Закат империй - Александр Лайк

Меррен перевел дух и отхлебнул вина.

— Не увлекайся, — напомнил учитель.

— Теперь он вошел в Пантеон. Пантеон уже пережил первую волну грабежей, теперь внутри храма было пусто и мусорно. Тори остановился в середине алтарного круга, огляделся, нашел статую Аркентайна-защитника и опрокинул ее, точнее, столкнул с пьедестала. Потом прошелся по кругу, дошел до алтаря Эдели, поклонился статуе, и точно так же сосредоточенно и деловито, как и во всем остальном, испражнился на алтарь. И я сбежал, учитель. Сам не знаю, почему. Наверное, испугался того, что сейчас разверзнутся небеса и боги сойдут судить и карать безумца… не знаю! До самого вечера я Томори больше не видел, он занимался чем-то насущным с другими офицерами, а мне пришлось вернуться к своему отряду. Уже на закате я неожиданно столкнулся с ним у городских ворот. Он гнал перед собой двоих — хорошо одетого юношу с воспаленными пустыми глазницами и чудовищно изувеченного воина. У воина были отсечены руки до плеч и обе ступни, так что ему приходилось ползти на коленях. Тори вывел обоих за ворота и отпустил. На прощанье он сказал: «Ты, мальчик, возвращайся. Я буду тебя ждать — если не здесь, то в другом месте мы непременно встретимся. А ты, потерявший имя, не возвращайся никогда, даже если выживешь. И ты, мальчик, не помогай ему. Пусть его изгрызут гиены нынче же ночью.» Тут я не выдержал и спросил его, зачем он делал все это — все, начиная с самого утра. Тори засмеялся, сел на каменную скамеечку у ворот, усадил меня рядом и сказал:

«Ничто не должно стоять на дороге победителя. Это дурная примета, Даш. Только воин с мечом в руках может стоять на пути воина. И уж тем более нельзя позволять никому и ничему тявкать на тебя из-за угла. Если позволить такому происходить безнаказанно, однажды тебя ждет кинжал в спину — и ты сам будешь в этом виноват. Вот почему я убивал даже собак и коз; ты должен запомнить это, Даш, и поступать точно так же, если, конечно, хочешь выжить и побеждать.

Я утешил женщин, оставшихся без мужей. Я дал им новых детей взамен погибших, чтобы их род не угас. Нехорошо лишать землю жизни и ничего не давать взамен, Даш. Только тот может убивать с чистым сердцем, кто вслед за смертью сеет жизнь. Я щедро отдал им свое семя, семя победителя, чтобы город восстал из руин прекрасней и мощнее, чем прежде. И еще я сделал так, что много лет спустя — когда мой сын придет грабить этот город — ему навстречу сможет выйти воин и сказать: я брат твой, решим же дело миром. Вот почему я был в доме женщин.

Там, на площади, те из наших, кто помоложе, были готовы поднять меч на слабых. Нехорошо убивать священников, особенно в храме. Их кровь отягчает мечи и может даже стать проклятием для убийцы. Не годится воину вытаскивать женщин из святилища за волосы или отрывать от матери ребенка. Они искали защиты и спасения у неба — я отпустил их в небо. Если их молитвам внимали там, наверху, то великую честь им окажут ныне на Эртайсовых небесах. И никто не осквернит теперь плоти невинных, никто не украдет освященный сосуд из притвора. А слитки золота — только слитки золота, и пусть руки мастеров снова вдохнут в них жизнь. Лучше с чистым огнем и легким дымом уйти к богам, чем быть втоптанным в грязь на земле. Вот почему я поджег храм.»

«А эти двое — кто они?» — спросил я.

«Начальник храмовой стражи и придворный певец», — ответил Тори. «Один из певцов, точнее, потому что певцов во дворце было много. Но петь умел только этот один, остальные лизали задницу герцогу Эркетрисса и сочиняли мерзкие славословия. Чего стоили эти славословия, ты видишь сам. Высокородный воин не должен позволять именовать себя лучшим бойцом мира. Такое не доказывается чужим языком — только своим мечом. А герцог отнюдь не встретил нас на пороге дворца с мечом в руках.»

«Что ты сделал с остальными певцами?» — спросил я, хотя уже и сам догадывался.

«Убил», — безразлично сказал Тори, — «А зачем им жить? На земле и так развелось слишком много людей, делающих свое дело плохо. Покойный герцог соглашался слушать их вой? Добро ему! Но теперь герцога нет, и слушать вой некому. Я люблю стихи, Даш, и музыку очень люблю. Только лишь во имя моей любви к стихам этих негодяев уже следовало бы прирезать. Я ведь их расспросил, Даш, ты уж поверь мне, расспросил как следует, и что же? Представляешь себе, главный певец герцога не знал ни одной строчки из божественного Рараитео Тонготупанги! Даже «Цепи шетту о снеге» не читал! И этот человек полагал себя певцом?.. тьфу ты, даже думать противно. А мальчишка много читал, и Рара Танги, и Довилля, и Таатамяйте. Жалко, что читать ему уже не придется, но пусть не оставят его добрые люди в беде, помоги, Эртайс! Глядишь, кто из грамотных вслух почитает — а память у него цепкая, просто-таки завидная память.»

«Зачем же ты выколол ему глаза?» — спросил я. Я чувствовал, что скоро пойму эту странную логику, но пока еще не мог найти нужный ответ самостоятельно.

«Чтобы не отвлекался», — грустно сказал Тори. — «Он еще так молод, ему ничего не стоит влюбиться и бросить стихи. Он может жениться и никогда больше не петь. Он видел падение Эркетрисса, пожар храма и позорную гибель герцога, он видел настоящее мужество немногих гвардейцев охраны, он пережил голод осады и следил за интригами, клубящимися вокруг дворца, но теперь он мог выйти за ворота — и забыть все это, восхитившись цветущим персиком. Я навсегда впечатал в него увиденное и поставил неодолимый заслон мимолетным ярким соблазнам. Я верю, что он воздаст за это — и мне, и всему миру.»

— Мальчишку звали Омар? — вдруг спросил учитель.

Меррен вздрогнул, словно старый учитель рассеял колдовское видение, сотканное из воспоминаний, переживаемых вновь.

— Как ты догадался? — внезапно осипнув, удивился он.

— Я только предполагаю, — учитель пододвинул к нему поднос. — Выпей сока, освежи горло. Вина больше пить не стоит.

— Я лучше воды выпью, — сказал Меррен, но тут же передумал и налил себе сока. — Да, это был молодой Омар, Омар Бездомный, слепой певец, автор «Эркетриссеи». Безумный убийца, палач-маньяк Тори Томори оказался прав. Он сказал: «Слава этой битвы должна остаться в веках, иначе что о нас будут знать потомки? Ведь летописи горят, Даш, и только легенды вечны.» Да, если бы не Рассвет, уже через сто лет от всего того, что мы пережили в походе, остались бы только сверкающие строчки «Эркетриссеи».

— И это была бы ложь, — с улыбкой сказал учитель. — Потому что в «Эркетриссее» ничего не сказано о лейтенанте Томори или сержанте Даше, да и о самом Омаре нет ни слова. А благородный и отважный герцог все-таки гибнет на пороге дворца с мечом в руке.

— Зато как красиво, — вздохнул Меррен.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});