может. Но точно знает, что когда вспыхнула язва и те счастливчики бежали из деревни, единственную дорогу из Чахловки в Мансурово перекрыли и никого не выпускали. Даже отряд приезжал особый из Тулуна: заслон поставили и ждали, пока люди перемрут. А потом ходили по деревне в масках и противогазах – трупы закапывали и дома сжигали. Что уж там осталось за девяносто лет, только богу известно. Не ходят туда люди. И село Мансурово долго не продержалось. Многие испугались, разъехались. Фактория на Курепке зачахла – перенесли севернее. Молодежь рванула от греха подальше. Старики пожили, да повымерли естественной смертью. Так и стоит без малого девяносто лет заброшенная деревня – и в нее народ не ходит, чураются люди этих мест, так что только Всевышнему известно, что там сейчас. Далеко ли это благодатное место? Да нет, рукой подать – стоит Волчью балку перейти, Сироткин бор да пересохший Горячий ручей…