Роль, заметная на экране - Серафима Полоцкая

— Она здесь, — сказал Евгений Данилович и протянул мне руку.

— Я хочу работать только с вами! — воскликнула я, пожимая его руку.

Зяма попытался протиснуться к нам, но застрял на полдороге…

— Разрешите и мне! — крикнул он, близоруко щурясь и глядя совсем не в ту сторону, где стоял Евгений Данилович. — Разрешите и мне сказать, что я надеюсь работать с вами до окончания этой картины, а на следующей, может быть, стать вашим ассистентом вместе с Леной…

— Я пойду с тобой, — сказала мне Альфия.

Но я почувствовала неладное и, опустив ее на пол, шепнула:

— Ты должна развлекать дядю Женю.

В дверях обернулась, но лучи заходящего солнца заглянув в окно, ударили мне в глаза, и я увидела только очертания фигур в струящемся золотом воздухе.

* * *

Выйдя из каюты, Зяма сказал:

— Вас вызывает Копылевский.

Я остановилась:

— Вызывает?

— Ну да, — уныло подтвердил Зяма. — Завтра хотят назначить вашу репетицию… То есть репетировать ваш танец…

— Какой танец? Я не могу!

— А что же будет?

— Зямочка, я не могу.

— Понимаю, — так же уныло сказал он. — Я тоже ничего не могу…

Мы вопросительно смотрели друг на друга. В машинном отделении опять страшно затарахтело, так что палуба под нами задрожала, и я равнодушно подумала о возможности взлететь на воздух вместе с нашим котлом.

— Пожалуй, надо посоветоваться с Леной, — предложил Зяма, не обратив внимания на пыхтение парохода.

Шагая по коридору первого класса, я невольно со страхом смотрела на двери Анны Николаевны и Вадима. Никто из них не показался, и я торопливо нырнула в каюту Лены.

— Куда ты провалилась? — встретила меня Лена.

— Обыскали весь пароход! — воскликнула Мая-администратор. — Мы вошли к ней, к Анне Николаевне, а ты уже исчезла…

Они, окружив, взволнованно рассматривали меня.

— Мы всё слышали, — тихо шепнула художница, и ее лицо шахматного коня сделалось жалким оттого, что, быстро заморгав, она хотела скрыть набежавшие слезы.

— А-а, — неопределенно протянула я. — Да-а…

— Ладно, — сказала Лена. — Ты, я вижу, ничего… А мы сильно испугались за тебя. Давай-ка отдохни с нами… Ложись на мою койку.

— Ее Копылевский вызывает, — тихо сказал Зяма.

— Давай ложись! — как будто не расслышав, прикрикнула на меня Лена. — Лежи, раз такое дело!..

Они втроем буквально затолкали меня под одеяло, сняв туфли и теплую куртку.

— Где у нас валерьянка? — спросила Лена.

Мая-администратор, достав с полки пузырек, начала капать во все чашки, стоявшие на столе. Другая Мая доливала их водой.

— По двадцать капель всем, — объявила Лена, подавая мне одну из чашек. — Все нуждаемся. Тебе, Зяма, во вторую очередь… Надо?

— Давайте, — согласился он.

Мы выпили все. Зяма — во вторую очередь.

— Дела! — вздохнул он, ставя чашку на стол. — Мы пришли посоветоваться.

Все вздрогнули от резкого стука.

Дверь отворилась. В ее проеме запылал красный свитер Вадима. Его лица я не видела. Не смотрела…

— Рая. Мне необходимо поговорить… — сказал он, так и оставшись у порога, никем не приглашенный пройти дальше.

Я никогда не смогу объяснить, почему в эту минуту мне стало ясно, что он усомнился в своем замысле и ему нелегко было видеть меня. Острая жалость шевельнулась в моем сердце, и я подняла на него глаза. И опять я не смогу объяснить, почему я это поняла, но в его просящем взгляде я прочла желание оправдаться и добиться моего сочувствия.

— Раечка, поймите, — продолжал он, — нашу киностудию необходимо выручить. Для этого кое-что придется снимать по-новому. Я прикинул и вижу, что придется заменить вашими танцами некоторые народные пляски. Мне нужно обязательно посоветоваться с вами.

Он говорил, как всегда, спокойно-округлыми фразами, но взгляд беспокойно метался. Яркие отсветы красного свитера делали его лицо неузнаваемо грубым, искусственность наивного добродушия так и бросалась в глаза. Почему я не замечала этого прежде, понять было невозможно. Собравшись с силами, я ответила:

— Мы уже все выяснили с Анной Николаевной.

— Анна Николаевна согласится! — воскликнул Вадим, не поняв моего намека, а может быть, не зная о происшедшем. — Это наилучший выход. Массовые пляски потребуют слишком много съемочных дней… Для быстроты снимем народ в живописных группах в пробежках, как массовку, без танцев. И зрителю будет приятнее смотреть на танцы молодой очаровательной балерины. А ваше лицо даже грех не снимать крупным планом!

Нет, он не смог понять ничего! Даже того, что никакие мои фотогеничные портреты во весь экран не смогут меня обрадовать, если мою роль кроткой, но мужественной девушки сведут к экзотическим танцам красотки из мусульманского гарема… Я закрыла глаза, чтобы не видеть его лица, которое прежде казалось мне совсем иным, и сказала:

— Не могу.

— Утром я привезу врача из районной больницы, — сказал Зяма. — Он оформит Рае бюллетень…

— Почему же вы сразу не сказали, что она так больна? — неуверенно спросил Вадим, но, открыв дверь, властно добавил: — Зяма, прошу вас пройти ко мне.

— Я… я… — невнятно забормотал Зяма и вдруг выпалил: — Я должен идти к Евгению Даниловичу.

Вадим, будто споткнувшись, остановился:

— Вы, как помощник режиссера, всегда находились в непосредственном подчинении у меня…

— Но иногда у помощника режиссера имеется совесть, и он, окончив свой рабочий день, имеет право подчиняться ей.

В каюте наступила тишина. Я лежала с закрытыми глазами, вдыхая густой запах валерьянки, заполнивший каюту. Наверное, всю жизнь запах валерьянки будет напоминать мне ту ужасную минуту.

Я слышала холодный плеск осенней воды за тонкой обшивкой, глухой шум дальнего леса и прерывистое Дыхание Вадима. Как мне хотелось, чтобы он сказал:

«Довольно. Идемте вместе к Евгению Даниловичу и сделаем все как надо»…

Дверь с грохотом захлопнулась. Я открыла глаза. Вадима в каюте уже не было.

— Я хоть и близорук, но ясно вижу… — вздохнул Зяма. — Вижу, что в киностудии мне не работать!

— Не болтай пустяков! — прикрикнула Лена. — Кто это им позволит?.. Сегодня на партийном собрании мы так и заявили: очковтирательство!

Лена раздраженно швырнула косынку, которую держала в руках.

— Таким, которые производства и не нюхали, трудно доказать… Им в кабинетах кажется, что можно выехать на посулах! — сказала Мая-администратор, и ее бледное лицо вспыхнуло.

Лена снова схватила косынку и пошла к двери, воскликнув:

— А я все равно буду доказывать: очковтирательство!

Она хлопнула дверью еще сильнее, чем Вадим. Зяма молча вышел за ней.

Я села на койке.

— Лежите, зачем вам быть в своей каюте?.. — сказала Мая-художница.

Но я уже спустила ноги, нащупывая ими свои туфли. «Очковтирательство»… Это грубое слово напомнило мне, что «те» сами признались в невозможности выполнить план и «потом договориться»…

— Успокойся! Куда ты? — воскликнули обе Маи.

Но мне нужно было разобраться во всем самой. Я тихо выскользнула в коридор, уже по-вечернему освещенный электричеством.

Пройдя всего несколько шагов, я остановилась. Неумно было не разузнать о партийном собрании, не спросить Лену и Маю об их собственных планах. Замечание Маи о трудности споров с кабинетными работниками и все поведение взволнованной Лены говорили, что дело неладно. А обещание Вадима снимать меня и крупно и по-всякому разве не обозначало его уверенности в своем успехе? Я сообразила все это с опозданием. Рухнувшие надежды на раскаяние Вадима, видно, совсем лишили меня здравого смысла.

Я никогда не надеялась причислить себя к «умам, способным двигать вперед прогресс», как написано в одном школьном учебнике. Мне было ясно всегда, что хорошо учиться и следить по газетам за международным положением еще не означает быть умной. И пусть бы уж при мне оставалась моя глупость, если считать умниками таких, как Вадим и Анна Николаевна. Но хотелось бы побольше простой сообразительности для того, чтобы понять, поверят ли мне, если я расскажу об их сговоре, и кому сейчас рассказать.

В эту самую минуту я увидела толстого директора киностудии, выходившего из каюты. Конечно, я почувствовала сомнение в своем поступке, но, увидев чемодан в руке толстяка, я побоялась опоздать со своим разоблачением и преградила ему дорогу.

— Простите, мне необходимо переговорить, — сказала я.

Он важно кивнул:

— Прошу.

— Не хотелось бы здесь…

Строго пошевелив бровями, он внушительно сказал:

— К сожалению, спешу.

Я схватила угол его чемодана и быстро заговорила:

— Только одну минуту… Дело вот какое… Мне известно… Вас обманывают! Я сама от них слышала! Анна Николаевна и Копылевский знают, что не смогут выполнить план… Им только важно добиться своего… Не уезжайте, нужно разобраться!